"Поэты не рождаются случайно..."

[Рона]

"Поэты не рождаются случайно..."

Поэты не рождаются случайно,

Они летят на землю с высоты,

Их жизнь окружена глубокой тайной,

Хотя они открыты и просты.

Глаза таких божественных посланцев

Всегда открыты и верны мечте,

И в хаосе проблем их души вечно светят тем

Мирам, что заблудились в темноте.

Они уходят, выполнив заданье,

Их отзывают высшие миры,

Неведомые нашему сознанью,

По правилам космической игры.

Они уходят, не допев куплета,

Когда в их честь оркестр играет туш:

Актеры, музыканты и поэты –

Целители уставших наших душ.

В лесах их песни птицы допевают,

В полях для них цветы венки совьют,

Они уходят вдаль, но никогда не умирают

И в песнях и в стихах своих живут.

Войдем в ворота дома №34 на Фонтанке. Тихий, уединенный парк, в центре которого расположился дом-музей Анны Андреевны Ахматовой.

Всю жизнь бездомная, кочующая между Ленинградом и Москвой, Ахматова не слишком любила и это свое пристанище.

Особенных претензий не имею

Я к этому сиятельному дому,

Но так случилось, что почти всю жизнь

Я прожила под знаменитой кровлей

Фонтанного дворца…Я нищей

В него вошла и нищей выхожу.

Эти слова Анны Ахматовой подтверждает скупая обстановка в мемориальной комнате:

вещей – минимум, среди них – резной сундук XVIII века итальянской работы, в котором хранились рукописи, корректуры и книги. Он был верным спутником хозяйки и сопровождал её во время всех квартирных странствий. Любой предмет, попадая в музей, становится свидетелем истории.

Как в прошедшем грядущее зреет,

Так в грядущем прошлое тлеет.

Рабочий уголок в доме, где жила поэтесса, хранит следы былой красоты и величия, некое таинство совершавшегося когда-то здесь поэтического действа.

Она явилась через 90 лет после рождения Александра Сергеевича Пушкина, через полвека с небольшим после его гибели. Звали её Анной Горенко (с ударением на первом слоге, от слова “горе”).

В то время я гостила на земле.

Мне дали имя при крещеньи – Анна,

Сладчайшее для губ людских и слуха.

Узнав, что дочь хочет напечатать подборку стихов в столичном журнале, отец потребовал, чтобы она взяла псевдоним и “не позорила славную фамилию”. Дочь повиновалась, и в русской литературе вместо Анны Горенко появилась Анна Ахматова. Псевдонимом стала фамилия бабки, в жилах которой текла буйная кровь татарских княжён.

Татарское, дремучее

Пришло из никуда,

К любой беде липучее,

Само оно – беда.

“Я родилась 11 июня 1889 года под Одессой. Мой отец в то время отставной инженер-механик флота. Годовалым ребёнком я была перевезена на Север – в Царское Село. Там прожила до 16 лет. Читать училась по азбуке Льва Толстого. Первое стихотворение написала, когда мне было 11 лет”.

А в 18 лет Ахматова стала знаменитой. Первая книга лирики “Вечер” вышла маленьким тиражом (300 экземпляров), но была сразу замечена. Однако слава пришла к ней со второй книгой “Чётки”. О ней заговорили, как о мастере любовной лирики.

Двадцать первое. Ночь. Понедельник.

Очертанье столицы во мгле.

Сочинил же какой-то бездельник,

Что бывает любовь на земле.

И от лености или от скуки

Все поверили, так и живут:

Ждут свиданий, боятся разлуки

И любовные песни поют.

Но иным открывается тайна,

И почиет на них тишина…

Я на это наткнулась случайно

И с тех пор всё как будто больна.

Наверное, главной чертой Анны Ахматовой была любовь к жизни, к людям, к близким. Она умела не только сама глубоко любить, но и выразить это чувство в стихах.

Сжала руки под темной вуалью…

“Отчего ты сегодня бледна?”

– Оттого, что я терпкой печалью

Напоила его допьяна.

Как забуду? Он вышел, шатаясь,

Искривился мучительно рот…

Я сбежала, перил не касаясь,

Я бежала за ним до ворот.

Задыхаясь, я крикнула: “Шутка

Все, что было. Уйдешь, я умру”.

Улыбнулся спокойно и жутко

И сказал мне: “Не стой на ветру”.

Когда приходит слава к поэту, тут же появляются желающие эту славу опорочить. Не была исключением и Ахматова. Литературные сплетники кричали, что она не приняла революцию, сказались декадентские настроения. А она говорила.

Не с теми я, кто бросил землю

На растерзание врагам.

Их грубой лести я не внемлю,

Им песен я своих не дам.

Но вечно жалок мне изгнанник,

Как заключенный, как больной.

Темна твоя дорога, странник,

Полынью пахнет хлеб чужой.

А здесь, в глухом чаду пожара,

Остаток юности губя,

Мы ни единого удара

Не отклонили от себя.

И знаем, что в оценке поздней

Оправдан будет каждый час…

Но в мире нет людей бесслёзней,

Надменнее и проще нас.

А тем, кто в лихую годину собрался бросить Родину, Ахматова ответила категорично.

Мне голос был. Он звал утешно,

Он говорил: “Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,

Из сердца выну черный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид”.

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

Горечь и боль она перековывала в стихи и тем преодолевала и горечь, и боль. Она сразу ступила на этот путь, и никто до конца не разберётся в том, как дивно умеет поэт переплавлять горе в радость, суроветь, но не отчаиваться, сжимать зубы, но не ломаться.

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда…

Другое дело, что сор этот ещё называется жизнью. Нетрудно понять отчаяние, даже бешенство её мужа Николая Гумилёва, когда он прочитал её стихи “ Муж хлестал меня узорчатым, Вдвое сложенным ремнём…”

“Я старался убедить её, что таких выдумок нельзя печатать, что это неприлично – дурной вкус и дурной тон. Ведь читатели всё принимают за правду и создают биографию поэта по его стихам. Но я ничего не мог поделать с её украинским упрямством”.

И всё же, несмотря на всю его логику, она, Анна Ахматова, была права, она, а не он. Она требовала абсолютной верности и прежде всего от себя. Изменой пах воздух, и не ревность бушевала в её крови, а чувство, что тебя предали. Так что – как же не появятся такие стихи?

Муж хлестал меня узорчатым

Вдвое сложенным ремнём.

Для тебя в окошке створчатом

Я всю ночь сижу с огнём.

Рассветает. И над кузницей

Подымается дымок.

Ах, со мной, печальной узницей

Ты опять побыть не мог.

Для тебя я долю хмурую,

Долю-муку приняла.

Или любишь белокурую,

Или рыжая мила?

Как мне скрыть вас, стоны звонкие!

В сердце тёмный, душный хмель,

А лучи ложатся тонкие

На несмятую постель.

Судьба была безжалостна к этой женщине. Сначала она потеряла его любовь, а потом Николай Гумилёв был обвинён в причастности к контрреволюционному заговору и расстрелян. Остались его стихи. Многие из них, несмотря ни на что он всё-таки посвящал Ахматовой.

Застонал я от сна дурного

И проснулся, тяжко скорбя;

Снилось мне – ты любишь другого,

И что он обидел тебя.

Я бежал от моей постели,

Как убийца от плахи своей,

И смотрел, как тускло блестели

Фонари глазами зверей.

Ах, наверно, таким бездомным

Не блуждал ни один человек

В эту ночь по улицам тёмным,

Как по руслам высохших рек.

Всё стою перед дверью твоею,

Не дано мне иного пути,

Хоть и знаю, что не посмею

Никогда в эту дверь войти.

Он обидел тебя, я знаю,

Хоть и было это лишь сном,

Но я всё-таки умираю

Перед твоим закрытым окном.

У Анны Ахматовой остался единственный сын Лев. Как загадочна бывает судьба. В 1916 году Марина Цветаева прислала из Москвы в Петербург “страшный подарок” – обращённые к четырёхлетнему Лёвушке стихи. Не стихи, а пророчество, предсказание.

Имя ребёнка – Лев,

Матери – Анна.

В имени его – гнев,

В материнском – тишь.

Волосом он рыж

– Голова тюльпана!–

Что ж, осанна! –

Маленькому царю.

Дай ему Бог – вздох

И улыбку матери.

Взгляд – искателя

Жемчугов.

Бог, внимательнее

За ним присматривай:

Царский сын – гадательней

Остальных сынов.

Рыжий львёныш

С глазами зелёными,

Страшное наследие тебе нести!

Северный Океан и Южный

И нить жемчужных

Чёрных четок – в твоей горсти!

И это пророчество сбылось. Сын расстрелянного белогвардейца был арестован, и она молилась, чтобы судьба его пощадила.

Зачем вы отравили воду

И с грязью мой смешали хлеб?

Зачем последнюю свободу

Вы превращаете в вертеп?

За то, что я не издевалась

Над горькой гибелью друзей?

За то, что я верна осталась

Печальной родине моей?

Пусть так. Без палача и плахи

Поэту на земле не быть.

Нам покаянные рубахи,

Нам со свечой идти и выть.

Ах, как ругали её литературные сплетники, когда грянула война. Уехала из блокадного Ленинграда и ни одного патриотического стихотворения!!!

“Отечественная война 1941 года застала меня в Ленинграде. В конце сентября, уже во время блокады, я вылетела на самолёте в Москву.

До мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте. Как и другие поэты, часто выступала в госпиталях, читала стихи раненым бойцам. В Ташкенте я впервые узнала, что такое палящий зной, древесная тень и звук воды. А ещё я узнала, что такое человеческая доброта: в Ташкенте я много и тяжело болела. В мае 1944 года я прилетела в весеннюю Москву, уже полную радостных надежд и ожидания близкой победы. В июне вернулась в Ленинград”.

В военных стихах Ахматова остаётся сама собой: наиболее пронзительными в этом цикле становятся плачи-причитания по “питерским сиротам”, по блокадникам Ленинграда, по солдатам, в которых автор видит не столько героев, сколько гибнущих мальчиков.

Сзади Нарвские были ворота,

Впереди была только смерть…

Так советская шла пехота

Прямо в желтые жерла “Берт”.

Вот о вас и напишут книжки:

“Жизнь свою за други своя”,

Незатейливые парнишки –

Ваньки, Васьки, Алёшки, Гришки, –

Внуки, братики, сыновья!

Она говорила: “В моей жизни всего было по два: две войны, две разлуки, два голода, два постановления…” В конечном счёте это тоже был сор, но из него рождалось великое.

А вы, мои друзья последнего призыва!

Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена,

Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,

А крикнуть на весь мир все ваши имена!

Да что там имена! Ведь всё равно – вы с нами!..

Все на колени, все! Багряный хлынул свет!

И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами –

Живые с мёртвыми: для славы мёртвых нет.

Вот так. Без всякой надежды на послабление. Совесть, не укрощаемая временем, не подавляемая пространством – да можно ли так жить изо дня в день?!. Можно. Жила. А судьба готовила новые испытания.

В августе 1946 года грянуло постановление Центрального Комитета партии “О журналах “Звезда” и “Ленинград””. В этих журналах печатались Ахматова и Зощенко. В постановлении недвусмысленно говорилось о том, что подобным автором нет места в советской литературе.

Через год, после этого постановления, Анна Андреевна была лишена продовольственных карточек, попросту обречена. Спасли друзья. Их было немного, но они были всегда. То, что ей приносили, она никогда не считала милостыней. Потому что, когда кому-то было плохо, она брала очередной портрет работы Модильяни, продавала и спешила на помощь. Какие же строки накапливает душа в такой обстановке?

И время прочь и пространство прочь,

Я все разглядела сквозь белую ночь:

И нарцисс в хрустале у тебя на столе,

И сигары синий дымок,

И то зеркало, где как в чистой воде,

Ты сейчас отразиться мог.

И время прочь и пространство прочь…

Но и ты мне не можешь помочь.

А когда прочь пространство и время – что же остается? Совесть, неукротимая и бесстрашная, делающая человека бессмертным.

Ржавеет золото, и истлевает сталь,

Крошится мрамор – к смерти всё готово.

Всего прочнее на земле – печаль

И долговечней – царственное слово.

Она выбрала себе такую жизнь; мало того, сама построила её. “Поэт, - говорила она, - это тот, кому ничего нельзя дать и у кого ничего нельзя отнять”.

Она знала, о чём говорила. Кто мог отнять у неё Россию, Пушкина, немногочисленных друзей живых и уже бесчисленных ушедших, кто мог отнять у неё поэзию и то, что для неё было нерушимо?

А нерушимой, прежде всего, была верность. В те годы, когда отрекались от живых мужей, она говорила о Гумилёве, имя которого вплотную связывали с контрреволюцией: “Писал прекрасные стихи, храбро воевал и погиб бесстрашно”. А что бы промолчать… Ведь и разведена была и за язык никто не тянул…

Когда Мандельштам был в прокажённых, она поехала к нему в ссылку в Воронеж, продав очередной модильяниевский портрет. Будто искала на свою голову приключений. Да разве она хоть на минуту задумывалась: о том, что будет, что может быть? Просто друг был в беде, поэт был в ничтожестве. А она могла помочь. Значит, должна. И только, между прочим, вскользь, говорила: “Добро делать очень трудно; зло делать просто, а добро очень трудно”.

Время с конца 50-х годов – самое благополучное в судьбе Анны Ахматовой. Её стихи печатаются, издаются книги, она известна в зарубежных и эмигрантских изданиях, её творчество изучается. Мировое признание успевает достичь её: в 1964 году она едет получать премию в Италию, в 1965 году – в Англию, где ей присуждена почётная докторская степень.

Анне Андреевне шёл 75-й год. Всё чаще она проводила дни и месяцы в больницах. Всё чаще её начинают посещать горестные мысли.

“И кто бы поверил, что я задумана так надолго, и почему я этого не знала. Память обострилась невероятно. Прошлое обступает меня и требует чего-то. Чего? Милые тени отдаленного прошлого почти говорят со мной. Может быть, это для них последний случай, когда блаженство, которое люди зовут забвением, может миновать их. Откуда-то выплывают слова, сказанные полвека тому назад и о которых я все это время ни разу не вспоминала. Странно было бы объяснить всё это только моим летним одиночеством и близостью к природе, которая давно напоминает мне только о смерти”.

И будешь ты из тех старух,

Что всех переживут,

Теряя зренье, память, слух.

И по собственному дому

Я иду, как по чужому,

И меня боятся зеркала.

Что в них, Боже, Боже! –

На меня похоже…

Разве я такой была.

В последние годы, чтобы заработать на жизнь, Анна Ахматова вынуждена была заниматься переводами в огромном количестве, хотя не чувствовала в себе переводческого призвания и не слишком любила эту работу.

По-прежнему у неё нет собственной квартиры. Она живёт либо у своей падчерицы, либо у знакомых.

Пусть даже вылета мне нет

Из стаи лебединой…

Увы! лирический поэт

Обязан быть мужчиной,

Иначе всё пойдёт вверх дном

До часа расставанья –

И сад – не сад, и дом – не дом,

Свиданье – не свиданье.

Ахматовская Муза – Муза Плача, Муза Праздника. Поэты-современники Ахматовой были увлечены исканиями нового, небывалого, будущего. Она же видела свою задачу в том, чтобы сохранить всё.

Именно благодаря такой авторской позиции в поэзии Анны Ахматовой слышится нечто большее, чем слова, – это “ звук, не вмещавшийся в стихах”.

Я – голос ваш, жар вашего дыханья,

Я – отраженье вашего лица.

Напрасных крыл напрасны трепетанья, –

Ведь всё равно я с вами до конца.

Вот отчего вы любите так жадно

Меня в грехе и в немощи моей,

Вот отчего вы дали неоглядно

Мне лучшего из ваших сыновей.

Вот отчего вы даже не спросили

Меня ни слова никогда о нём

И чадными хвалами задымили

Мой навсегда опустошённый дом.

И говорят – нельзя теснее слиться, нельзя непоправимее любить…

Как хочет тень от тела отделиться,

Как хочет плоть с душою разлучиться,

Так я хочу теперь – забытой быть.

Забытой? Никогда!!!

О муза плача, прекраснейшая из муз!

О ты, шальное исчадие ночи белой!

Ты чёрную насылаешь метель на Русь.

И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.

И мы шарахаемся, и глухое: ох! –

Стотысячное – тебе присягает, – Анна

Ахматова! – Это имя – огромный вздох,

И вглубь он падает, которая безымянна.

Мы коронованы тем, что одну с тобой

Мы землю топчем, что небо над нами – то же!

И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,

Уже бессмертным на смертное сходит ложе.

В певучем граде моём купола горят,

И спаса светлого славит слепец бродячий…

– И я дарю тебе свой колокольный град.

Ахматова! – сердце своё в придачу.

.

Поэты не рождаются случайно…

…И в песнях и в стихах своих живут.

Игорь Тальков

[moroshka]

Мне довелось долго общаться с этими людьми.....они совсем другие........многие говорят"не от мира сего"......хотела бы я быть такой же........но дар этот, к сожалению, есть не у каждого желающего....они видят иначе......они слышат иначе........им дано гораздо больше других и "слышать" их- великое счастье.........реньше на Руси поэтов приравнивали к пророкам.......и не зря, я думаю, так было........в стихах можно найти ответы на все жизненные вопросы........

[Рона]

Безвольно пощады просят

Глаза. Что мне делать с ними,

Когда при мне произносят

Короткое, звонкое имя?

Иду по тропинке в поле

Вдоль серых сложенных бревен.

Здесь легкий ветер на воле

По-весеннему свеж, неровен.

И томное сердце слышит

Тайную весть о дальнем.

Я знаю: он жив, он дышит,

Он смеет быть не печальным.

Белой ночью

Ах, дверь не запирала я,

Не зажигала свеч,

Не знаешь, как, усталая,

Я не решалась лечь.

Смотреть, как гаснут полосы

В закатном мраке хвой,

Пьянея звуком голоса,

Похожего на твой.

И знать, что все потеряно,

Что жизнь – проклятый ад!

О, я была уверена,

Что ты придешь назад.

Бессонница

Где-то кошки жалобно мяукают,

Звук шагов я издали ловлю…

Хорошо твои слова баюкают:

Третий месяц я от них не сплю.

Ты опять, опять со мной, бессонница!

Неподвижный лик твой узнаю.

Что, красавица, что, беззаконница,

Разве плохо я тебе пою?

Окна тканью белою завешены,

Полумрак струится голубой…

Или дальней вестью мы утешены?

Отчего мне так легко с тобой?

* * *

Был он ревнивым, тревожным и нежным,

Как божие солнце, меня любил,

А чтобы она не запела о прежнем,

Он белую птицу мою убил.

Промолвил, войдя на закате в светлицу:

"Люби меня, смейся, пиши стихи!"

И я закопала веселую птицу

За круглым колодцем у старой ольхи.

Ему обещала, что плакать не буду.

Но каменным сделалось сердце мое,

И кажется мне, что всегда и повсюду

Услышу я сладостный голос ее.

Во сне

Черную и прочную разлуку

Я несу с тобою наравне.

Что ж ты плачешь? Дай мне лучше руку,

Обещай опять прийти во сне,

Мне с тобою как горе с горою…

Мне с тобой на свете встречи нет.

Только б ты полночною порою

Через звезды мне прислал привет.

Гость

Все как раньше: в окна столовой

Бьется мелкий метельный снег,

И сама я не стала новой,

А ко мне приходил человек.

Я спросила: "Чего ты хочешь?"

Он сказал: "Быть с тобой в аду".

Я смеялась: "Ах, напророчишь

Нам обоим, пожалуй, беду".

Но, поднявши руку сухую,

Он слегка потрогал цветы:

"Расскажи, как тебя целуют,

Расскажи, как целуешь ты".

И глаза, глядевшие тускло,

Не сводил с моего кольца.

Ни один не двинулся мускул

Просветленно-злого лица.

О, я знаю: его отрада –

Напряженно и страстно знать,

Что ему ничего не надо,

Что мне не в чем ему отказать.

* * *

И когда друг друга проклинали

В страсти, раскаленной добела,

Оба мы еще не понимали,

Как земля для двух людей мала,

И что память яростная мучит,

Пытка сильных – огненный недуг! –

И в ночи бездонной сердце учит

Спрашивать: о, где ушедший друг?

А когда, сквозь волны фимиама,

Хор гремит, ликуя и грозя,

Смотрят в душу строго и упрямо

Те же неизбежные глаза.

* * *

И упало каменное слово

На мою еще живую грудь.

Ничего, ведь я была готова.

Справлюсь с этим как-нибудь.

У меня сегодня много дела:

Надо память до конца убить,

Надо, чтоб душа окаменела,

Надо снова научиться жить.

А не то… Горячий шелест лета

Словно праздник за моим окном.

Я давно предчувствовала этот

Светлый день и опустелый дом.

* * *

Как белый камень в глубине колодца,

Лежит во мне одно воспоминанье.

Я не могу и не хочу бороться:

Оно – веселье и оно – страданье.

Мне кажется, что тот, кто близко взглянет

В мои глаза, его увидит сразу.

Печальней и задумчивее станет

Внимающего скорбному рассказу.

Я ведаю, что боги превращали

Людей в предметы, не убив сознанья,

Чтоб вечно жили дивные печали.

Ты превращен в мое воспоминанье.

* * *

Мне с тобою пьяным весело –

Смысла нет в твоих рассказах.

Осень ранняя развесила

Флаги желтые на вязах.

Оба мы в страну обманную

Забрели и горько каемся,

Но зачем улыбкой странною

И застывшей улыбаемся?

Мы хотели муки жалящей

Вместо счастья безмятежного…

Не покину я товарища

И беспутного и нежного.

* * *

Муж хлестал меня узорчатым,

Вдвое сложенным ремнем.

Для тебя в окошке створчатом

Я всю ночь сижу с огнем.

Рассветает. И над кузницей

Подымается дымок.

Ах, со мной, печальной узницей,

Ты опять побыть не мог.

Для тебя я долю хмурую,

Долю-муку приняла.

Или любишь белокурую,

Или рыжая мила?

Как мне скрыть вас, стоны звонкие!

В сердце темный, душный хмель,

А лучи ложатся тонкие

На несмятую постель.

* * *

Мы не умеем прощаться, –

Все бродим плечо к плечу.

Уже начинает смеркаться,

Ты задумчив, а я молчу.

В церковь войдем, увидим

Отпеванье, крестины, брак,

Не взглянув друг на друга, выйдем…

Отчего все у нас не так?

Или сядем на снег примятый

На кладбище, легко вздохнем,

И ты палкой чертишь палаты,

Где мы будем всегда вдвоем.

* * *

Ночь моя – бред о тебе,

День – равнодушное "пусть",

Я улыбнулась судьбе,

Мне посылающей грусть.

Тяжек вечерний угар,

Скоро ли я догорю,

Кажется, этот пожар,

Не превратится в зарю.

Долго ль мне биться в огне,

Дальнего тайно кляня?

В страшной моей западне

Ты не увидишь меня!

Отрывок

… И кто-то, во мраке дерев незримый,

Зашуршал опавшей листвой

И крикнул: "Что сделал с тобой любимый,

Что сделал любимый твой!

Словно тронуты черной, густою тушью

Тяжелые веки твои.

Он предал тебя тоске и удушью

Отравительницы любви.

Ты давно перестала считать уколы –

Грудь мертва под острой иглой.

И напрасно стараешься быть веселой –

Легче в гроб тебе лечь живой!…"

Я сказала обидчику: "Хитрый, черный,

Верно, нет у тебя стыда.

Он тихий, он нежный, он мне покорный,

Влюбленный в меня навсегда!"

Песня последней встречи

Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки.

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки.

Показалось, что много ступеней,

А я знала – их только три!

Между кленов шёпот осенний

Попросил: "Со мною умри!

Я обманут моей унылой,

Переменчивой, злой судьбой".

Я ответила: "Милый, милый!

И я тоже. Умру с тобой…"

Эта песня последней встречи.

Я взглянула на темный дом.

Только в спальне горели свечи

Равнодушно-желтым огнем.

* * *

Проводила друга до передней.

Постояла в золотой пыли.

С колоколенки соседней

Звуки важные текли.

Брошена! Придуманное слово –

Разве я цветок или письмо?

А глаза глядят уже сурово

В потемневшее трюмо.

* * *

Сердце к сердцу не приковано,

Если хочешь – уходи.

Много счастья уготовано

Тем, кто волен на пути.

Я не плачу, я не жалуюсь,

Мне счастливой не бывать.

Не целуй меня, усталую, –

Смерть придется целовать.

Дни томлений острых прожиты

Вместе с белою зимой.

Отчего же, отчего же ты

Лучше, чем избранник мой?

Сероглазый король

Слава тебе, безысходная боль!

Умер вчера сероглазый король.

Вечер осенний был душен и ал,

Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

"Знаешь, с охоты его принесли,

Тело у старого дуба нашли.

Жаль королеву. Такой молодой!…

За ночь одну она стала седой".

Трубку свою на камине нашел

И на работу ночную ушел.

Дочку мою я сейчас разбужу,

В серые глазки ее погляжу.

А за окном шелестят тополя:

"Нет на земле твоего короля…"

* * *

Сжала руки под темной вуалью…

"Отчего ты сегодня бледна?"

- Оттого, что я терпкой печалью

Напоила его допьяна.

Как забуду? Он вышел, шатаясь,

Искривился мучительно рот…

Я сбежала, перил не касаясь,

Я бежала за ним до ворот.

Задыхаясь, я крикнула: "Шутка

Все что было. Уйдешь – я умру".

Улыбнулся спокойно и жутко

И сказал мне: "Не стой на ветру".

* * *

Сколько просьб у любимой всегда!

У разлюбленной просьб не бывает.

Как я рада, что нынче вода

Под бесцветным ледком замирает.

И я стану – Христос помоги! –

На покров этот, светлый и ломкий,

А ты письма мои береги,

Чтобы нас рассудили потомки,

Чтоб отчетливей и ясней

Ты был виден им, мудрый и смелый.

В биографии словной твоей

Разве можно оставить пробелы?

Слишком сладко земное питье,

Слишком плотны любовные сети.

Пусть когда-нибудь имя мое

Прочитают в учебнике дети,

И, печальную повесть узнав,

Пусть они улыбнуться лукаво…

Мне любви и покоя не дав,

Подари меня горькою славой.

Смятение

1

Было душно от жгучего света,

А взгляды его – как лучи.

Я только вздрогнула: этот

Может меня приручить.

Наклонился – он что-то скажет…

От лица отхлынула кровь.

Пусть камнем надгробным ляжет

На жизни моей любовь.

2

Не любишь, не хочешь смотреть?

О, как ты красив, проклятый!

И я не могу взлететь,

А с детства была крылатой.

Мне очи застил туман,

Сливаются вещи и лица,

И только красный тюльпан,

Тюльпан у тебя в петлице.

3

Как велит простая учтивость,

Подошел ко мне, улыбнулся,

Полуласково, полулениво

Поцелуем руки коснулся –

И загадочных, древних ликов

На меня поглядели очи…

Десять лет замираний и криков,

Все мои бессонные ночи

Я вложила в тихое слово

И сказала его – напрасно.

Отошел ты, и стало снова

На душе и пусто и ясно.

* * *

Три раза пытать приходила.

Я с криком тоски просыпалась

И видела тонкие руки

И темный насмешливый рот.

"Ты с кем на заре целовалась,

Клялась, что погибнешь в разлуке,

И жгучую радость таила,

Рыдая у черных ворот?

Кого ты на смерть проводила,

Тот скоро, о, скоро умрет".

Был голос как крик ястребиный,

Но странно на чей то похожий.

Все тело мое изгибалось,

Почувствовав смертную дрожь,

И плотная сеть паутины

Упала, окутала ложе…

О, ты не напрасно смеялась,

Моя непрощённая ложь!

* * *

Ты выдумал меня. Такой на свете нет,

Такой на свете быть не может.

Ни врач не исцелит, не утолит поэт, –

Тень призрака тебя и день, и ночь тревожит.

Мы встретились с тобой в невероятный год,

Когда уже иссякли мира силы,

Все было в трауре, все никло от невзгод,

И были свежи лишь могилы.

Без фонарей как смоль был черен невский вал,

Глухая ночь вокруг стеной стояла…

Так вот когда тебя мой голос вызывал!

Что делала – сама еще не понимала.

И ты пришел ко мне, как бы звездой ведом,

По осени трагической ступая,

В тот навсегда опустошенный дом,

Откуда унеслась стихов сожженных стая.

* * *

Тяжела ты, любовная память!

Мне в дыму твоем петь и гореть,

А другим – это только пламя,

Чтоб остывшую душу согреть.

Чтобы греть пресыщенное тело,

Им надобно слезы мои…

Для того ль я, господи пела,

Для того ль причастилась любви!

Дай мне выпить такой отравы,

Чтобы сделалась я немой,

И мою бесславную славу

Осиянным забвением смой.

* * *

У меня есть улыбка одна:

Так, движенье чуть видное губ.

Для тебя я ее берегу –

Ведь она мне любовью дана.

Все равно, что ты наглый и злой,

Все равно, что ты любишь других.

Предо мной золотой аналой,

И со мной сероглазый жених.

* * *

Углем наметил на левом боку

Место куда стрелять,

Чтоб выпустить птицу – мою тоску

В пустынную ночь летать.

Милый! не дрогнет твоя рука,

И мне недолго терпеть.

Вылетит птица – моя тоска,

Сядет не ветку и станет петь.

Чтоб тот, кто спокоен в своем дому,

Раскрывши окно, сказал:

"Голос знакомый, а слов не пойму", –

И опустил глаза.

* * *

Хочешь знать, как все было? –

Три в столовой пробило,

И, прощаясь, держась за перила,

Она словно с трудом говорила:

"Это все… Ах, нет, я забыла,

Я люблю вас, я вас любила

Еще тогда!" –

"Да".

* * *

Я и плакалась и каялась,

Хоть бы с неба грянул гром!

Сердце томное измаялось

В нежилом дому твоем.

Боль я знаю нестерпимую,

Стыд обратного пути…

Страшно, страшно к нелюбимому,

Страшно к тихому войти.

А склонюсь к нему нарядная,

Ожерельями звеня,

Только спросит: "Ненаглядная!

Где молилась за меня?"

* * *

Я не любви твоей прошу.

Она теперь в надежном месте…

Поверь, что я твоей невесте

Ревнивых писем не пишу.

Но мудрые прими советы:

Дай ей читать мои стихи,

Дай ей хранить мои портреты –

Ведь так любезны женихи!

А этим дурочкам нужней

Сознанье полное победы,

Чем дружбы светлые беседы

И память первых нежных дней…

Когда же счастия гроши

Ты проживешь с подругой милой

И для пресыщенной души

Все станет сразу так постыло –

В мою торжественную ночь

Не приходи. Тебя не знаю.

И чем могла б тебе помочь?

От счастья я не исцеляю.

* * *

Я улыбаться перестала,

Морозный ветер губы студит,

Одной надеждой меньше стало,

Одною песней больше будет.

И эту песню я невольно

Отдам за смех и поруганье,

Затем, что нестерпимо больно

Душе любовное молчанье.

// Show multiquote for JS browsers if ( $('multiq_53725') ) { $('multiq_53725').show(); } if( $('toggle_post_53725') ) { $('toggle_post_53725').show(); } // Add perm data ipb.topic.deletePerms[53725] = { 'canDelete' : 0, 'canSoftDelete' : 0 };

С кафе «Ротонда» связана одна из самых удивительных страниц в жизни поэтессы Анны Ахматовой. О ней до сих пор известно только узкому кругу литературоведов и почитателей ее таланта. Сама Анна Андреевна мало кому рассказывала об этом. Но, что в «Ротонде» Ахматова во время свадебного путешествия со своим мужем Николаем Гумилевым встретила свою единственную и настоящую любовь, это очевидно. А предметом страстного чувства стал художник Модильяни, тогда еще совсем не знаменитый , но красивый, богемный, безумно любимый женщинами. Случилось даже так, что юная поэтесса нашла возможность позировать ему. История этих рисунков…. Через год она снова поехал в Париж, куда как будто Модильяни звал ее. Но она не успела. Художник уже увлекся другой. Что это значило для гордой женщины, можно только догадываться. Если вы будете читать стихи Ахматовой того периода, знайте – они посвящены не Гумилеву, а Модильяни

[Vera]

Ахматова А. А.

АВГУСТ 1940

То град твой, Юлиан!
(Вяч. Иванов)

 

Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит,
Крапиве, чертополоху
Украсить ее предстоит.
И только могильщики лихо
Работают. Дело не ждет!
И тихо, так, Господи, тихо,
Что слышно, как время идет.
А после она выплывает,
Как труп на весенней реке, —
Но матери сын не узнает,
И внук отвернется в тоске.
И клонятся головы ниже,
Как маятник, ходит луна.
Так вот – над погибшим Парижем
Такая теперь тишина.

5 августа 1940г

 

* * *

Николай Рыленков 

НАВОДЧИК

 

Не позабыть мне ночи той короткой...
Был май. В лесу черёмуха цвела.
Мы наступали, и прямой наводкой
Артиллеристы били вдоль села.

И, пробираясь меж коряг и кочек,
Когда рассвет вставал, от пепла сед,
Я слышал, приговаривал наводчик:
— Вот, в самый раз... Прости меня, сосед!

И вновь взлетало облако рябое,
И вновь шаталась от разрыва мгла...
А мы узнали только после боя,
Что парень был из этого села.

1942г

 

* * *

Борис Пастернак

НЕОГЛЯДНОСТЬ (отрывок)

 

...И русская судьба безбрежней,

Чем может грезиться во сне,

И вечно остается прежней

При небывалой новизне. ...

1924г
 

 

[Vera]

https://www.livelib.ru/author/25223-robert-rozhdestvenskij