Рона

Каждый сам черту проводит и сам решает :что есть хамство.Да и относится каждый по-разному к хамству, может кого я считаю хамом, для тебя замечательный человек, кто спорит?Я хамов не люблю, для меня хамов.Люблю эту притчу Режут торгаши правду, полуправдой запасаются. Теперь им куда легче разговаривать между собой. Там, где надо бы сказать: «Вы подлец!» — можно сказать: «У вас трудный характер». Нахала можно назвать шалуном, обманщика — фантазёром. И даже нашего Дурака теперь никто дураком не назовёт. О дураке скажут: «Человек, по-своему мыслящий». Вот как режут Правду! Может и хама можно назвать шалуном.Может быть.

Чуковский Корней Иванович (31.3.1882, Петербург - 28.10.1969, Москва.). Настоящее имя и фамилия - Николай Васильевич Корнейчуков), литературовед, доктор филологических наук. Произведения для детей в стихах и прозе («Мойдодыр», «Тараканище», «Айболит» и др.) построены в виде комической остросюжетной «игры» с назидательной целью. Книги: «Мастерство Некрасова» (1952; Ленинская премия, 1962), о А. П. Чехове, У. Уитмене, искусстве перевода, русском языке, о детской психологии и речи («От двух до пяти», 1928, 21-е издание, 1970). Критика, переводы, художественные мемуары. Дневники. Поэт, прозаик, переводчик Чуковский Корней Иванович, настоящее имя Корнейчуков Николай Васильевич (1882 - 1969), поэт, прозаик, переводчик. Родился 19 марта (31 н.с.) в Петербурге. Когда ему было три года, родители развелись, он остался с матерью. Жили на юге, в бедности. Учился в одесской гимназии, из пятого класса которой был исключен, когда по специальному указу учебные заведения "освобождали" от детей "низкого" происхождения. С юношеских лет вел трудовую жизнь, много читал, изучил самоучкой английский и французский языки. В 1901 начал печататься в газете "Одесские новости", в качестве корреспондента которой был в 1903 направлен в Лондон. Целый год жил в Англии, изучал английскую литературу, писал о ней в русской печати. После возвращения поселился в Петербурге, занялся литературной критикой, сотрудничал в журнале "Весы". В 1905 организовал еженедельный сатирический журнал "Сигнал" (финансировал его певец большого театра Л.Собинов), где помещались карикатуры и стихи антиправительственного содержания. Журнал подвергся репрессиям за "поношение существующего порядка", издатель был приговорен к шести месяцам заключения. После революции 1905 - 1907 критические очерки Чуковского появились в различных изданиях, позднее были собраны в книгах "От Чехова до наших дней" (1908), "Критические рассказы" (1911), "Лица и маски" (1914) и др. В 1912 поселился в финском местечке Куоккола, где подружился с И.Репиным, В.Короленко, Л.Андреевым, А.Толстым, В.Маяковским и др. Позднее напишет мемуарно-художественные книги об этих людях. Многогранность интересов Чуковского выразилась в его литературной деятельности: издает переводы из У.Уитмена, изучает литературу для детей, детское словесное творчество, работает над наследием Н.Некрасова, своего любимого поэта. Выпустил книгу "Некрасов как художник" (1922), сборник статей "Некрасов" (1926), книгу "Мастерство Некрасова" (1952). В 1916 по приглашению Горького Чуковский руководит детским отделом издательства "Парус" и начинает писать для детей: стихотворные сказки "Крокодил" (1916), "Мойдодыр" (1923), "Муха-цокотуха" (1924), "Бармалей" (1925), "Айболит" (1929) и др. Чуковскому принадлежит целая серия книг о мастерстве перевода: "Принципы художественного перевода" (1919), "Искусство перевода" (1930, 1936), "Высокое искусство" (1941, 1968). В 1967 вышла книга "О Чехове". В последние годы жизни выступал со статьями-эссе о Зощенко, Б.Житкове, А. Ахматовой, Б.Пастернаке и многих других. Чуковский и Пастернак. 1958 г. В возрасте 87 лет К.Чуковский умер 28 октября 1968 в Кунцево. Похоронен в Переделкино, где он жил долгие годы.

Согласна, ты молодец, у меня так не получается, меня хамство и враньё возмущает до глубин души, начинаю злиться, кусаться.Понимаю что глупо, пытаюсь себе сказать:он хам, ты же знаешь что от него исходит вранье, бред, желание показать какой он умный и значимый, но не получается у него, не замечай, не общайся, выброси из своей жизни.Хамство чужих людей всегда восприйму с улыбкой.Хамы люди глупые, несостоявшиеся, раньше долго переживала, теперь больше не общаюсь и выкидываю хамов из своей жизни:он хам, его проблемы, бай-бай.Всех ему благ.

Валентина Павловна Князева. Николай Рерих Большой интерес для Николая Константиновича представляла и философия Л.Толстого. Вспоминая посещение писателя в 1897 году, он отмечает в своем дневнике, что именно в то время много говорилось о работе Толстого «В чем моя вера?» (1884) и только что вышедшем произведении «Что такое искусство?» (1897). Эти трактаты, явившиеся итогом многолетних наблюдений и раздумий Толстого, с наибольшей полнотой отразили его страстную мечту о будущем народа, его ненависть к существующему строю и мучительные поиски путей к преобразованию общества. В труде «В чем моя вера?» Толстой излагает свое учение о религиозно-нравственном самоусовершенствовании, как действенном начале, могущем в корне изменить жизнь, о непротивлении злу насилием. Книга «Что такое искусство?» отражает эстетические взгляды Толстого 1890-х годов. Она, так же как и предыдущее произведение, полна непримиримых противоречий. В ней, с одной стороны, Толстой развивает лучшие идеи русской демократической эстетики, утверждая общественную роль искусства и литературы, народность, реализм. Страстно, гневно звучит его голос против нарождающегося декадентского искусства. И в то же самое время, исходя из учения о необходимости нравственного самоусовершенствования, он апеллирует к религии, как этической категории, призывает отказаться от критики темных сторон действительности и направить искусство на воспитание в людях добрых чувств любви, братства и единения. Отвечая на вопрос о назначении искусства, Толстой писал: «...Искусство должно устранять насилие. И только искусство может сделать это. Назначение искусства в наше время - в том, чтобы перевести из области рассудка в область чувства истину о том, что благо людей в их единении между собою, и установить на место царствующего теперь насилия то царство Божие, т.е. любви, которое представляется всем нам высшею целью жизни человечества». В основу взглядов Рериха легли самые разнообразные философские источники, из которых он постоянно черпал идеи, созвучные просветительству. Он стремился развить их, дополнить своими наблюдениями и разработать собственную теорию преобразования общества, наметить путь создания нового «действенного» Искусства, которое он ориентировочно называл «неонационализмом». Рерих, так же как и Толстой, приходит к отрицанию политики, открытой классовой борьбы. Путь к будущему он также видит прежде всего в возможностях нравственного самоусовершенствования людей, в воспитательной силе искусства. «Из порабощенного, служащего искусство,- утверждал художник,- вновь может обратиться в первого двигателя всей жизни». Подобно Толстому, Рерих выдвигает положение о «добром» искусстве и рассуждает в данном случае так же отвлеченно, допуская только точку зрения «вечных» начал нравственности и красоты. Искусством, могущим изменить мир, он считает лишь то, которое несет людям радость и красоту, которое будит добрые чувства, лучшие устремления. «Учиться радости, учиться видеть лишь доброе и красивое! И нам недосуг станет всматриваться в ненавистное. Отойдет ликование злобы»,- читаем в статье «Глаз добрый». В современной действительности Рерих не видел такого искусства, не видел художников, которые полностью посвятили бы свое творчество воплощению идей добра и красоты. Своеобразным было отношение Рериха к передвижникам. Еще в студенческие годы он горячо приветствует приход этих художников в Академию художеств, упорно учится у них, внимательно следит за их выставками, давая им высокую оценку в печати. В передвижничестве его захватило утверждение высокого общественного назначения искусства, борьба за национальные, народные истоки творчества. Это стало основой его художественной практики, идейной платформой борьбы с другими художественными объединениями. Но, глубоко почитая передвижников, высоко оценивая многие стороны их деятельности, Рерих в зрелые годы расходился с ними в понимании содержания искусства, не принимал критическую, обличительную направленность их творчества. У основной массы художников этого объединения он не видел также поисков новых изобразительных средств, к чему сам так упорно стремился. Ближе всего Рериху была группировка «Мир искусства», но и в ней он многое отрицал и не принимал. В конце 1890-х годов, когда между передвижниками и мирискусниками завязалась острая, напряженная борьба, в эту борьбу включился и Рерих. Его более всего коробила западническая ориентация идеологов «Мира искусства», забвение ими общественной роли художника. На усиленное приглашение со стороны Дягилева в 1900 году вступить в «Мир искусства» Рерих отвечает категорическим отказом. Резко клеймит он первые выступления «Мира искусства» в своих статьях «Искусство и археология» (1898), «Наши художественные дела» (1899). «Если редакция «Мира искусства» считает себя поборницей нового направления, то как объяснить присутствие на выставке произведений рутинно-декадентских, в своем роде старых и шаблонных? Подобная неразборчивость устроителей выставки мало хорошего приносит искусству; безвременно одряхлевшее, отжившее декадентство и новое, свежее направление - вовсе не одно и то же», - пишет художник в 1899 году. О непримиримом, критическом отношении Рериха к организаторам «Мира искусства» Дягилеву, Бенуа, Сомову красноречиво говорят также его письма 1900-1901 годов к Стасову.

Все на «Гималаи»! В этнографическом музее прошла выставка Н.К. Рериха из серии «Гималаи». Николай Константинович Рерих — человек интереснейшей биографии, феноменальных знаний и редкого таланта. Он широко известен во всем мире как крупный художник, ученый, общественный деятель, оставивший после себя огромное наследие. Рерих был первым художником-альпинистом, преодолевшим такое количество высочайших горных перевалов и прожившим в горах более 20-ти лет. Попав в горный мир, в обитель вечных снегов он был глубоко очарован. Горы представились ему вечным, неиссякаемым источником, который облагораживает и возвышает душу. Этюды Гималайской серии написаны темперой. С итальянского это переводится как «смешивать краски». Сухие красочные пигменты смешиваются на эмульсионной основе из яичного желтка, водорастворимого клея и смолы. Рерих всегда краски изготавливал сам, по своим особым рецептам. В их состав входили растертые в порошок драгоценные и полудрагоценные минералы, которые он собирал во время своих многочисленных экспедиций. Со временем темпера дает красивую матовую фактуру, звучность цвета. Она быстро сохнет, поэтому ее накладывают широкими мазками. Картины Рериха не оставляют нас равнодушными, они заставляют нас задуматься и по-новому взглянуть на то, что более всего волнует. Они оставляют в нас ощущение душевного подъема. В самой природе Гималаев, в необычайных эффектах освещения находит художник новые, казалось бы, несовместимые в живописи, цветовые сочетания и смело переносит их в свои работы. От сопоставления больших масс синего, желтого, розового, белого ослепительно загораются в его картинах горные цепи. Контрастность темно-лиловых и огненно-красных тонов порождает незабываемые закаты. Сочетая фиолетовые тона с желтыми, желтые и розовыми, охристые с синими, художник добивается передачи сложнейших световых эффектов. Рерих стремится дать цвету активное эмоциональное звучание и подчинить его философскому содержанию своих произведений. У Рериха нет вялых, унылых тонов, невыразительных красок. Большинство его произведений строятся на необычно яркой цветовой гамме. Он пишет большими планами. В своих контрастах они дают напряженное торжественное звучание. Образы написаны жесткими четкими линиями, силуэты графичны. Горы у Рериха показаны, как они видны не с высоты человеческого роста, а с высоты птичьего полета. Осмотр картин — это полет над горами, и душа, устремляется куда-то ввысь, в Космос, в Беспредельность, и возвратится затем на Землю лишь в новом очищенном виде. Мы видим на картинах сказочные горы, горы как лики, как сидящий страж, как лежащий богатырь или облака в виде сказочных животных, птиц, людей. Эти картины более открыты для восприятия. Зритель воспринимает их в меру развития своей фантазии. Здесь мысль художника льется легко и свободно, не отвлекаясь на сюжетную сторону. Краски на этих полотнах сияют, линии звучат, горы зовут в далекий, сказочный по своей красоте, но реальный мир. Этюды серии «Гималаи» влекут к себе зрителя. Там за горами — таинственная стана мудрецов, райская обитель — неизвестность, сказки, легенды Востока, грядущий новый мир. Там чистота и свежесть, играющая разнообразными полутонами и оттенками синевы неба, там идущие от Высших миров играющие огни, огни, излучаемые Священным камнем, огни, исходящие от Башен Шамбалы. Многие критики, не видевшие Гималайских гор, обвинили Рериха в неестественности красок и надуманности сюжетов. Но Гагарин, побывав в космосе, глядя на Землю, воскликнул: «Неописуемая цветовая гамма! Необычна, как на полотнах Рериха!» Художник передал необычайную величавую торжественность и красоту Гималайских гор, придав им одухотворенность, свойственную его искусству. Эти картины — не только эстетическое наслаждение, но и нравственная проповедь, так как под искусством Рерих понимал то, что несет людям радость и красоту, будит добрые чувства, лучшие устремления. Анастасия АНТОНОВА по материалам этнографического музея

Е.И. Рерих во время Центрально-Азиатской экспедиции С 1924 по 1928 годы Елена Ивановна участвует в грандиозной экспедиции, организованной Н.К. Рерихом по труднодоступным и малоисследованным районам Центральной Азии. Она была единственной женщиной, которая прошла весь труднейший маршрут. Елена Ивановна разделила с остальными членами экспедиции все тяготы пути и смертельные опасности. «Принести помощь, ободрить, разъяснить, не жалея сил – на все готова Елена Ивановна… Часто остается лишь изумляться, откуда берутся силы, особенно же зная ее слабое сердце <…> На коне вместе с нами Елена Ивановна проехала всю Азию, – писал Николай Константинович, – замерзала и голодала в Тибете, но всегда первая подавала пример бодрости всему каравану. И чем больше была опасность, тем бодрее, готовнее и радостнее была она. У самой пульс был 140, но она все же пыталась лично участвовать и в устроении каравана, и в улажении всех путевых забот. Никто никогда не видел упадка духа или отчаяния, а ведь к тому бывало немало поводов самого различного характера». В 1926 году в Монголии (Улан-Батор), где в это время находилась экспедиция, была опубликована рукопись Е.И. Рерих «Основы буддизма». В этой книге трактуются фундаментальные философские понятия учения Будды, такие как перевоплощение, закон кармы, Нирвана, а также говорится о глубочайшей нравственной основе этого учения, которое опровергает один из основных стереотипов западного мышления о человеке в буддизме как о ничтожном, забытом Богом существе. В 1928 году, по возвращении из Центрально-Азиатской экспедиции, Рерихи поселяются в древней живописной долине Кулу в Западных Гималаях. Здесь они основывают Институт Гималайских исследований «Урусвати» – «Утренняя звезда». Е.И.Рерих избирается почетным вице-президентом этого уникального научного учреждения и принимает самое деятельное участие в организации его работы. Здесь, в Кулу, Елена Ивановна вновь посвящает себя работе над главным трудом своей жизни – книгами Живой Этики - и продолжает вести эту работу до конца жизни. Являясь философией космической реальности, Живая Этика содержит в себе уникальную систему познания, основанную на общих и частных законах Космоса, неотъемлемой частью которого является Земля и человечество. Эта система познания Живой Этики соответствует новому эволюционному витку развития человечества, когда на смену научному мышлению приходит космическое мироощущение. Название самой философии – Живая Этика – связывает человека и Космос в единую одухотворенную систему. В 1929 году в Париже под псевдонимом Ж. Сент-Илер издается работа Е.И. Рерих «Криптограммы Востока». Эти сочинения (или апокрифы, то есть тексты, не вошедшие в канонические писания) передают легендарные и исторические события давно минувших дней, рассказывают о неизвестных сторонах жизни Великих Учителей человечества – Будды, Христа, Аполлония Тианского, Сергия Радонежского. Образу Сергия, Хранителя и Заступника земли русской, Елена Ивановна Рерих посвятит отдельную работу, в которой прекрасное знание истории и богословия соединится с глубокой и трепетной любовью к подвижнику. Блестящее владение иностранными языками и глубокое знание философии позволило Е.И. Рерих перевести на русский язык «Тайную Доктрину» – выдающийся труд основательницы Теософского общества Елены Петровны Блаватской, а также избранные письма Махатм («Чаша Востока»), что позволило познакомить русскоязычного читателя с этими важнейшими теософскими произведениями. Письма Е.И. Рерих, изданные МЦР Особое место в наследии Елены Ивановны Рерих занимают ее письма изучающим Живую Этику. Если учение Живой Этики создавалось Еленой Ивановной в сотрудничестве с Учителями, то «Письма» представляют собой блестящий образец ее индивидуального творчества. Обладая удивительным даром просветителя, она простым и доступным языком объясняла своим корреспондентам сложнейшие вопросы бытия. В том числе о месте и роли человека в мироздании, о закономерностях взаимодействия человека и космоса, особенностях взаимосвязи духа и материи. Давала жизненные и практические советы. Читая эти письма, поражаешься не только ее глубокому знанию древних философских учений, трудов восточных и европейских мыслителей, но и широкому, ясному пониманию основ бытия. Поэтому «Письма» Е.И. Рерих являются необходимой и неотъемлемой частью самой Живой Этики. Двухтомник «Писем Елены Рерих» впервые вышел в Риге в 1940 году и с тех пор неоднократно переиздавался. Полное собрание писем Елены Ивановны Рерих в настоящее время издается Международным Центром Рерихов. В них публикуется часть никогда ранее не издававшейся переписки, которая позволяет совершенно по-новому оценить участие этой выдающейся женщины в движении Знамени Мира, связанном с Пактом Рериха. Можно с полной уверенностью говорить, что без Елены Ивановны Рерих принятие Пакта было бы невозможным. Именно она во время Маньчжурской экспедиции Н.К.Рериха (1934 - 1935 гг.) вела всю деловую переписку с международными культурно-просветительскими организациями и координировала их деятельность. Итогом ее подвижнического труда стало подписание 15 апреля 1935 года Пакта Рериха главами 22 стран, включая США. С.Н. Рерих. Портрет Е.И. Рерих. 1937 В январе 1948 г., вскоре после смерти мужа, Елена Ивановна вместе с Юрием Николаевичем Рерихом покидает долину Кулу и после краткого пребывания в Дели и Кхандале поселяется в небольшом курортном городке Калимпонге на склонах Восточных Гималаев. Е.И. Рерих всегда стремилась вернуться в Россию. Ее обращения о возвращении на Родину, поданные в советское посольство, оставались без ответа. Такая же судьба постигла письма и прошения в адрес правительства. Не помогла и Академия художеств. Но, несмотря на все отказы, Елена Ивановна надеялась вернуться, довезти все собранные ею сокровища и хотя бы несколько лет поработать для Страны Лучшей – так она называла Россию. Надежда увидеть Россию не покидала ее до самых последних дней: «Не может быть, чтобы я не приехала. Я должна приехать!» – повторила она уже перед своим уходом. Но это возвращение так и не состоялось. Страна отказала своей великой дочери во въезде. 5 октября 1955 года Елена Ивановна Рерих ушла из жизни. Чем больше проходит времени и чем глубже мы проникаем в духовно-философское наследие выдающегося русского философа Елены Ивановны Рерих, тем ясней становится величие сделанного ею для эволюции планеты и всего человечества. http://video.mail.ru/mail/galina_bekh/428/432.html

Рерих Елена Ивановна (1879 – 1955) Истинно великое всегда видится на расстоянии. В случае с творческим наследием русского философа и писателя Елены Ивановны Рерих именно так и получилось. Многое из того, что было создано этой выдающейся женщиной в первой половине ХХ столетия, вошло в культурную и духовную жизнь России сравнительно недавно и вызвало глубокий и неподдельный интерес у многих наших соотечественников, стремящихся найти ответы на волнующие вопросы бытия. Елена Ивановна Рерих родилась 12 февраля 1879 года в Санкт-Петербурге в семье архитектора-академика Ивана Ивановича Шапошникова и его жены Екатерины Васильевны, урожденной Голенищевой-Кутузовой, правнучки великого фельдмаршала. По линии матери Елена Ивановна приходилась дальней родственницей выдающемуся русскому композитору М.П. Мусоргскому. С самых ранних лет девочка проявляла незаурядные способности, к семи годам она читала и писала на трех языках. Уже в юные годы Елена серьезно интересовалась литературой и философией. После окончания Мариинской гимназии и получения музыкального образования ее ожидала блестящая карьера пианистки, но жизнь распорядилась иначе. В 1899 году в имении своей тети княгини Е.В. Путятиной Елена Шапошникова впервые встречается с молодым художником Н.К. Рерихом, ставшим для нее не только мужем, но и единомышленником. Общность взглядов, духовная близость, глубокие взаимные чувства сделали этот союз необычайно прочным. «Дружно проходили мы всякие препоны, – писал Николай Константинович Рерих о своем браке уже на склоне лет. – И препятствия обращались в возможности. Посвящал я книги мои: «Елене, жене моей, другине, спутнице, вдохновительнице». «Другиня» – это старинное слово очень точно соответствовало духу и характеру Елены Ивановны. Многие картины Н.К.Рериха являются результатом их совместного творчества, по сути «сотворчества», в котором Елена Ивановна была вдохновляющим началом. Как писал Николай Константинович: «Творили вместе, и недаром сказано, что произведения должны бы носить два имени – женское и мужское». Елена Ивановна (справа), Юрий и Святослав Рерихи. Бологое, 1913 В этом «творили вместе» заключен огромный смысл. Многие полотна художника, запечатлевшие идеи Живой Этики, были созданы по замыслам Елены Ивановны и на основании ее видений. В августе 1902 года у них рождается сын Юрий, в будущем ученый-востоковед с мировым именем, а в октябре 1904-го – Святослав, будущий художник, мыслитель, общественный деятель. Е.И. Рерих была сердцем, наставником и главным устоем семьи Рерихов. Николай Константинович, Юрий Николаевич и Святослав Николаевич Рерихи необычайно высоко ценили роль Елены Ивановны как светлого гения семьи. В своих воспоминаниях С.Н. Рерих отмечал: «Для нас и для всех, кто близко с ней соприкасались, это духовное общение было как бы живым утверждением высших истин предвечной правды. Ее жизнь горела как живой светильник, утверждая своим примером существование прекрасного мира, осознание которого поведет человечество к новым достижениям, к новым открытиям». Н.К. Рерих называл Елену Ивановну в своих произведениях «Ведущей». Вместе с тем она была человеком удивительной скромности. Войдя в жизнь знаменитого художника, она всегда держалась в тени. Большинство ее трудов издано под псевдонимами. «<…> позвольте мне сойти с пьедестала, водруженного Вашим прекрасным, любящим сердцем <…> Я люблю простоту во всем и всякая напыщенность и торжественность мне органически нетерпимы. Не люблю учить, но только передавать знания», – напишет она в одном из писем своему другу. Оказавшись отрезанными от Родины революционными событиями 1917 года, Рерихи выезжают в Англию. Здесь, в Лондоне, в 1920 году Е.И. Рерих начала записывать первые строки Живой Этики – новой философской системы, представляющей собой современную целостную концепцию реального Космоса. Книги Живой Этики создавались Е.И. Рерих в тесном сотрудничестве с группой анонимных философов, которых в духовной традиции Индии принято называть Махатмами, Великими Душами, Риши, Учителями. Осенью 1920 года вместе с мужем и детьми Е.И. Рерих выезжает в Нью-Йорк, где у Николая Константиновича были запланированы выставки по городам США. В Америке под руководством Н.К. Рериха и при непосредственном участии Е.И. Рерих небольшая группа их сподвижников развернула широкую культурно-просветительскую деятельность. Ее результаты поражают: Музей Николая Рериха, Мастер-Институт Объединенных Искусств, Международный художественный центр «Corona Mundi». Эти учреждения, организованные Н.К. и Е.И. Рерихами, стали крупными культурными центрами, влияние которых распространилось за пределы страны, став международным. Многочисленные общества, творческие клубы и образовательные учреждения, действующие во всем мире под эгидой этих организаций, объединили под всеобщим куполом Культуры не только творческих людей, но и всех тех, кто стремился к воплощению гуманистических идеалов и усовершенствованию жизни. «Радостно видеть, – пишет Елена Ивановна, – как в дни разрушения светлые души собираются во имя Культуры, стараясь сохранить огонь и дать радость творческого созидания и расширения сознания ищущим выхода из создавшегося умственного тупика, ведущего за собою и материальное бедствие».

Другими собеседниками С.Г.Брагина были Леонид Малюгин, Вениамин Каверин, Виктор Шкловский… Леонид Петрович Малюгин был тонким знатоком чеховской биографии и поэтики чеховской прозы – об этом стало известно широкому кругу любителей литературы после посмертного выхода книги Л.Малюгина о Чехове (подготовила ее к печати Ирина Гитович). Малюгин привел в разговоре с Брагиным характерную деталь из письма дворника Арсения к А.П.Чехову: «Вчера шинковали капусту, купили семь пудов и положили яблоков в капусту». Чехов же из Ялты сообщал жене: «Дома я застал все в порядке, в целостности: впрочем, дорогие яблоки, которые я оставил дома до декабря, Арсений и бабушка положили в кислую капусту» (бабушка - Марьюшка Беленовская, сначала кухарка, потом приживалка в чеховской семье. – Г.Ш.). - Подбор деталей, - говорил Малюгин, - это не прием у Чехова: это его видение людей, обстановки. Так он через деталь постигал неуловимое в чувствах и мыслях. Из разговоров с Вениамином Кавериным. Каверин спросил Брагина, что ему известно о немецкой актрисе Ольге Чеховой, о ее усилиях по спасению дома Чеховых в Ялте. По рассказам Марии Павловны Брагину было известно, что в 1942 году из Берлина в Ялту пришло письмо от Ольги Константиновны. Она писала Марии Павловне, что предпринимает меры к сохранению музея. В письме были и фотографии с дарственными надписями «тете Маше». Ольга якобы писала и немецким властям в Симферополь. Мария Павловна сказала, что уничтожила письмо. Ее возмутил тон письма, в котором Ольга называла Белую Ялте «нашим домом». Это выражение повторялось в письме несколько раз; актриса собиралась приехать в Крым, чтобы на месте решить проблему безопасности чеховского наследия. Каверин сказал: Она была не только известная киноактриса. В эти годы она была замужем за немецким генералом и связана с советской разведкой. Особняк, в котором она жила в Берлине, избежал разрушений и пожаров. Потом она была вызвана в Москву и получила звание Героя Советского Союза. Писатель рассказал, что в журнальном варианте романа «Два капитана» одна из героинь сильно напоминает Ольгу Чехову. После выхода журнала в свет редакторша прибежала в испуге: «Что мы наделали! Ведь Ольга Чехова эмигрантка!». В отдельном издании упоминание об Ольге было снято. Прошло время. Редакторша встретила Каверина на улице и сказала, что можно восстановить сравнение героини с Ольгой Чеховой. Она рассказала о награждении Чеховой как достоверном факте. Однако в отдельных книжных изданиях эпизод с Ольгой Чеховой так и остался не восстановленным… Тема знаменитой актрисы Ольги Чеховой до сих пор будоражит общественность. Мне не раз приходилось беседовать о ней с Евгенией Михайловной Чеховой, которая переписывалась с Ольгой и перевела ее книгу «Мои часы идут иначе». Авторский вариант перевода (машинопись) хранится в нашем музее. Владимир Книппер написал про свою знаменитую родственницу пьесу. Вышел документальный фильм о таинственной женщине, часы которой шли иначе... Но об этом отдельный разговор. Кстати, записал Брагин, Вениамин Каверин в новой своей книге собирается дать эпизод о том, как героиня в 1918 году попадает в дом Чехова: «Я описываю ее встречу с Марией Павловной». Речь шла, несомненно, о любимом романе Каверина «Перед зеркалом» (1970). Обстоятельную статью о романе, о чеховских реминисценциях подготовила в 90-х годах наша сотрудница Алла Головачева. Довелось Брагину беседовать и с Виктором Борисовичем Шкловским, который в компании с Паустовским и Кавериным приходил в Чеховский музей в 60-х годах. «Кого из писателей Толстой выше ставил?» - спрашивал Паустовский. - Пожалуй, только Чехова, - отвечал Шкловский, - потом Тютчева, одно время Фета. < …> Толстой первым понял манеру Чехова. Оказалось, что в литературе можно показывать людей через вещи. Толстой считал, что это новый способ изображения, который нашел Чехов…. «Очень трудно писать о Чехове! - утверждал он. – Нет материалов, из которых можно воссоздать живого Чехова». Он говорил, что литературоведы не видят даже то, что лежит на поверхности. Пример: в письме к Суворину Чехов сообщает, что сократил «Графа Монте-Кристо». Текст сокращенного романа неизвестен. «Найти его было бы настоящей литературной сенсацией». Шкловский предлагал заняться поисками ростовскому чеховеду Леониду Петровичу Громову. Тот просмотрел в библиотеках все издания того года – нигде ничего подобного нет. А надо просмотреть все каталоги суворинского издательства. Мне этот эпизод показался очень важным. Я смотрел текст пушкинской сказки о царе Салтане, которую «сократил» Чехов, видел чеховскую правку рассказа Короленко «Река играет» (они хранятся в мемориальном фонде музея)… Очень интересно. Чехов осознает свою писательскую ментальность, пытается уже известные литературные сюжеты «повернуть» под собственным углом зрения. Правка – проявление профессионализма. Да, жаль, что Брагин не написал диссертацию о Чехове-редакторе… Однажды зашел разговор о взаимоотношениях Чехова с женщинами. - Любил ли Чехов женщин? – спросил Шкловский и сам ответил: - Нет. Женщины любили Блока, вешались на Есенина. Одна, узнав о смерти Есенина, даже застрелилась. Маяковского женщины не любили. - Почему? - Огромен. Грубоват. Но тянулись к нему. Писали письма. <…> Чехов не знал женщин. Не ощущал потребности в них… Это довольно спорное положение вызвало размышления у Брагина… По его мнению, Шкловский сделал такой вывод на основании знакомства с «Записными книжками», которые брал почитать у Паустовского. Наверное, для объективного суждения надо было бы привлечь материал писем и художественных произведений. Многие суждения Шкловского носили характер парадоксов, порожденных разговорной ситуацией. По высказываниям Шкловского можно было понять, что он думает написать книгу о Чехове, собирает материалы. Говорит, что Чехов был необыкновенный семьянин: «Поднять такую семью не каждому под силу». Женитьба не дала ему семьи. У Книппер был роман с Вишневским. Чехов знал об этом. Разве можно поверить тому, что последние слова «Ich sterbe» были сказаны доктору, который и так видел, что человек умирает. Скорее всего, он сказал другое, и, может быть, невнятно: «Ох, стерва!». Они несомненно относились к жене... Тут уместно привести собственные наблюдения Брагина, который встречался с Ольгой Леонардовной, беседовал после смерти актрисы с ее компаньонкой Софьей Ивановной Баклановой, которая прожила с О.Л.Книппер последние 32 года. Он отметил дату смерти С.И.Баклановой (15 января 1967 года) и припомнил последний разговор с ней об отношении посетителей музея к Ольге Леонардовне. Брагин сказал, что очень многие поклонники Чехова ее осуждают, на что «старуха с ожесточением, как будто это касается лично ее, говорит: «Ольга Леонардовна не раз говорила, что если бы знала тогда, что к ней будет такое отношение, не пошла бы замуж». «Думаю, что это были точно переданные слова О.Л.Книпер, - добавляет Брагин.- Они для меня как-то прояснили то, что мне приходилось слышать от самой Ольги Леонардовны. Это было зимой 1957 года. Как всегда, она стала расспрашивать о музее. Я спросил, неужели вы не приедете больше в Ялту? - Врачи не пускают, - говори она. Помолчала и, как будто вспомнив далекие годы своей жизни, связанные с Ялтой, <…> говорит, отчеканивая каждое слово: - Я никогда не любила ялтинского дома. Сказано это было при С.И.Баклановой». «Вообще удивительного много я видел, когда бывал в Москве у О.Л.Книппер-Чеховой. Антона Павловича она называла только по фамилии: Чехов. Немировича-Данченко – величала Владимиром Ивановичем, Станис-лавского – Константином…». Софья Ивановна восемь лет разбирала письма Книппер и частями передавала его в архив. Брагин считает, что Бакланова могла не включить в опись те письма, которые могли негативно повлиять на ее репутацию как жены Чехова. В письме к Брагину Бакланова категорически возражала против превращения Гурзуфской дачи Чехова в музей: «Я бы эту дачку сожгла…». По словам Паустовского, в Москве были распространены слухи о связи О.Л. с театральным деятелем Н.Д.Волковым. - В Художественном театре у него было свое постоянное место. Он входил в зал, шел по рядам к своему креслу, потом оглядывал партер, ярусы и почему-то раскланивался с публикой. Лицом он был неприятен, голова в завитках, волосы завивались колечками. Похож на старого купидона, а виски прилизаны. Любил употреблять непонятные словечки вроде: «сакраментально». Брагин вспомнил, что при просмотре домовой книги Гурзуфской дачи в послевоенные годы (1944-53) ему бросилась в глаза странность: никто из деятелей МХАТа не был прописан, а Н.Д.Волков – каждый год… В заключение «женской тематики» приведу запись Брагина о разговоре с Паустовским в кабинете Чехова. Гость обратил внимание на фотографию молодой дамы в «веере» на небольшом столике возле входа. Речь идет о «неизвестной даме»; на обороте фотографии есть надпись: «Антону Павловичу Чехову от его маленького друга». Писатель привез ее из Ниццы. Паустовский назвал ее «итальянкой» и утверждал, что Мария Павловна рассказывала ему об «утаенной любви» Чехова. И, наконец, о музейном деле… Паустовский боготворил Белую дачу. Брагин имел возможность сравнить поведение разных людей в мемориальных комнатах. Известный писатель С.С.Смирнов, к примеру, без стеснения фотографировался в кабинете, в столовой… Приглашал специального фотографа. Паустовский же категорически отказался фотографироваться. Для него это был не музей, а Д о м Ч е х о в а, который с такой любовью сохранила Мария Павловна. Паустовский бывал и в других мемориалах. С иронией наблюдал за стараниями жены С.Сергеева-Ценского по созданию «настоящего музея». В доме, который был уже превращен в мемориал, она перенесла библиотеку в другую комнату, переставила в кабинете мебель, поставила на стол роскошную чернильницу, заменив подлинную – подарок моряков-черноморцев. Лампу тоже заменила другой, которую увидела в симферопольском универмаге. Рассуждала при этом просто: и при жизни писателя вся забота о его быте лежала на ее плечах… Ничего противозаконного в такой «посмертной» заботе она не видела. - Да, родственники - это несчастье!- резюмировал Паустовский. Наблюдая вблизи столь неординарных людей, Брагин сделал любопытные наблюдения о том, насколько чеховская тема вошла в суть их личности, в их, как сегодня говорят, менталитет. «Разговор о Чехове сближает людей. Сообщает какую-то доверительность друг к другу. Для Паустовского разговор о Чехове был разговором о самом сокровенном. У Каверина и Шкловского этой взволнованности не было, они говорили о нем как исследователи. Паустовский в разговоре о Чехове всегда волновался…». В его рассуждениях о Чехове были сокрыты крупицы информации, почерпнутые из собственного опыта - опыта писателя и много болевшего человека. К примеру, зашел разговор о туберкулезе у Чехова. - Чехова плохо лечили, - говорит Паустовский, - И как врач он был консервативен. Посмотрите на его рецепты, которые встречаются в «Записных книжках» Брагин спросил по поводу «мушек», которые упоминаются в письмах Чехова: что это такое? Зачем они? - Мне тоже ставили «мушки», или, как тогда говорили – «шпанские мушки». Это нечто вроде пластыря. Прикладывается к телу. Через день-два под ним образуется вздутие, как бывает при нарыве, потом делается надрез и выходит жидкость. Через несколько дней нарыв заживает, даже рубца не остается. Так меня лечили от плеврита. Константин Георгиевич говорил, что у него был гнойный плеврит, и лечил его очень хорошо врач из Алушты. Некоторые фрагменты бесед литераторов в чеховском доме были воспроизведены в книге «Воспоминания о Константине Паустовском». Она вышла в Москве в 1983 году. Я помогал Маргарите Гулиде в работе над очерком С.Брагина, который вошел в книгу. Составитель сборника Лев Левицкий преподнес мне дарственный экземпляр, в котором я обнаружил новые детали отношения Паустовского к Белой даче Чехова. Об этом писал В.Романенко, который в 1961 году ежедневно высиживал в музее, собирая материал для книги об А.П.Чехове. Оказалось, еще в начале 60-х годов К.Г.Паустовский был озабочен проблемами, которые во весь рост встали и передо мной, молодым директором. Это проблема сохранности Чеховского мемориала, расположенного на оползне. Уже тогда Паустовскому было ясно, что открытие литературной экспозиции ситуации не спасет. Надо кардинально укреплять саму конструкцию Белой дачи… Озабоченность судьбой Чеховского дома вообще была свойственна лучшим нашим писателям. Из записей Брагина я узнал, что С.Я.Маршак очень переживал, узнав о планах передать музей из-под опеки Ленинской библиотеки в другое ведомство. Было это в 1963 году. Он позвонил министру культуры Екатерине Фурцевой с просьбой не допустить кощунства. Фурцева сказала: - Самуил Яковлевич, прошу вас успокоиться. Ни о каком изъятии музея из ведения Библиотеки не может быть речи. Вопрос этот рассматривался, и предложение снято с обсуждения… В 1980 году Ленинская библиотека, которая «высосала» из музейных фондов все ценные рукописи и автографы Чехова (одни «Записные книжки» чего стоят!), избавилась-таки от опеки над музеем. Правда, статус его повысился: новым «хозяином» Белой дачи стало Министерство культуры СССР. Однако на протяжении 80-х - начала 90-х годов нам не раз приходилось отбиваться от попыток «свалить» заботу о памятнике на какое-нибудь другое ведомство. В защиту музея выступили О.Н.Ефремов, Д.С.Лихачев и другие деятели культуры. Увы - от судьбы не убежишь… Но вернемся к Паустовскому. Константин Георгиевич обратил внимание, что коллектив музея, формально являясь подразделением знаменитой Ленинской библиотеки, никакой исследовательской и творческой работы не ведет. - Есть такой город – Устюжна, - говорил Паустовский. – <…> с Ялтой не сравнить. А в этой маленькой Устюжне благодаря педагогическому институту проводятся <…> научные чтения, посвященные поэту Батюшкову… Он оттуда родом. В этом направлении стали работать и мы, возрождая научные традиции, заложенные еще первым директором, Марией Павловной Чеховой. Как известно, она участвовала в создании Полного собрания сочинений А.П.Чехова, опубликовала свою переписку с братом, подготовила книгу воспоминаний «Из далекого прошлого», а в 1954 году, когда отмечалось 50-летие памяти писателя, провела первые Чеховские чтения в Ялте. После ее смерти, в 60-70-е годы, в чехарде меняющихся директоров, в пылу утверждения личных амбиций, эти замечательные научные традиции оказались полузабытыми. Еще одного именитого посетителя Чеховской дачи звали Иосиф Хейфец. К 100-летию со дня рождения А.П.Чехова прославленный режиссер снял фильм «Дама с собачкой», который вошел в отечественную и мировую классику кино. Хейфец посетил Белую дачу 29 июня 1967 года вместе с семьей и двумя дамами-литераторами. Брагин обратил внимание его на утомленное лицо с глазами, спрятанными под темными очками: оказывается, недавно переболел гриппом. Иосиф Григорьевич готовился к поездке в Норвегию и спросил, не надо ли чего привезти. - В музее нет ни одного снимка чеховских спектаклей, поставленных в Норвегии. Хейфец обещал. Разговорились об архитектуре нового здания литературной экспозиции, которое построили в 1964 году. Многие посетители ругали его за чрезмерную простоту конструкции, за отсутствие каких-либо украшений. Поговаривали даже, что строители использовали готовый проект павильона животноводства с ВДНХ. Хейфец сказал: - Это здание подсобное. И правильно сделали, что оно ни в какой степени не может быть сравнимо с мемориальным домом, где все неповторимо, имеет отпечаток личности Чехова. Хорошо, что на новой территории внимание посетителей задерживает не архитектура, а обилие цветов. В этом есть что-то чеховское, частичка чеховского отношения к миру, к природе. Цветов в музее было действительно много - бугенвиллия, датура и розы - все в необыкновенном разнообразии. Когда подошли к садовой калитке, он сказал сыну: - Вступаем в заветный мир… Гуляя по саду, Хейфец сообщил о своем интервью «Курортной газете», в котором говорится о работе над фильмом «Дама с собачкой», о помощи, которую оказал ему музей Чехова. Брагин рассказал о молодой француженке, которая после просмотра фильма специально приехала в Ялту, чтобы увидеть дом писателя, набережную, порт, гостиницу, водопад Учан-Су - все места, где происходит действие фильма. Хейфец был доволен. Брагин попросил садовника срезать для гостей несколько цветов. Хейфец сказал: - У меня на столе под стеклом лежат две засушенные розы из чеховского сада. В чеховском доме Хейфец бывал много раз. Бывал и при жизни Марии Павловны, и потом - еще трижды. Но каждый раз волновался при встрече с тем, что осталось после живого Чехова. В комнате Евгении Яковлевны он заинтересовался надписями Павла Егоровича на молитвенных книгах. Одна из надписей такова: «Госпоже Евгении Яковлевне Чеховой от П.Е.». Надпись заставляет вспомнить необычную черту в характере отца писателя - мечтательность, о которой, между прочим, писал в книге «А.П.Чехов» В.В.Ермилов. Заговорили о Лике Мизиновой, ее романе с Чеховым… Любили ли они друг друга? Хейфец сказал совершенно определенно: со стороны Лики – да, со стороны Чехова – нет, а то, что было, если судить по письмам, было игрой. Игра забавная, но не переходившая грани, за которой начинаются «отношения». Стали припоминать разные отзывы и воспоминания. Особенно поразил всех эпизод, который рассказывала Мария Павловна. Была зима, Маша положила в сани приобретенные в Москве грабли и другие острые предметы, необходимые для хозяйства. С ней ехала Лика, которая неловко повернулась и наткнулась на острие. Рассердившись, она сказала: «Опять Машка какую-то гадость с собой везет». По мнению Брагина, для женщин чеховского круга такое отношение к предметам крестьянского обихода («гадость») было немыслимо. Этот случай говорит, насколько далеки были Антон Павлович и Лидия Стахиевна… Мария Павловна рассказывала Брагину, что Лика была острой на язык. Иногда ее шутки были «рискованными». Однажды, придя к Маше на Малую Дмитровку, она рассказала, как на улице ее остановила женщина с просьбой подсказать нужную улицу: «Я уж и не знаю, как к вам обратиться – барышня вы или дама…». «Ах, оставьте, не будьте мелочны!» - прервала ее Лика и объяснила дорогу. Девица или дама… «Не будьте мелочны». Очень характерно для Лики. Шутка стала известна в чеховской семье, но Антон Павлович о ней не вспоминал, и, видимо, не случайно. В разговоре с Хейфецем всплыла интересная деталь о «Даме с собачкой». В рассказе, по наблюдениям писателя Н.Ашерова, Чеховым допущена ошибка. Антон Павлович написал, что по набережной шла дама, за ней бежал белый шпиц. Оказывается, шпиц – такая порода собак, которые бегут всегда в п е р е д и хозяина… Хейфеца это позабавило… P.S. Добавлю от себя, что мне приходилось слышать от Ии Сергеевны Савиной, которая играла роль Анны Сергеевны, историю иного плана. Во время съемок шпиц заупрямился и не хотел ходить с актрисой по набережной. Звучала команда «Мотор!» - а он упирался ногами и тянул поводок назад. И так много раз. Отчаявшись, Алексей Баталов поднял шпица за ошейник, подержал его минуту в полуудушенном положении и поставил на землю. Собака, покачиваясь, покорно пошла за хозяйкой…

Е.И.Рерих. «Победа в единении, в единении, в единении». Почти в каждом своем письме к ученикам и сотрудникам Е.И.Рерих пишет о единении, которое так необходимо всем, а особенно тем, кто встал на путь Учения. Все мы читаем эти строки, эти драгоценные послания и к нам, сегодняшним. Но почему же мы не можем воспринять и вместить их, как должно,словно наши сердца покрыты ледяной коркой и драгоценные мысли скользят по ней, не откладываясь внутри нашей души. Единение! Как не хватает нам, являющим собой принадлежность к движению, именующему себя Рериховским, этого наипервейшего качества, одного из четырех оснований, заложенных в основу Учения. Сколько разобщений, нетерпимости, раздражения, себялюбия, витает над нами, незаметно вклиниваясь между нашими сердцами, все более отдаляя нас друг от друга. Именно поэтому захотелось опубликовать на сайте подборку из нескольких писем Е.И.Рерих, в которых она пишет об одной из самых главных своих забот и молитв сердца своего — о нашем Единении. От редакции: Т. Бойкова Е.И.Рерих. «Победа в единении, в единении, в единении». (п.125,3 апреля 1932г. ) …Уже продолжительное время различные указания подготовляли наше сердце к принятию этого нового неслыханного выпада. Так же, как призывы к объединению сознания и крепости нити сердца с Иерархией Света указывали на единый путь победы. Запомним твердо, что лишь неожиданные действия и новые обстоятельства выбивают врага из позиции. Будем зорко всматриваться в зарождение новых обстоятельств. Обычно этот союзник меньше всего ожидается и учитывается. Сейчас настаивается лишь на том, чтобы продержаться в полном объединении сознаний. Ведь только тот может считать себя истинным учеником, кто вполне осознал необходимость объединения сознания, необходимость дружественного сотрудничества. Несоблюдение этого правила указывает на духовную слепоту. А разве может духовно слепой к самому существенному считаться учеником? Ведь Вы уже знаете, что психические посылки могут доходить лишь при подъеме духа или гармонии центров. Как же может дойти посылка, если вся аура представляет из себя щетину дикобраза? Причем такая ощетинившаяся аура поражает и всю атмосферу вокруг себя, ибо прикасающиеся к ней электроны заряжаются теми же отрицательными свойствами и каждый человек, входящий в эту отравленную мятущимися электронами атмосферу, даже если он пришел с наилучшими намерениями, неизбежно подпадает под это воздействие и, в лучшем случае, угасает в своих порывах, а в худшем – воспринимает всю силу раздражения и уходит врагом. Все обстоятельства приходят от людей, и потому надо так хранить свою ауру и оберегать помещения свои от страшной заразы раздражения и разъединения. Многие нити протягиваются Владыкой между Вами и полезными людьми. Но как часто одной вспышкой раздражения или одним себялюбивым порывом разъединения эти драгоценные нити, ткавшиеся месяцами, порываются, и неотложная помощь исчезает. Ибо та сторона, которая при соприкосновении с Вами должна была бы почувствовать необычайное влечение, симпатию, при встрече начинает ощущать антагонизм. Не говоря уже о том, что, ослабляя разъединением связь с Владыкой, дух наш не может запечатлеть в физическом мозгу психические посылки свыше. Ведь только тихая поверхность вод отражает правильно солнце, попробуйте замутить или взволновать ее, что станет с отражением? Очень прошу Вас, любимые, понять эту самую существенную сторону не только каждого успеха, но и самого бытия нашего. Непростительно легкомыслие в этом отношении, ибо оно граничит здесь с предательством. Ведь дятлу подобно каждое Учение повторяет о губительности раздражения и разъединения; если бы это не было наисущественнейшим условием всего успеха, всего усовершенствования, не отводились бы этому страницы и страницы в каждой книге и во все века! Пусть сердце подскажет Вам эту великую истину, основу всего бытия! Весь мир на краю пропасти, так же, как и мы, но преимущество на нашей стороне, ибо мы стали более или менее зрячими, каждый по сознанию своему, и потому можем устремляться со всей силою духа вперед; зная, что многие вчерашние решения не пригодятся или, вернее, смятутся будущим. Потому, умоляю Вас, родные, найдите всю силу духа воздержаться от малейшего разъединения, действуйте во всем сообща, сердцем ловя лучшее решение, и продержитесь это время, вцепившись руками и зубами во все возможности. Твердость, настойчивость и терпение все побеждают. Помните ту Силу, которая стоит за Вами, умейте призывать ежеминутно чистым сердцем этот Источник неисчерпаемый. Помните также об обычной тактике, которая может испугать малодушных и незнающих, но не Вас, уже не раз испытанных и видевших, как рушатся самые, казалось бы, несокрушимые стены от одного удара. Продержитесь, всеми силами пытайтесь отдалять сроки решений, в этом вся задача Ваша. Срок нужный наступит, и мы еще раз принесем горячую благодарность Великому Охранителю Нашему. Сейчас, как сказано, идет сражение и нельзя сразу дать шах и мат. Не затрудним победу мелкими недостойными соображениями. Знаю, что в минуту трудную родные и близкие нам найдут всю силу и красоту духа и выкажут себя истинными царями духа. Всякая неудача обращается для сильного духа в основу изысканного завершения, так сказано. Не гибель, но победа суждена нам. Храните эту заповедь в сердце Вашем и ею утверждайтесь в битве. Хочу рассказать Вам мой сегодняшний сон. Почти отвесная скала, скользкая и темная, все мы взбираемся по ней, карабкаемся с величайшими усилиями один за другим – гуськом. Впереди всех подымается Н.К., он уже почти у вершины, позади всех иду я и в страшном напряжении, руками и головой поддерживаю эту почти отвесную колонну подымающихся; и сейчас еще помню свое ужасающее напряжение, но вот мне вдруг полегчало, взглянула вверх и вижу, что Н.К. уже стоит на вершине, на твердой ровной площадке, в прекрасном серебряном свете и твердо протягивает руку подымавшемуся за ним. Так, любимые мои, и будет. Когда ступит нога его на вершину, подъем наш сразу облегчится. Так и будем помнить, и пусть никакие смущающие толки не сбивают Вас с правильного пути. Един путь, един Якорь и едино Сердце. Помните, много тайн в Космосе и каждому сужден свой путь. И каждый большой дух избирает свою чашу. Велика ноша наша, но нам суждена победа! (п.130,5 мая 1932 г.) Родные наши и любимые, умоляю Вас в такие грозные и решительные дни, как сейчас, напрячь все силы сердца, чтобы сохранить внутреннее единение. Ибо именно единение сердец поражает врага, не проникнуть ему через этот панцирь. И все вражеские доступы к делам затрудняются этою благодетельною энергией, эманирующей из центра объединенных сердец. Это не отвлеченность, но великая научная истина. Не будем легкомысленны и невежественны. Уже знаете из Учения, в какой страшный сокрушающий вихрь обращаются энергии раздражения и разъединения в мегафоне пространства, привлекая в свой водоворот все отрицательное, вплоть до болезней. Неужели кто-нибудь из нас из-за постыдной слабости воли позволит сокрушить успешность построения и вовлечь себя в бездну отчаяния, когда глаза сердца откроются? Единение сейчас приказ битвы, и не может быть легкой победы без точного выполнения этого самого насущного приказа. Полезно перечитывать указания, данные не только на сегодняшний день, необходимо их постоянно иметь перед собою. …Мужественные воины наши и мученики за Культуру, непобедимы будут Ваши ряды, объединенные сознанием Вашей правоты и сердцем, знающим истинные ценности духа и бытия! Шлю Вам всю мольбу сердца, помните о единении, не разрушайте! Сердце болит о каждом из Вас, так хотелось бы облегчить тягость этого времени, но время это неизбежно. Постараемся облегчить его друг другу, насколько возможно. Пусть послужит оно к нашему украшению и возвеличению дел Владыки, Поручившегося за нас. (п.145,3 ноября 1932 г.) Родные наши, пишу Вам это письмо с великой болью в сердце. Так хотелось бы послать Вам ободряющее, самое радостное и огненно устремленное к созиданию, а вместо того должна твердить все об одном и том же, о самом насущном факторе самого существования Вашего и всех дел, именно о единении, о дружелюбии. За последний месяц часто слышу грозные предупреждения о неотложной необходимости прекратить все отяжеление между сотрудниками. Родные мои, спрашиваю Вас, такое ли положение вещей отвечает грозному, ужасному грозному времени и достоинству порученных дел?! Чем пробить сознание, не понимающее, что мы идем по тонюсенькой жердочке над зияющей пропастью! Когда нужно собрать все мужество, всю силу воли, все дружелюбие, осмотрительность и бережность, чтобы грубым окриком или действием не нарушить ритма шага. Сколько вражеских глаз следят за нами и ищут малейшую возможность нарушить ритм сплоченный и тем ввергнуть нас в бездну. Владыка так печалуется, видя, как кто-то неукоснительно хочет катиться под гору. (п.156,13 декабря 1932 г.) Родные, поймите же, наконец, в чем Ваше спасение! Победа в единении, в единении, в единении. В это исключительное время нужно всячески помогать друг другу, не время для всяких ревностей, завистей, обид и тому подобных ребяческих выходок. Все это так жалко и смешно, когда перед нами такое грозное, совершенно исключительное время, где лишь Указ Владыки может провести и спасти!!! Умоляю, дайте себе отчет в происходящем, не обманывайтесь кажущимися обстоятельствами. Денно и нощно помните об указанном. Только так явите твердую основу, на которой можно строить прекрасное будущее. Несказанно больно мне видеть, как мало кто думает о том страшном напряжении, в котором сейчас находится Владыка. Где та любящая рука, которая снимет часть тягости с Пламенного Сердца?! Где то сердце, которое почует признательность за все данное?! Не будем все трудности относить за счет служения. Будем справедливы и вспомним, как исполнялись указы! Сколько было сомнений, указаний на незнание обстоятельств, отложений в сроках и неточных или наполовину выполненных указаний!! Необходимо отставить все эти непонимания, надо расти сознанием и накоплять опыт и находчивость, ведь в этом вся цель существования на земле – выйти из темницы ребяческого мышления и из примитивного состояния мудсов[1]. Мы должны следовать не мудсам, но четкому мышлению, направляемому опытным Руководством. Родные мои, не сетуйте за все высказанное, у меня так наболело сердце, чуя все разъедающее разъединение и все перегружение Пламенного Сердца! Кто из Вас откликнется на мольбу сердца моего и явится тем великим умиротворяющим, всескрепляющим началом всех дел Владыки? (п.158,29 декабря 1932 г.) <…> Умоляю Вас, родные наши, найдите в себе мужество побороть главного внутреннего врага – разъединение. У всех он свил себе гнездышко. Одоление этого врага обеспечит победу. Скажем себе, что не может быть лицемерия среди сотрудников, и начнем с открытым сердцем, зажженным огнем устремления к Владыке, к охранению Его дел выявлять терпимость к друг другу. Но пусть это делается всеми без исключения. Пусть все сказанное будет принято и приложено каждым сотрудником к себе, а не отброшено и занесено на счет соседа. Чаще бывает, что самость того, к кому сказанное относилось, прежде всего, в убеждении своей правоты, с внутренней удовлетворенностью прикладывает это к своему ближнему. Родные мои, мудрый и истинный ученик всегда будет прикладывать и искать причину сказанного в себе, а не в других, иначе как будем http://agni-yoga.eu/

Елена Рерих "Перед человечеством открыта книга нахождений и света дерзаний, и вы уже слышали о приближении нового времени. Каждая эпоха имеет свой призыв, и сила мысли будет зовущим началом Нового Мира. Потому мы зовем вас к усвоению великого значения творческой мысли, и первой ступенью на этом пути будет ОТКРЫТИЕ СОЗНАНИЯ, освобождение от всех предрассудков, всех предвзятых и навязанных понятий. Охватим взором всю ширь ночного неба, облетим мыслью все бесчисленные миры и тайники бесконечного Пространства. Ведь мысль в сущности своей безгранична, и лишь наше сознание ставит ей предел. Потому без промедления приступим к следующей ступени - РАСШИРЕНИЮ СОЗНАНИЯ." (Елена Рерих. Письма в Америку) http://www.obretenie.info/author/rerih_elena.htm#1 Маринчик, поищи сама, у Ирэны времени точно нет.

К. Паустовский и другие Геннадий Шалюгин - Приедете в Ялту, непременно обратитесь к Маргарите Васильевне Гулиде, - напутствовала меня И.А.Родимцева, начальник Управления музеев Министерства культуры СССР. Гулида – вдова бывшего заместителя директора музея по научной работе С.Г.Брагина, которого я не застал: он умер от рака в начале 1970-х годов. Сама же Маргарита Васильевна оказалась на редкость интересным человеком, общение с которым приносило просто физическую радость. Мы сдружились, я вошел в круг ее постоянных друзей, которые ежегодно в апреле, согласно ритуала, собирались в ее двухкомнатной квартирке возле «Спартака» отпраздновать ее день рождения. Два десятка лет был я был неизменным тамадой на этих застольях. Так продолжалось до 2004 года, когда всеми любимой «нашей Маргариты Васильевны» не стало… М.В.Гулида являлась одним из организаторов развития современной фтизиатрии на Южном берегу Крыма. Если перевести эту фразу на русский, то это означает, что Маргарита Васильевна посвятила жизнь тому же, что и Антон Чехов: борьбе с туберкулезом. Сама она, кстати, пережила драматические годы тяжелого легочного недомогания. По ее рассказам, узнала она о туберкулезе в студенческие годы на медосмотре перед лыжными соревнованиями. «Я вышла ночью во двор, легла на снег и широко открытыми глазами смотрела на звездное небо. Сколько мне еще осталось жить?» Я помогал Гулиде в ее литературных увлечениях: она часто выступала со статьями в городской газете, опубликовала пару брошюр, в том числе с историями из жизни музея, записанными в свое время С.Г.Брагиным. Научная судьба Сергея Георгиевича не сложилась: он писал диссертацию о Чехове-редакторе, что было близко ему как выпускнику полиграфического института, но ему сменили тему, которая оказалась чуждой его суховатой натуре - о водевилях Чехова. Руководителя я хорошо знал – это милейший и добрый насмешник Владислав Антонович Ковалев, профессор МГУ… Диссертация осталась незавершенной… Брагин работал в музее в годы, когда на капитанском мостике еще пребывала Мария Павловна… Он опубликовал сборник воспоминаний о ней, довольно известный в научных кругах: «Хозяйка чеховского дома». Остались после него и «амбарные книги» записей, из которых Маргарита Васильевна делала выборку для сборника воспоминаний о Константине Паустовском. Незадолго до смерти в 2004 году М.В.Гулида передала мне книгу с записями Брагина 1966-68 годов, и я обнаружил массу деталей, мимо которых прошла Маргарита Васильевна. Судя по всему, Брагин целенаправленно собирал материал для книги об отражении чеховского начала в жизни и творчестве видных деятелей русской культуры. В списке стояли фамилии людей, которые прикипели душой к Белой даче, ощущали живое присутствие Чехова в современной жизни – Маршак, Паустовский, Козловский, Залыгин… Были тут записи разговоров и наблюдения о М.Чеховой, О.Книппер-Чеховой, Е.Пешковой… Очень жаль, что смерть помешала осуществлению этого замысла. Так что моя задача – в какой-то мере восполнить пробел, донести до почитателей Чехова тот душевный отклик, который вызывала Белая дача Чехова в душах замечательных художников слова. К примеру, небезынтересно, особенно для крымчан, что К.Г.Паустовский, в последние годы сильно страдавший от астмы, собирался построить в Ялте деревянный финский домик и жить у моря постоянно… Правда, присмотренный участок, к которому надо было подниматься высоко на гору мимо нынешнего городского суда, был мизерным и неприглядным. Но Паустовского, должно быть, вдохновлял пример Антона Павловича, который тоже выбрал далеко не лучшее место. Кроме того, нужны были большие хлопоты для получения разрешения властей. Заявку на участок для Паустовского составил С.Г.Брагин прямо в Чеховском доме, ее доброжелательно рассмотрел председатель исполкома И.А.Король. Любопытно, что в этом деле участвовал и И.С.Козловский, который был готов отдать писателю свой участок в Симеизе… Он очень любил Паустовского. О сердечной отзывчивости знаменитого певца вспоминал сам Константин Георгиевич. Однажды он лежал с инфарктом в Кремлевской больнице, и Козловский добивался разрешения навестить больного: - Я только спою Паустовскому что-нибудь нежное, лиричное под гитару… Но врачи были неумолимы. Кое-что из разговоров о Чехове, об отношениях в литературной среде я переписал в свой дневник. Особенно трогательным было отношение к Чехову у Паустовского, который, кажется, от самого Бунина унаследовал любовь к автору «Вишневого сада». На встрече в музее он признался, что у него иногда бывают моменты, когда пошел бы в ночные сторожа – только бы остаться в Чеховском доме. Леонид Малюгин, известный знаток биографии Чехова, автор замечательной пьесы «Насмешливое мое счастье», на это ответил: - Знаете, К.Г., Чехов в одном из писем Немировичу-Данченко высказался очень похоже… только разговор шел о месте сторожа в Художественном театре! … «Если бы я жил в Москве, то постарался бы войти к вам в администрацию хотя бы в качестве сторожа»… Мне этот эпизод особенно понравился странной перекличкой с современностью… Очень уж многие литераторы советской поры оказались в роли сторожей, кочегаров, дворников… Мой арзамасский знакомый поэт Слава Васильев проводил ночи в кочегарке... А великий русский прозаик Андрей Платонов состоял при любимом Герценовском доме (Литературном институте) в дворниках… Марина Цветаева по приезде в Елабугу превратилась в уборщицу… Аз, многогрешный, хоть и не стал великим писателем, но в аспирантские годы тоже подрабатывал «ночным директором»… Самая первая «затесь» Паустовского в музейной книге отзывов появилась в 1937 году, когда он навестил музей вместе с семьей. «Ялта для меня существует только потому, что в ней есть дом Антона Павловича Чехова…». Через двенадцать лет появилась еще одна: «Есть четыре места в России, которые полны огромной лирической силы и связаны с подлинной народной любовью, - дом Чехова в Ялте, дом Толстого в Ясной Поляне, могила Пушкина в святых горах и могила Лермонтова в Тарханах. В этих местах – наше сердце, наши надежды; в них как бы сосредоточена вся прелесть жизни». Теперь эта частица русского сердца - увы – «за шеломянем еси»… Много Паустовский рассказывал о друге Антона Чехова - Бунине, которого боготворил. В Париже он встречался с наследником бунинского архива Львом Зуровым. Известно, как Зуров обошелся с памятью великого писателя: его вещи, обстановка были оценены в 1500 франков и сложены в арендованный сарай. Там находилась и тахта, на которой умер Иван Алексеевич… У самого Паустовского хранилась Библия с пометами Бунина (он отмечал отдельные стихи, вероятно, для использования в качестве эпиграфов), его письма… Он просил Брагина (что тот и сделал) написать в Орловский музей И.С.Тургенева, чтобы взяли эти вещи. Бунинские письма он уже отослал. Кстати, известие о смерти Веры Николаевны Муромцевой-Буниной застало Константина Георгиевича в чеховском музее. Телеграмму от бунинского биографа А.Бабореко принесли, когда Паустовский сидел в саду под старой чеховской грушей… А вот несколько строк о Марии Павловне, которая очень дружила с Буниным. Известна история о перстне, который влюбленный Бунин подарил сестре Чехова… Она рассказывала Паустовскому, что над кроватью Ивана Алексеевича (он подолгу останавливался на Белой даче в нижнем этаже) всегда висел образок, которым мать благословила его в дорогу… Образок сопровождал Бунина везде – в том числе в долгих заграничных путешествиях. Такой же образок, по словам Паустовского, висел на спинке кровати самой Марии Павловны. Брагин специально расспрашивал Паустовского – что изображено на иконке? - Кажется, Тихон Задонский, - ответил Константин Георгиевич. То, что Бунин избрал в качестве небесного покровителя именно Тихона, ничего удивительного нет: писатель был родом из краев, близких к местам духовного подвига святителя – это Задонский монастырь неподалеку от Ельца. Там в величественном соборе, построенном творцом храма Христа Спасителя архитектором Тоном, хранятся благоуханные мощи подвижника. Там же находится известный источник целебной воды, в котором, помнится, окунался В.Я.Лакшин… В начале 1990-х годов мне довелось побывать там. Может быть, образок Тихона Задонского у изголовья Марии Павловны – подарок Бунина? Добавлю забавную деталь из воспоминаний Л.Гриб-Федоровой, которая в те годы подростком помогала Марии Павловне по хозяйству. Однажды после отъезда Бунина она зашла в его комнату и с ужасом увидела, что обои сплошь забрызганы чернилами… Оказывается, у Ивана Алексеевича была манера – стряхивать лишние чернила с пера эдаким резким движением кисти… Как истовый музейщик, я наматывал эти детали на ус… Мне уже виделось, что в комнате гостей, где живали Бунин, Горький, работал Куприн, над тахтой появится иконка … Интересен рассказ о другом знаменитом друге Марии Павловны – Иване Семеновиче Козловском. Зимой 1949 года в Москве назревал процесс над врачами-отравителями. Очень нервничала Вера Инбер: ее муж был врач-еврей. И вот вечером отдыхавшие в Малеевке писатели прогуливались на просеке в лесу возле поселка. Вдруг из темноты фары машины – прямо к ним. Многие заволновались. Машина остановилась, шофер в военной форме опустил стекло и спросил, как проехать к дому литераторов. Паустовский с волнением спросил: «Кого вам нужно?» - Да никого, я везу к ним самого Козловского. Оказалось, певец ехал на концерт в машине сановного поклонника… * * * Было в ялтинских встречах Паустовского нечто, о чем Брагин, бывший сотрудник горкома партии, даже не догадывался. Об этом я узнал от Анны Николаевны Гаранкиной, сотрудницы Ялтинского историко-литературного музея. Ее дед, Михаил Семенюк, был настоятелем собора Александра Невского. В Ялту о. Михаил попал по приглашению архиепископа Луки – знаменитого ученого хирурга и церковного деятеля В.Ф.Войно-Ясенецкого. Они вместе сидели в сталинских лагерях, где и подружились. Отец Михаил Семенюк имел интересную биографию. Он являлся представителем Русской православной церкви в Варшаве. Был весьма образованным человеком: знал девять языков, в том числе и древнееврейский. По рассказам Анны Николаевны, в Ялту к нему на уроки приезжал даже раввин из Симферополя! Накануне второй мировой войны он взял отпуск и поехал во Львов навестить родню. Вскоре туда нагрянули сталинские соколы-освободители. Подозрительный священник был арестован и отправлен в лагеря. Семья о. Михаила ютилась в Ялте на улице Войкова в однокомнатной квартирке. Сюда по вечерам любил приходить Константин Георгиевич Паустовский… Тогда афишировать знакомство со священнослужителями было небезопасно… Директриса ялтинской школы №5 (знаменитая прежде как женская гимназия, которая находилась под попечительством А.П.Чехова) была членом партии, имела ордена – так она навещала о.Михаила глубокой ночью… Паустовский – это было в 1952-53 годах, тогда писатель был еще довольно поджарым, - обычно приносил коньяк, матушка-попадья что-то собирала на стол, и собеседники засиживались допоздна. Девочке гость приносил конфеты – это было праздником. - Паустовский был религиозен? - спросил я. - Очень религиозен, - ответила Анна Николаевна.- Он несколько раз заказывал поминовение в память своей первой юношеской любви – Алены, вместе с которой служил в передвижном госпитале. Она рано погибла, но Константин Георгиевич помнил о ней всю жизнь, очень тепло написал о ней в воспоминаниях… Однажды после службы дедушка поручил мне отнести Паустовскому просвиру в Дом творчества. - О чем же они беседовали? - Темы бесед я, конечно, не помню – мала была. Но помню, что Паустовский был очень горяч. Вспыхивал и стучал кулаком по столу: «Отец Михаил! Я же вам говорил, а вы ничего не поняли!». «Успокойся, Костик, успокойся. - отвечал собеседник. – Выпей коньячку». Он называл Паустовского «Костиком». У о. Михаила Паустовский познакомился с ректором Ленинградской духовной академии и долго состоял с ним в переписке. Была у них еще одна общая знакомая – Мария Павловна Чехова. Отец Михаил был ее духовником. У Анны Николаевны Гаранкиной сохраняется записка Марии Павловны к настоятелю собора с приглашением посетить ее в музее…

Геннадий Шалюгин Добро пожаловать, дорогой читатель! Немного о себе: Геннадий Александрович Шалюгин, член Союза писателей России, заслуженный работник культуры Украины, кандидат филологических наук, автор 8 книг и 300 публикаций в России, Украине, Германии , США, Великобритании, Корее, Турции. Жанры: стихотворения, повести, рассказы, эссе, очерки, научные статьи, публицистика. Живу в Ялте. Ценю юмор. Стихотворения читайте, пожалуйста, на сайте Геннадия Шалюгина - сервер СТИХИ.РУ Произведения Сон Константина Треплева - литературоведение, 28.01.2010 21:19 Детские забавы Антоши Чехова - рассказы о детях, 21.11.2009 07:37 Чехов-путешественник - литературоведение, 12.11.2009 07:52 Путешествие с Чеховым. Корея - мемуары, 06.11.2009 06:33 Путешествие с Чеховым. Финляндия - история и политика, 31.10.2009 20:55 Путешествие с Чеховым. Сахалин - мемуары, 22.10.2009 10:22 Путешествие с Чеховым. Венгрия - мемуары, 16.10.2009 18:33 Путешествие с... Чеховым? - публицистика, 07.10.2009 20:35 Записки-8. Дивеево - мемуары, 29.09.2009 08:22 Записки... -7. Мелихово - мемуары, 29.09.2009 08:20 Записки-6. Коктебель - мемуары, 29.09.2009 08:19 Записки-5. Лондон - мемуары, 29.09.2009 08:17 Записки-4. Таганрог - мемуары, 29.09.2009 08:16 Записки-3. Михайловское - мемуары, 29.09.2009 08:14 Записки-2. Мелихово - мемуары, 29.09.2009 08:13 Записки музейного человека - 1 - мемуары, 29.09.2009 06:11 Космический тезка Антона Чехова - новеллы, 24.09.2009 19:41 Форосские россказни - ироническая проза, 18.09.2009 07:03 КР - короткие рассказы - миниатюры, 10.09.2009 06:37 Вечнобегущийдрозд М. К. Аникушин - мемуары, 04.09.2009 08:40 Я помогаю Богу... - литературоведение, 09.07.2009 05:39 История первой публикации А. П. Чехова - литературоведение, 08.07.2009 10:53 Поэт в красной шелковой рубахе - история и политика, 27.06.2009 06:40 Путеводный свет - история и политика, 25.06.2009 06:22 К. Паустовский и другие - мемуары, 19.06.2009 05:58 Фантазия в сиреневом стиле - рассказы, 11.06.2009 06:58 Слово о Пушкине - история и политика, 04.06.2009 09:24 Я жажду краев чужих... - история и политика, 28.05.2009 08:06 Марк Теплинский как литературный наперсточник - литературная критика, 24.05.2009 04:16 О книге Г. Шалюгина - литературная критика, 23.05.2009 08:32 Черная вишня - история и политика, 21.05.2009 21:39 Фантаст из Ялты - мемуары, 16.05.2009 07:11 Обитель Мастера - история и политика, 06.05.2009 19:54 Собеседник Толстого и Чехова - мемуары, 23.04.2009 07:44 Судьбы чеховского наследия - литературоведение, 20.04.2009 09:03 Лифт. Рассказ - рассказы, 14.04.2009 16:21 В Стамбул, ко Льву Толстому... - история и политика, 08.04.2009 08:01 Налейте мне вина кометы! - литературная критика, 04.04.2009 18:56 Голова Гоголя - фантастика, 31.03.2009 18:51 Коричневая радуга - публицистика, 29.03.2009 19:01 Чужой среди своих... - публицистика, 26.03.2009 19:09 Галина Уланова. Визит к Чехову. - мемуары, 23.03.2009 15:43 Михаил Дудин в музее Чехова - мемуары, 19.03.2009 20:07 Приют Мастера. Михаил Булгаков на белой даче - история и политика, 18.03.2009 09:01 В доме Чехова все можно... - мемуары, 13.03.2009 18:33 Белградский дневник - публицистика, 12.03.2009 03:49 Спящая почка - рассказы, 11.03.2009 03:51 Племянница Чехова - мемуары, 10.03.2009 07:39 О Борисе Чичибабине А вот живу, не съехавши отсюда - мемуары, 09.03.2009 03:37 Белла Ахмадулина чеховский мотив - мемуары, 08.03.2009 15:12 http://www.proza.ru/avtor/genom46

Константин Паустовский БЛИСТАЮЩИЕ ОБЛАКА Блистающие, или светящиеся, облака наблюдаются очень редко. Их часто принимают за ненормально яркие зори. Они слагаются из мельчайших частиц вулканической пыли, носящейся в воздухе после сильных катострофических извержений. Учебник метерологии ИСТОРИИ, РАСКАЗАННЫЕ НОЧЬЮ - Вставайте! - Капитан потряс Батурина за плечо. - Скоро Пушкино! Поезд гремел среди леса. Пар шипел в кустах, как мыльная пена. Стояла ледяная и горькая осень. По ночам ветер шумно тряс над дощатыми крышами гроздьями стеклянных звезд. Огородные грядки были посыпаны крупной солью мороза. Пахло гарью и старым вином. А в полдень над горизонтом розовым мрамором блистали облака. Капитан скрутил чудовищную папиросу из рыжего табака, пристально посмотрел на работницу в красном платочке, дремавшую в углу, и спросил ее деревянным голосом: - Вы рожали? - Как? - Детей, говорю, рожали? - Рожала. - С болью? - Да, с болью. - Напрасно. Батурин от изумления проснулся, даже привскочил. Свеча отчаянно мигала, умирая в жестяном фонаре. За окном мчались назад, ревя гудками, лязгая десятками колес, обезумевшая ночь, ветер, кусты и леса. Мосты звенели коротко и страшно. Путевые будки налетали с глухим гулом и проносились затихая к Москве. - Вот это шпарит! - Капитан расставил покрепче ноги. - А с болью бы рожали, выходит, зря. От дикости. В Австралии так не рожают. - Я знаю, что яйца пекут по-караимски, - пробормотал насмешливо Берг, - но чтобы рожали по-австралийски - что-то не слышал. - Вы многого не слышали, к сожалению. За эту тему с вас рубль. - Ну рубль, - вяло согласился Берг. - Рассказывайте! Капитан был неистощим. Рассказы сыпались из него, как пшено из лопнувшего мешка. Сначала Берг записывал их, потом бросил, изнемогая от их обилия, не в силах угнаться за веселым капитанским напором. - Очень просто. Женщине впрыскивают в кровь особый состав и, она рожает во сне. Поняли? Мышцы сокращаются, ребенок выскакивает, все идет гладко. Ни один мускул не сдает. Этот способ практикуется только в Австралии, и то только в виде опыта - в тюрьмах над арестантками. Узнал я об этом в Брисбенской тюрьме. Меня засадили за забастовку моряков, - мы пустили на дно в Брисбене корыто со штрейкбрехерским грузом. В тюрьме я им показал! Надзиратель принес ведро кипятку, чтобы я вымыл пол в камере. Я спрашиваю: - Будьте добры, скажите, что написано над воротами тюрьмы? Он удивился. - Брисбенская тюрьма его величества короля Англии. - Так пускай король сам моет полы в своей тюрьме, я ему не обязан. За это меня загнали в карцер. Я схватил дубовую табуретку и с восьми вечера до часу ночи лупил в дверь изо всех сил. А парень я, видите здоровый. Тюрьмы там гулкие, с чугунными лестницами, - чувствуете, что поднялось. Тарарам, гром, крики. Но терпеливые, черти. Мочали. Только в час, когда я сделал передышку, пришел начальник тюрьмы. - Как дела? - спросил он ласково. - Благодарю вас, сэр. - Вы намерены еще продолжать? - Вот отдохну малость и начну снова. Он пожал плечами и ушел. Я колотил с двух часов ночи до десяти утра. В десять утра меня вернули в мою камеру, - пол был начисто вымыт. - Это не арестант, а дьявол, - говорили сторожа. - Из-за его джаз-банда арестантка номер восемнадцать родила на месяц раньше срока. - Ребенок жив? - спросил я. - Жив.Я написал ей поздравление на клочке конверта и передал в лазарет. "Простите, миледи, - писал я, - что из-за меня вам пришлось поторопиться." http://kuchaknig.ru/show_book.php?book=28838&page=1

Наверное, мысли о своем собственном возрасте мучают княгиню, ей уже сорок... Она все так же хороша, но Натали так свежа юной прелестью... Елизавета Ксаверьевна не отказала себе в удовольствии, а может быть, от растерянности, произнести сию похвалу, не лишенную яда, избраннице поэта. А он, будто чувствуя ее горькие сетования об увядании, в начале января 1833 года возвращается к недоработанному в 1830 году стихотворению об увядшей розе, впервые обозначая имя своей возлюбленной, которая когда-то отдала ему в дар, сняв со своего платья, розу. Не розу Пафосскую, Росой оживленную Я ныне пою; Не розу Феосскую, Вином окропленную, Стихами хвалю; Но розу счастливую, На персях увядшую [Элизы] моей... В печать этих стихов он не отдал... Уже после отъезда из Петербурга Елизавета Ксаверьевна в декабре 1833 года обратилась к Пушкину с письмом, в котором просила поэта дать что-нибудь из его произведений в альманах «Подарок бедным», который решили издавать учредительницы «Новороссийского женского благотворительного общества». Это начинание поддержали многие. Киреевский уговаривал Языкова написать хоть несколько строк для альманаха, характеризуя его так: «Он замечателен как по благородному намерению, так и по своей необыкновенности: его издает общество одесских дам в пользу голодных Новороссийского края» Это было первое открытое, чуточку официальное письмо графини Воронцовой к Пушкину после девятилетнего перерыва. Они встретились прошлой зимой в Петербурге, где Воронцовы были проездом из Англии. Пушкин представил свою жену, и, видимо, поэтому Елизавета Ксаверьевна сочла возможным вступить в открытую, «официальную» переписку с поэтом. Наверное, она несколько раз принималась писать это письмо, стараясь выбрать верный тон, сказать за строчками письма об особых отношениях с Пушкиным: «Я право не знаю, должна ли я вам писать и будет ли мое письмо встречено приветливой улыбкой или оно вызовет чувство тягостной докуки, которое заставляет с первых же слов искать в конце страницы имя назойливого автора. Я боюсь этого чувства безразличного любопытства, конечно, весьма понятного, но, признаюсь, мне было бы очень тягостно в этом убедиться, по той простой причине, что никто не может быть к себе беспристрастным. Но все равно; мною движет не личный интерес, я прошу о благодеянии для других, и потому я чувствую в себе смелость обеспокоить вас; не сомневаюсь, что и вы уже готовы выслушать меня». Каков слог, сколько сказано между строк! Это письмо все еще хранит накал и аромат прошлых отношений... Графиня сообщает о бедственном положении Новороссийского края и о том, что в Одессе («городе, в котором вы жили и который, благодаря вашему имени, войдет в историю») образовалось общество, оказывающее помощь беднякам, а теперь затеяло издание литературного альманаха. Графиня продолжает в изысканной тонкой манере: «Теперь, когда столько лиц обращаются к нашим литературным светилам с призывом обогатить наш «Подарок бедным», я сочла себя в праве напомнить вам о наших прежних дружеских отношениях, воспоминание о которых вы, быть может, еще сохранили, и попросить вас, в память о прошлом, о поддержке и покровительстве, которые мог бы оказать нашей «Подбирательнице колосьев» ваш выдающийся талант. Будьте же добры не слишком досадовать на меня, и если мне необходимо защищать мое дело, то прошу вас, чтобы оправдать мне мою назойливость и мое возвращение к прошлому, примите во внимание, что воспоминания - это богатство старости и что ваша старинная знакомая придает большую цену этому богатству» Именно так - воспоминаниям она придает большую цену... В марте, с некоторым опозданием, Пушкин отвечает графине, отсылая ей отрывки из поэмы «Русалка» для альманаха. Это единственное дошедшее до нас письмо Пушкина Воронцовой заканчивается словами: «Осмелюсь ли, графиня, сказать вам о том мгновении счастья, которое я испытал, получив Ваше письмо, при одной мысли, что Вы не совсем забыли самого преданного из ваших рабов?» Эти строчки - свидетельство такой же большой цены воспоминаний для поэта. В 1837 году в Одессу приехали император Николай I, императрица, наследник, будущий Александр II. Они остановились во дворце Воронцова. В честь государя был дан блестящий бал в здании Биржи. Императрица блистала в пунцовом креповом платье, перед которого был весь осыпан бриллиантовыми шатонами. Она сидела в специально украшенном турецкими шалями будуаре. Рядом с ней, как драгоценная камея, в белом бархатном платье на диване сидела Елизавета Ксаверьевна. Она хорошо представляла себе, что цвет ее лица, благородная бледность и греческий профиль, необыкновенная прическа, сооруженная сегодня утром парикмахером-французом Леонардом, обращают на себя внимание столичной публики. Зал Биржи был роскошно декорирован. «Все колонны были покрыты позолоченным трельяжем, по которому вились живые виноградные лозы с гроздьями винограда всех местных сортов». Все самое утонченное, художественное, поэтическое и музыкальное находило отклик в тонкой натуре Елизаветы Воронцовой. И даже в 60 лет, по свидетельству Соллогуба, она могла кружить голову мужчинам: «Небольшого роста, с чертами несколько крупными и неправильными, княгиня Елизавета Ксаверьевна была тем не менее одной из привлекательнейших женщин своего времени. Все ее существо было проникнуто такою мягкою, очаровательною, женственною грацией, такой приветливостью, таким неукоснительным щегольством, что легко себе объяснить, как такие люди, как Пушкин, и многие, многие другие, без памяти влюблялись в княгиню Воронцову». Она принимала живейшее участие в художественной жизни Одессы, в созданном в 1865 году Одесском Обществе изящных искусств, соединившем в себе художников и музыкантов. Особенно в его музыкальном отделении. Все это было уже после смерти мужа, усопшего в 1856 году. Однажды, когда Воронцова в старости разбирала свою переписку, ей попалась связка писем Пушкина. Присутствовавший при этом домоправитель успел прочесть через ее плечо одну лишь французскую фразу: «Что делает ваш олух-муж?» Давно уж не было в живых ни Пушкина, ни мужа.… «Воронцова до конца своей долгой жизни сохраняла о Пушкине теплое воспоминание и ежедневно читала его сочинения. Когда зрение совсем ей изменило, она приказывала читать их себе вслух, и притом подряд, так что когда кончались все тома, чтение возобновлялось с первого тома. Она сама была одарена тонким художественным чувством и не могла забыть очарований пушкинской беседы. С ним соединялись для нее воспоминания молодости», - вот свидетельство и ее отношение к поэту.

Eще был между ними злой гений, якобы друг, которого Пушкин понял не сразу. Александр Раевский, именно он обратил внимание Пушкина на Воронцову; именно он, судя по всему, все время заставлял Пушкина мучиться ревностью, нашептывал и наговаривал, находил «гордую забаву» «в его тоске, рыданьях, униженье»; именно он начал ухаживать за ней еще в Белой Церкви и на правах дальнего родственника был всегда вхож в дом. Между собой в переписке Раевский и Пушкин называли Элизу Татьяной - это еще до «Онегина». И только уехав из Одессы, Пушкин стал догадываться о его неблаговидной роли в их отношениях с Элизой. Раевский действительно был злым гением, он, конечно, нравился Элизе, его ухаживания принимались, но не более. Своим женским чутьем она чувствовала в нем что-то жестокое и злое, догадывалась, что он нашептывает ее мужу, не была уверена в его благородстве. И действительно, он сумел скомпрометировать ее, сумел наговорить с любезным видом гадостей Пушкину в письме, чтобы он мучился ревностью. «А сейчас расскажу вам о Татьяне, - пишет Раевский Пушкину в Михайловское о Воронцовой. - Она приняла живейшее участие в вашем несчастии; она поручила мне сказать вам об этом, я пишу вам с ее согласия. Ее нежная и добрая душа видит лишь несправедливость, жертвою которой вы стали; она выразила мне это со всей чувствительностью и прелестью, свойственными характеру Татьяны». Никак не похоже на выражение чувств любящей женщины. Раевский пишет это письмо лишь для того, чтобы досадить Пушкину, который не имеет возможности ответить - он не имеет права подвергнуть риску Элизу, он не может быть с ней в переписке, единственно, что он может - это ждать ее редких писем, да и то, должен их сжигать по получении. В конце года он напишет страстное и горькое стихотворение «Сожженное письмо», точно воссоздающее его положение и чувство: Прощай, письмо любви! Прощай: она велела… . . . . . . . . . . . …Уж перстня верного утратя впечатленье, Растопленный сургуч кипит... О провиденье! Свершилось! Темные свернулися листы… Раевский оставался при Воронцовых еще долго, то ли оттого, что был удобен Элизе, то ли оттого, что был слишком во многое посвящен. Элиза и сама не знала, как избавиться от него, и то приближала, то отталкивала его. Но и для него кончилось все трагически. Он разбил семейную идиллию Воронцовых, уже давно столь зыбкую. В 1828 году Раевский был выслан из Одессы якобы из-за разговоров против правительства, а на самом деле из-за недостойного поступка, ставшего известным всему свету. Боевой генерал-отец писал Николаю I: «Несчастная страсть моего сына к графине Воронцовой вовлекла его в поступки неблагоразумные, и он непростительно виноват перед графинею». Сплетня, дошедшая и до Пушкина, гласила, что Раевский с хлыстом в руках остановил на улице карету графини Воронцовой, которая с приморской дачи ехала к императрице, и наговорил ей дерзостей. Его выслали в Полтаву. Говорили также, что он крикнул ей то ли «Берегите наших детей», то ли «Берегите нашу дочь». А ведь и Александр Раевский был смуглым, как и его сестра Мария Волконская, из-за крови греческой по матери. Пушкин чувствовал оскорбительность этих слухов как для себя, так и для Элизы, и, конечно, переживал и мучился ревностью. Поздней осенью 1827 года князь Воронцов вместе с женой приехал в Петербург из Англии. Узнав о ее приезде, Пушкин тотчас же пишет ликующий любовный дифирамб, некую антитезу своему предыдущему «Талисману»: Там волшебница, ласкаясь, Мне вручила талисман. И ласкаясь, говорила: «Сохрани мой талисман: В нем таинственная сила! Он тебе любовью дан. . . . . . . . . . . . Милый друг! от преступленья, От сердечных новых ран, От измены, от забвенья Сохранит мой талисман! А потом были несколько тайных встреч, несколько записок, корзина цветов, английский магазин с отдельными кабинетами и выходом на другую улицу... Она могла доверять Пушкину, он, несмотря на свой страстный и несколько взбалмошный характер, несмотря на свою открытость и, порою, браваду перед друзьями о своих сердечных победах, ни разу, никогда и никому не выдал их тайну, не опорочил и не предал ее чувств. Остались только стихи, за которыми угадывались различные стадии их отношений и ее образ... Ее женская судьба будто заставляла ее расплачиваться за несчастие любить. К 1828 году у Воронцовых уже умерли двое детей. Любимица отца Александра умрет в 1830 году девяти лет от роду. Останутся трое, дочь Софья, возможно, плод тайной любви, и два сына, Михаил и Семен. Князь периодически, чтобы отвлечь супругу, увозил ее в Англию, к своей сестре леди Пемброк. Летом 1832 года Воронцова возвращалась из Англии в Одессу. По дороге она вновь остановилась на две недели в Петербурге. Именно тогда на каком-то из вечеров она вдруг увидела жену Пушкина. С трудом справившись с волнением («она не могла опомниться»), Элиза, пораженная расцветшей красотой Натали, сказала ей: «Никогда я бы не узнала Вас! Даю Вам слово, вы и на четверть не были так красивы, как теперь. Я бы затруднилась дать Вам сейчас более 25 лет. Вы показались мне тогда такой тщедушной, такой бледной, такой маленькой, но ведь вы удивительно выросли...»

Элиза вряд ли знала об этих письмах Воронцова по начальству, а вот эпиграмму утаить от общества и от нее не получилось. И она решила обидеться, показать гордое презрение царицы общества. «После известной его эпиграммы на ее мужа (в которой потом сам он раскаивался), конечно, обращались с ним очень сухо. Перед каждым обедом, к которому собиралось по несколько человек, княгиня-хозяйка обходила гостей и говорила каждому что-нибудь любезное. Однажды она прошла мимо Пушкина, не говоря ни слова, и тут же обратилась к кому-то с вопросом: «Что нынче дают в театре?» Не успел спрошенный раскрыть рот для ответа, как подскочил Пушкин и, положа руку на сердце (что он делывал, особливо, когда отпускал остроты), с улыбкою сказал: «Верная супруга», графиня!» Та отвернулась и воскликнула: «Какая наглость!» Она решила проучить мальчишку своей холодностью, а через несколько дней, 14 июня, Воронцова отправилась на яхте в большом обществе из Одессы в Крым, в Гурзуф. Еще зимой Пушкин надеялся поехать с ними вместе, но теперь на приглашение рассчитывать было невозможно. А Элизе стало невероятно скучно в Крыму без его острот и ухаживаний, без его легкого ироничного разговора и страстных прикосновений, без его записок и поэтических экспромтов. Она возвратилась раньше времени, 24 июля, вместо предполагавшихся двух месяцев она провела в Крыму полтора, оставив гостей с мужем. Наступили последние дни... Они и не подозревали, что злой рок или гений уже стоит над ними, и дни свиданий сочтены. Как это часто бывает, роман развивается бурно как раз в предчувствии разлуки, хотя о ней еще никто не подозревает. Южные вечера и ночи... Море, пособник или наперсник их страсти. Дача Рено, где жили летом Воронцовы, рядом с домом Веры Вяземской, стояла на высоком берегу моря, на обрыве. С него сбегала крутая тропинка к морю. Каменистый берег, пещеры, гроты. Графиня любила гулять вдоль берега моря, чтобы брызги от разбивающихся волн обдавали лицо, чтобы подол платья и легкие туфли слегка намокли, чтобы можно было укрыться от палящего солнца в прохладе пещеры, и в этих прогулках ее сопровождал Пушкин. Одна из таких пещер стала их приютом любви: Приют любви, он вечно полн Прохлады сумрачной и влажной. Там никогда стесненных волн Не умолкает гул протяжный. Дни последние, дни страстные летят все быстрее... Она должна была ехать к детям. Но задержалась на несколько дней в Одессе. Именно эти несколько дней были ее днями. Ночные свидания происходили в пещере. Пушкин отмечал эти дни лишь числами в записной книжке, «Альманахе для дам», подаренной ему Элизой. Только потом он воскресит эти свидания в стихотворении «Прозерпина»: Прозерпина в упоенье Без порфиры и венца, Повинуется желаньям, Предает его лобзаньям Сокровенные красы, В сладострастной неге тонет И молчит и томно стонет. Об этих свиданьях знала только княгиня Вера Вяземская, с которой Пушкин был очень дружен, а может быть, не знала, а только догадывалась. И вдруг появляются какие-то предвестники беды. Воронцов отправил из Симферополя градоначальнику Одессы предписание - объявить Пушкину о высочайшем повелении исключить его из списка чиновников Коллегии иностранных дел и отправить немедленно на жительство в Псковскую губернию. Все кончено. Пушкин медлит с отъездом два дня, нарушает подписанное им предписание «без замедления отправиться из Одессы», желает проводить Элизу в Белую Церковь. День прощания. Царица не может опуститься до слез, она дарит ему талисман - сердоликовый перстень с загадочной древнееврейской надписью, вырезанной на камне. Он клянется не расставаться с ним никогда, и исполняет клятву. До самого конца дней своих не расстается Пушкин с перстнем. И на дуэль он отправляется с талисманом. С уже мертвой руки поэта его снимет Жуковский. Себе Элиза оставляет такой же перстень. Как она радовалась, когда ювелир принес ей два одинаковых камня с непонятной надписью, как старалась сохранить тайну, заказывая сделать из них два перстня! Это было тайное обручение, свидетельство того, что все это было не сновиденье, не обман: Прощай, надежда; спи, желанье, Храни меня, мой талисман! Уже потом, в Михайловском, он будет получать письма, запечатанные таким же перстнем. Она уехала, что-то оборвалось навсегда. Свидятся ли? 5 сентября Пушкин получил от нее письмо, украшенное вензелем и печатью, с просьбой-мольбой уничтожить письмо. Никому не обмолвился Пушкин о содержании письма. Получал и другие и всегда запирался в своей комнате, долго читал их, а затем сжигал. Только в стихах проговорился, в октябре записал стихотворение «Младенцу». Все перечеркнутое, переделанное, оно было прочтено уже много позже: Прощай, дитя, моей любви Я не скажу тебе причины. А дитя появилось ровно через 9 месяцев после жаркого июля, 3 апреля 1825 года. У Элизы родилась дочка Софья, отличавшаяся от всех остальных светлокожих и светловолосых членов семьи Воронцовых своей смуглостью и живостью натуры. Для тех, кто догадывался о романе, наверное, не была загадкой ее милая смуглость. Поэт же, получив это письмо в октябре, не скажет об этом ни слова. Лишь в стихах... А еще в «Арапе Петра Великого» - там будет трогательный рассказ о младенце смуглокожем и о тайной страсти графини к арапу, чего в исторических подробностях жизни арапа на самом деле не было. И только потом, видимо, признается перед свадьбой своей Натали, чтобы не было между ними недомолвок, а она уже в старости передаст это своим детям, сохранив в семье предание о внебрачном ребенке отца от Воронцовой. Но, может быть, это лишь предположение...

Зимняя Одесса 1823-24 года расцвечена приемами и светской жизнью. Двум жаждавшим чувства сердцам ничто не предвещало грустных событий. Графиня Воронцова только что родила второго ребенка, была немножко уставшей и бледной, но пастельные краски лишь делали более выразительными ее глаза, она была необычайно женственна и готова к развлечениям, едва вырвавшись из заточения материнского крова в Белой Церкви. Со своими подругами Элиза устраивает фейерверк блистательных праздников: 12 декабря большой бал у Воронцовых, 25 декабря большой обед, 31 декабря маскарад, 6 января маскарад у Ланжеронов, 13 января публичный благотворительный маскарад в театре, устроенный Воронцовой и Ольгой Нарышкиной, 12 февраля второй маскарад у Воронцовых… Пушкин бывал, вероятно, везде. 8 февраля Елизавета Ксаверьевна приглашает его на обед, муж приезжает только завтра. Нити между ними натягиваются все крепче… Вяземские вспоминали: «Пушкин говаривал, что как скоро ему понравится женщина, то, уходя или уезжая от нее, он долго продолжает быть мысленно с нею и в воображении увозит ее с собою, сажает ее в экипаж, предупреждает, что в таком-то месте будет толчок, одевает ей плечи, целует у нее руку и пр.». Но видеться сложно, Элиза - жена наместника, она всегда на виду. Да и всем известна достигшая в это время апогея страсть поэта к Амалии Ризнич, жене негоцианта, не вхожей в салон Воронцовой. Елизавета Ксаверьевна, как настоящая женщина, не потерпит соперничества. Но Пушкин умел увлечь и очаровать, знал тайну власти над женским сердцем, в том же 1824 году написал: Мои слова, мои напевы Коварной силой иногда Смирять умели в сердце девы Волненье страха и стыда… А потом в преддверии любви: Я узнаю сии приметы, Сии предвестия любви... С именем Воронцовой связывают такие стихи Пушкина, как «Желание славы», «Ненастный день потух; ненастной ночи мгла...», «Сожженное письмо», «Талисман», «Прощание» и некоторые другие. Между тем страсть к одесской красавице-царице распаляется все больше. Одновременно охлаждаются, если не сказать больше, его отношения с ее мужем. Растет их взаимная неприязнь. Воронцов раздражен против Пушкина уже давно. Еще в марте он начал атаку против поэта, перестал общаться: «Что же до Пушкина, то я говорю с ним не более 4 слов в две недели...» Пишет письма ко двору: «Собственные интересы молодого человека, не лишенного дарований, недостатки которого происходят скорее от ума, чем от сердца, заставляют меня желать его удаления из Одессы». Дальше больше: «Я писал гр. Нессельроде, чтобы меня избавили от Пушкина», «надеюсь, что меня от него избавят», «...я повторяю мою просьбу - избавьте меня от Пушкина», «нужно, чтоб его от нас взяли», и наконец в мае он предписывает отправиться поэту на саранчу, как раз перед его днем рождения. Пушкин раздражен и рассержен «непристойным неуважением к нему»: «Я устал быть в зависимости от хорошего или дурного пищеварения того или другого начальника, мне наскучило, что в моем отечестве ко мне относятся с меньшим уважением, чем к любому юнцу англичанину», появляется одна из самых злых его эпиграмм: «Полумилорд, полукупец...» Помните, у великого Пушкина: Полумилорд, полукупец, Полумудрец, полуневежда, Полуподлец, но есть надежда, Что будет полным наконец... Что тут добавишь к характеристике, данной гениальным поэтом? А добавить, хотя бы из соображений исторической объективности, можно и нужно многое. Ну, скажем, то, что двадцатитрехлетний коллежский асессор Александр Пушкин значился обычным чиновником в канцелярии новороссийского генерал-губернатора Михаила Семеновича Воронцова (а о нем-то и пойдет речь в этой главе). Причем чиновником, отнюдь не утруждавшим себя служебными обязанностями... Да еще и полуопальным. Да ко всему прочему беззастенчиво волочившимся за красавицей-супругой генерал-губернатора. Ничего удивительного, что, царедворец до мозга костей, Воронцов не питал к поэту никакой симпатии. “Если вы хотите, чтобы мы остались в прежних приятельских отношениях, не упоминайте мне никогда об этом мерзавце”, - так высказался он однажды в присутствии кого-то из своих приближенных, попытавшихся хлопотать за ссыльного поэта. А при первой же возможности с соответствующими характеристиками спровадил Пушкина из Одессы к его прямому начальнику - министру внутренних дел. После чего поэт и оказался в своем родовом Михайловском.

Воронцова Елизавета Ксаверьевна (1792 - 1880) Когда, любовию и негой упоенный, Безмолвно пред тобой коленопреклоненный, Я на тебя глядел и думал: ты моя, — Ты знаешь, милая, желал ли славы я; Ты знаешь: удален от ветреного света, Скучая суетным прозванием поэта, Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал Жужжанью дальному упреков и похвал. Могли ль меня молвы тревожить приговоры, Когда, склонив ко мне томительные взоры И руку на главу мне тихо наложив, Шептала ты: скажи, ты любишь, ты счастлив? Другую, как меня, скажи, любить не будешь? Ты никогда, мой друг, меня не позабудешь? А я стесненное молчание хранил, Я наслаждением весь полон был... Жемчужина русского юга, Одесса, морской ветер и южное ласковое солнце... Здесь явились в обществе типы необычайной красоты... А в первой четверти XIX века одесское общество особенно блистало красавицами... Или нам только так кажется, потому что остались свидетельства этого блеска в поэзии самого, может быть, пристрастного ценителя красоты - Александра Сергеевича Пушкина, отбывавшего в Одессе ссылку. Тогда в этом городе блистали красавицы Амалия Ризнич, графиня Потоцкая, «Одесская Клеопатра», сестра Ризнич, Каролина Собаньская, графиня Воронцова... Елизавета Ксаверьевна Воронцова, урожденная Бранницкая, жена генерал-губернатора Новоросийского края и наместника Бессарабии, генерал-фельдмаршала, участника войны 1812 года, появилась в Одессе через два месяца после Пушкина. Ей шел 31-й год, но вряд ли кто-нибудь дал бы ей эти годы. Хороша, моложава, утонченна... В это время она была в «интересном положении», на людях и в обществе не появлялась, а потому поэт открыл для себя «прекрасную полячку» не сразу, лишь через два месяца после родов. Позднее они виделись довольно часто, на приемах, которые устраивала у себя Елизавета Ксаверьевна, в театре, на балах у Ланжерона. Отцом ее был великий коронный гетман граф Ксаверий Петрович Бранницкий, поляк, приверженец России, владелец крупного поместья Белая Церковь в Киевской губернии. Мать, Александра Васильевна, урожденная Энгельгардт, русская, была любимой племянницей Потемкина, в молодости слыла красавицей и несметно богатой наследницей. Она даже точно не могла указать размеры своего состояния и в разговоре небрежно бросала: «Кажется, у меня двадцать восемь миллионов рублей». Между дочерью и матерью не было душевной близости. Воспитывали Елизавету в исключительной строгости, до двадцати семи лет прожила она в деревне и лишь в 1819 году впервые отправилась в свое первое путешествие за границу, во время которого познакомилась в Париже с графом Воронцовым и вышла за него замуж. Так что светский и любовный опыт был незнаком этой миловидной барышне. Между тем врожденное польское легкомыслие и изящество, исключительная женственность позволили ей вскружить голову императору Николаю, большому охотнику до женщин, но она «из гордости или из расчета посмела выскользнуть из рук царя», что обычно не удавалось неопытным придворным барышням, «и это необычное поведение доставило ей известность» в светских кругах. Ее страстная и легкая натура, видимо, с трудом сочеталась с характером мужа, да и трудно было быть влюбленной в графа. В нем, воспитанном в Англии чуть не до 20-летнего возраста, была «вся английская складка, и так же он сквозь зубы говорил», так же был сдержан и безукоризнен во внешних приемах своих, так же горд, холоден и властителен in foro interno (пред своими подчиненными), как любой из сыновей аристократической Британии... Наружность его поражала своим истинно барским изяществом. Граф сохранял сходство со своим известным портретом 1820-х годов до поздних лет: «Высокий, сухой, замечательно благородные черты, словно отточенные резцом, взгляд необыкновенно спокойный, тонкие, длинные губы с этою вечно игравшею на них ласково-коварною улыбкою...» Можно представить себе, как иногда он убивал окружающих этой снисходительной «аглицкой» улыбкой лорда, как обдавала холодом Элизу его британская сдержанность. Но и было в них что-то общее. Царско-аристократическая осанка и некоторое высокомерие читается и в портретах, и в письмах Елизаветы Ксаверьевны. Более всего ей не хотелось быть смешной либо вызывать толки толпы. Хотя природный ум и мягкость, женственность пленяли в ней. «Ей было уже за тридцать лет, - вспоминает Вигель - а она имела право казаться еще самою молоденькою. Со врожденным польским легкомыслием и кокетством желала она нравиться, и никто лучше ее в том не успевал. Молода она был душою, молода и наружностью. В ней не было того, что называют красотою; но быстрый, нежный взгляд ее миленьких небольших глаз пронзал насквозь; улыбка ее уст, которой подобной я не видел, казалось, так и призывает поцелуи». Графиня многим кружила голову, и, похоже, ей это нравилось. Вокруг Воронцовых сложился блестящий двор польской и русской аристократии. Графиня Елизавета Ксаверьевна любила веселье. Она сама и ее ближайшая подруга Шуазель участвовали в любительских спектаклях, организовывали самые утонченные балы в городе, Элиза, как многие ее называли, была прекрасной музыкантшей, что, впрочем, в те времена было не редкость. Граф, а впоследствии князь Воронцов, человек государственного ума и несколько тщеславный, широких взглядов англоман, собирал свое общество, в котором обсуждались дела государственные, политические и придворные, царили заезжие философы или шарлатаны, и уж во всяком случае не читали стихов. «Как все люди с практическим умом, граф весьма невысоко ценил поэзию; гениальность самого Байрона ему казалась ничтожной, а русский стихотворец в глазах стоял едва ли выше лапландского». Поначалу он очень ласково принимал Пушкина, позволял ему пользоваться своей ценнейшей библиотекой, хранившимися в ней архивами (в частности, А.Н. Радищева), любезно предоставлял ему возможность знакомиться с новинками книжными, поступавшими в Одессу едва ли не раньше, чем в Петербург. Но все это было несколько сухо, и скучно-умно. Куда как приятнее в салоне графини, она любезнее и приветливее, она остроумна и прекрасно музицирует, в ней что-то манит и обещает... Она не лишена дара литературного, и ее слог и беседа чаруют всех окружающих... С Пушкиным она состоит в некотором соперничестве словесном, а между ними возникает внутреннее сопряжение. Графине не хватает настоящей страсти, она как будто бежит встреч тайных и одновременно готовится к ним. Несомненно, магнетизм ее тихого, чарующего голоса, любезность обволакивающего милого разговора, стройность стана и горделивость аристократической осанки, белизна плеч, соперничающая с сиянием так любимого ею жемчуга, - впрочем, и еще тысячи неуловимых деталей глубинной красоты пленяют поэта и многих окружающих мужчин. «Предания той эпохи упоминают о женщине, превосходящей всех других во власти, с которой управляла мыслию и существованием поэта. Пушкин нигде о ней не упоминает, как бы желая сохранить для одного себя тайну этой любви. Она обнаруживается у него только многочисленными профилями прекрасной женской головы спокойного, благородного, величавого типа, которые идут почти по всем его бумагам из одесского периода жизни», - пишут об этом периоде жизни поэта. Еще долго будет преследовать его этот профиль... В рукописях с 1823 по 1829 год найдено до тридцати изображений Е.К. Воронцовой.

Правильно:музыка-только миг и импрессионисты пытались поймать миг, восходы, закаты, туман.

Пушкин в жизни и Пушкин в поэзии - это совершенно разные личности. Весь возвышенный, нежный, мечтательный и страстный тон его лирики, его музыкальная стройность - все это мир его поэтического гения, определенного психического настроя, в котором преломлялись земные страсти и его необузданная чувственность, а порою и вовсе непристойное отношение к любви. Как тут не вспомнить мудрые слова Гоголя: «Даже в те поры, когда он метался сам в чаду страстей, поэзия была для него святыня, - точно какой-то храм. Не входил он туда неопрятный и неприбранный; ничего не вносил он туда необузданного, опрометчивого из собственной жизни своей; не вошла туда нагишом растрепанная действительность. А между тем все там до единого есть история его самого. Но это ни для кого незримо». http://page.divo.ru/lukas/pushkin/p08.htm http://page.divo.ru/lukas/pushkin/p08.htm Пушкин в жизни и Пушкин в поэзии - это совершенно разные личности. Весь возвышенный, нежный, мечтательный и страстный тон его лирики, его музыкальная стройность - все это мир его поэтического гения, определенного психического настроя, в котором преломлялись земные страсти и его необузданная чувственность, а порою и вовсе непристойное отношение к любви. Как тут не вспомнить мудрые слова Гоголя: «Даже в те поры, когда он метался сам в чаду страстей, поэзия была для него святыня, - точно какой-то храм. Не входил он туда неопрятный и неприбранный; ничего не вносил он туда необузданного, опрометчивого из собственной жизни своей; не вошла туда нагишом растрепанная действительность. А между тем все там до единого есть история его самого. Но это ни для кого незримо».

Мимолетнее знакомство с прекрасной полькой заронило чувство в сердце Пушкина, но вынужденная двухлетняя разлука мало способствовала его развитию. Но оно резко вспыхнуло, лишь поэт вновь повстречался с Собаньской в Одессе. Она как раз переехала туда. Ее салон был одним из самых блестящих. Ф.Ф. Вигель передает в "Воспоминаниях", что был «ослеплен ее привлекательностью». «Какая стройность, - восхищается он, - что за голос, что за манеры». Каролина - Розалия - Тэкла Собаньская, рожденная графиня Ржевуская, - пишет М. Яшин в книге «Итак, я жил тогда в Одессе...», - родилась в 1794 году в семействе знаменитом, принадлежавшем к знатнейшему польскому роду. Ее отец Адам - Лаврентий Ржевуский до Отечественной войны 1812 года был киевским губернским предводителем дворянства, позднее — тайным советником и сенатором. Юной девушкой Каролину выдали за пятидесятилетнего подольского помещика Гиеронима Собаньского, по некоторым сведениям, человека дурно воспитанного, нетрезвого, невежду и развратника. От этого неудачного брака родилась дочь Констанция. Воспользовавшись - временным нездоровьем, Каролина сумела получить от Подольской Римско-католической Консистории в 1816 году разрешение, впредь до выздоровления, жить отдельно от мужа. В 1825 году, после смерти отца, она добилась развода. Как отмечал Ф.Ф. Вигель, «высокое светское образование Каролина получила в Вене, у родственницы своей Розалии Ржевуской. Салон этой Розалии некогда слыл первым в Европе по уму, любезности и просвещению его посетителей. Нашей Каролине захотелось нечто подобное завести в Одессе, и ей несколько удалось». В салоне своем «вообще из мужского общества собирала она все отборное». В числе прочих Собаньская принимала там Александра Пушкина и Александра Раевского, младшего сына генерала Н.Н. Раевского и брата знаменитых сестер. Этот молодой человек сыграл важную роль во всех любовных историях поэта, вызвав у него безумное чувство ревности. Чтобы понять психологическое состояние Пушкина и его вспышки бешеной ревности, мы расскажем поподробнее о его «злом» гении - Александре Раевском, который сыграл очень недобрую роль в интимной жизни поэта в период его пребывания в Одессе. У Пушкина были с Александром Раевским давние отношения, зародившиеся, быть может, еще в Петербурге и укрепившиеся во время пребывания (с семейством Раевских) на Северном Кавказе, а затем в Каменке, в Киеве и, наконец, в Одессе. Впечатлительный и восприимчивый ко всему новому поэт быстро подпал под влияние скептически настроенного Александра. Язвительный Раевский в самом прямом смысле подавил волю Пушкина. Вот как рассказывает об этом хорошо знававший и Пушкина и Раевского адъютант Николая Раевского- младшего: "В Одессе в одно время с ним (Пушкиным - А.Л. жил Александр Раевский, старший брат Николая. Он был тогда настоящим «демоном» Пушкина, который изобразил его в известном стихотворении очень верно. Этот Раевский действительно имел в себе что-то такое, что придавливало душу других. Сила его обаяния заключалась в резком и язвительном отрицании: Неистощимой клеветою Он Провиденье искушал; Он звал прекрасное мечтою, Он вдохновенье презирал. Не верил он любви, свободе, На жизнь насмешливо глядел, И ничего во всей природе Благословить он не хотел! Я испытал это обаяние на самом себе. Впоследствии, в более зрелых летах, робость и почти страх к нему ослабели во мне, и я чувствовал себя с ним уже как равный с равным. Пушкин в Одессе хаживал к нему обыкновенно по вечерам, имея позволение тушить свечи, чтоб разговаривать с ним свободнее впотьмах....Пушкин сам вспоминал со смехом некоторые случаи подчиненности своему демону, до того уже комические, что мне даже казалось, что он пересаливает свои россказни. Но потом я проверил их у самого Раевского, который повторил мне буквально то же».

В его романической биографии это было довольно сильное переживание, обогатившее его "опытом ужасным". В начале знакомства повторилось отчасти впечатление, пережитое за три года перед тем в Гурзуфе от встречи с Еленой Раевской - восхищение лихорадочной и хрупкой прелестью обреченного молодого существа. Смерть как бы витала над прекрасной «негоцианткой», и восхищение Пушкина переросло в сильное чувство. По словам одного современника, Сречковича: «Ризнич внимательно следил за поведением своей жены, заботливо оберегая ее от падения. К ней был приставлен верный его слуга, который знал каждый шаг жены своего господина и обо всем доносил ему. Пушкин страстно привязался к г-же Ризнич. По образному выражению Ризнича, Пушкин увивался за нею, как котенок (по-сербски као маче), но взаимностью не пользовался: г-жа Ризнич была к нему равнодушна». Вспоминая об одесском увлечении, Пушкин записал в черновиках "Путешествия Онегина": Я вспомню речи неги страстной, Слова тоскующей любви, Которые в минувши дни У ног Амалии прекрасной Мне приходили на язык, От коих я теперь отвык. На основании этих сообщений многие пушкинисты пришли к выводу, что у Пушкина был бурный роман с Амалией Ризнич, и будто бы ей он посвятил большинство своих элегий того периода (осень 1823 года). Однако, следует заметить, что 1 января 1824 года у супругов Ризнич родился сын Александр. Следовательно, осенью 1823 года Амалия, будучи в положении, вряд ли могла быть любовницей Пушкина. Чувство поэта к прекрасной флорентийке разгорелось летом 1823 года. Именно ее портреты проходят чередой по рукописям Пушкина со времени переезда в Одессу, т.е. с конца июля до начала августа 1823 года. Не мог Пушкин не зарисовать этой эффектной красавицы. Опираясь на приведенное описание ее внешности и на стих Пушкина «Мадам Ризнич с римским носом», можно угадать знакомые очертания среди много численных рисунков поэта. Амалия Ризнич находилась еще на втором или третьем месяце беременности. Физическая близость была возможна, и Пушкин не замедлил этим воспользоваться. Соперничество с Исидором Собаньским приносило поэту муки ревности. Ревность - это ущемленное самолюбие, и потому Пушкин постоянно страдал от ревности, как мазохист, потому что сам подсознательно выбирал себе любовницу, окруженную «толпой поклонников». Ревность только усиливала его страсть, которая достигает предела. Брат поэта, Лев Сергеевич, вспоминает: «Любовь овладела сильнее его душою. Она предстала ему со всею заманчивостью интриг, соперничества и кокетства. Она давала ему минуты и восторга, и отчаяния. Однажды, в бешеной ревности, он пробежал пять верст с обнаженной головой под палящим солнцем в 35-градусную жару». В том же «Онегине» поэт посвящает этому опустошающему душу чувству прекрасные строки: Да, да, ведь ревности припадки— Болезнь, так точно, как чума, Как черный сплин, как лихорадки, Как повреждение ума. Она горячкой пламенеет, Она свой жар, свой бред имеет, Сны злые,призраки свои. Помилуй бог, друзья мои Мучительней нет в мире казни Ее терзаний роковых! Поверьте мне: кто вынес их, Тот уж, конечно, без боязни Взойдет на пламенный костер Иль шею склонит под топор. Лишь к октябрю, когда сексуальные контакты с Ризнич прекратились, Пушкин, не вынося длительного воздержания, переключил свое любвеобильное внимание на другую женщину, тем более что ревновать уже было не к кому. Опальный поэт все более влюблялся в Каролину Собаньскую, польскую аристократку, с которой он впервые познакомился в Киеве 21 января 1821 года.

Пушкин еще во время своей службы в Кишиневе несколько приезжал в Одессу. Он быстро обжился на новом месте, стал завсегдатаем итальянской оперы и ресторации. Шумные забавы в холостой компании, отчасти похожие его столичные проказы снова возобновились. С друзьями Пушкин обедал в ресторане Цезаря Отона, который относился к нему с большим уважением. Когда веселая компания занимала столик, Отон спешил обслужить его сам и даже отпускал Пушкину в долг. Иногда поэт сиживал в казино или ресторации в своем кишиневском архалуке и феске, но на улице показывался в черном сюртуке и в фуражке или черной шляпе, и с тою же железной палицей. Сюртук его постоянно был застегнут, и из-за галстука не было видно воротничков рубашки. Волосы у него и здесь были подстрижены под гребешок или даже обриты. (Никто, впрочем, из тех, которые знали Пушкина в Кишиневе и в Одессе и с которыми мы имели случай говорить, не помнят его больным.) Говорят еще, что на руке носил он большое золотое кольцо с гербовой печатью. В Одессе, так же, как в Кишиневе, Пушкин по утрам читал, писал, стрелял в цель, гулял по улицам. Здесь поэт написал три первые главы «Онегина», горячо взявшись за него и каждый день им занимаясь. Пушкин просыпался рано и писал обыкновенно несколько часов, не вставая с постели. Приятели часто заставали его то задумчивого, то умирающего со смеху над строфою своего романа. Одесская осень благотворно действовала на его занятия. Год пребывания в Одессе явился самым примечательным в истории сексуальной жизни Пушкина. Можно считать, что только в этом году окончательно погасли и стали безболезненными столь мучительные прежде воспоминания о «северной» любви, что частично потускнели прелестные образы сестер Раевских. Правда, образ «платонической» красавицы навсегда сохранился в памяти поэта, но уже не мешал ему жить и чувствовать со всею возможной полнотой сексуального раскрепощения. Первым следствием вновь обретенной свободы души были три пережитых в Одессе страстных увлечения, которые принадлежат к числу самых ярких и ранящих душу, какие только случалось испытывать Пушкину . Можно даже заметить, что слово «увлечение» является не достаточным для выражения чувств, пережитых поэтом. Впервые со времени своей ссылки на Юг Пушкин полюбил настоящей, страстной, сопровождаемой муками ревности любовью. Кажется удивительным, что любовь эта разделилась на три таких не похожих чувства, сопровождаемые различными безумствами, и предметом которой служили три женщины, не сходные ни по внешности, ни характеру, но объединенные одним общим - ревностью поэта. Конкретные факты, которые мы можем положить в основу этого тройного увлечения по большей части остались неизвестными. Но мы попытаемся на основе некоторых данных восстановить те мотивы, которые двигали поэтом, и те женские образы, которые возбудили его и заставили пережить страстное, бурное и полубезумное чувство. Увлечение оперой сблизило Пушкина с директором городского театра, "коммерции советником" Иваном Степановичем Ризничем. Ризнич вел обширную торговлю в портах Средиземного, Черного и Азовского морей. Вскоре Ризнич представил поэта своей молодой жене - болезненной красавице. Ее звали Амалия, родом она была из Флоренции, в России жила несколько месяцев и русским языком не владела. «Она была дочь одного венского банкира, по фамилии Рипп, - пишет ее современник, - полунемка и полуитальянка, с примесью, быть может, и еврейского в крови....Г-жа Ризнич была молода, высока ростом, стройна и необыкновенно красива. Особенно привлекательны были ее пламенные очи, шея удивительной формы и белизны, и черная коса, более двух аршин длиною. Только ступни у нее были слишком велики. Потому, чтобы скрыть недостаток ног, она всегда носила длинное платье, которое тянулось по земле. Она ходила в мужской шляпе и одевалась в наряд полуамазонки. Все это придавало ей оригинальность и увлекало молодые и немолодые головы и сердца». Скорее всего Пушкин познакомился с Амалией Ризнич в оперном театре. В «Евгении Онегине» он дает прелестную зарисовку этого события: Но уж темнеет вечер синий, Пора нам в оперу скорей: Там упоительный Россини, Европы баловень—Орфей. Не внемля критике суровой, Он вечно тот же, вечно новый, Он звуки льет—они кипят, Они текут, они горят, Как поцелуи молодые, Все в неге, в пламени любви, Как закипевшего Аи Струя и брызги золотые... А только ль там очарований? А разыскательный лорнет? А закулисные свиданья? A prima donna? а балет? А ложа, где красой блистая, Негоциантка молодая, Самолюбива и томна, Толпой рабов окружена? Она и внемлет, и не внемлет И каватине, и мольбам, И шутке с лестью пополам... А муж в углу за нею дремлет, Впросонках фора закричит, Зевнет—и снова захрапит. Амалия Ризнич страстно любила играть в карты и была душой окружающего ее общества. Естественно, поэт бывал у нее, играл, и, по-своему обыкновению волочился за хозяйкой. Время проходило весело и шумно, в непрерывных званых обедах, собраниях и пикниках. Красавица пользовалась огромным успехом у мужского общества и была предводительницею во всех развлечениях. Муж всегда оставался в стороне. Пушкин быстро поддался обаянию прелестной и эксцентричной иностранки и, по-видимому, сумел обратить на себя ее внимание. Но как назло, у него появился серьезный соперник - богатый польский помещик Исидор Собаньский. Все были увлечены красавицей, «но ее вниманием пользовался только Пушкин и Собаньский. На стороне поэта была молодость, на стороне его соперника - золото...», - вспоминает современник. Пушкин все более и более увлекался Амалией Ризнич.

Наступили последние дни... Они и не подозревали, что злой рок или гений уже стоит над ними, и дни свиданий сочтены. Как это часто бывает, роман развивается бурно как раз в предчувствии разлуки, хотя о ней еще никто не подозревает. Южные вечера и ночи... Море, пособник или наперсник их страсти. Дача Рено, где жили летом Воронцовы, рядом с домом Веры Вяземской, стояла на высоком берегу моря, на обрыве. С него сбегала крутая тропинка к морю. Каменистый берег, пещеры, гроты. Графиня любила гулять вдоль берега моря, чтобы брызги от разбивающихся волн обдавали лицо, чтобы подол платья и легкие туфли слегка намокли, чтобы можно было укрыться от палящего солнца в прохладе пещеры, и в этих прогулках ее сопровождал Пушкин. Одна из таких пещер стала их приютом любви: Приют любви, он вечно полн Прохлады сумрачной и влажной. Там никогда стесненных волн Не умолкает гул протяжный. http://www.happypushkin.com/lady/elizaveta/ Дни последние, дни страстные летят все быстрее... Она должна была ехать к детям. Но задержалась на несколько дней в Одессе. Именно эти несколько дней были ее днями. Ночные свидания происходили в пещере. Пушкин отмечал эти дни лишь числами в записной книжке, «Альманахе для дам», подаренной ему Элизой. Только потом он воскресит эти свидания в стихотворении «Прозерпина»: Прозерпина в упоенье Без порфиры и венца, Повинуется желаньям, Предает его лобзаньям Сокровенные красы, В сладострастной неге тонет И молчит и томно стонет. Об этих свиданьях знала только княгиня Вера Вяземская, с которой Пушкин был очень дружен, а может быть, не знала, а только догадывалась.

Когда, любовию и негой упоенный, Безмолвно пред тобой коленопреклоненный, Я на тебя глядел и думал: ты моя, — Ты знаешь, милая, желал ли славы я; Ты знаешь: удален от ветреного света, Скучая суетным прозванием поэта, Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал Жужжанью дальному упреков и похвал. Могли ль меня молвы тревожить приговоры, Когда, склонив ко мне томительные взоры И руку на главу мне тихо наложив, Шептала ты: скажи, ты любишь, ты счастлив? Другую, как меня, скажи, любить не будешь? Ты никогда, мой друг, меня не позабудешь? А я стесненное молчание хранил, Я наслаждением весь полон был... Вокруг Воронцовых сложился блестящий двор польской и русской аристократии. Графиня Елизавета Ксаверьевна любила веселье. Она сама и ее ближайшая подруга Шуазель участвовали в любительских спектаклях, организовывали самые утонченные балы в городе, Элиза, как многие ее называли, была прекрасной музыкантшей, что, впрочем, в те времена было не редкость. Граф, а впоследствии князь Воронцов, человек государственного ума и несколько тщеславный, широких взглядов англоман, собирал свое общество, в котором обсуждались дела государственные, политические и придворные, царили заезжие философы или шарлатаны, и уж во всяком случае не читали стихов. «Как все люди с практическим умом, граф весьма невысоко ценил поэзию; гениальность самого Байрона ему казалась ничтожной, а русский стихотворец в глазах стоял едва ли выше лапландского». Поначалу он очень ласково принимал Пушкина, позволял ему пользоваться своей ценнейшей библиотекой, хранившимися в ней архивами (в частности, А.Н. Радищева), любезно предоставлял ему возможность знакомиться с новинками книжными, поступавшими в Одессу едва ли не раньше, чем в Петербург. Но все это было несколько сухо, и скучно-умно. Куда как приятнее в салоне графини, она любезнее и приветливее, она остроумна и прекрасно музицирует, в ней что-то манит и обещает... Она не лишена дара литературного, и ее слог и беседа чаруют всех окружающих... С Пушкиным она состоит в некотором соперничестве словесном, а между ними возникает внутреннее сопряжение. Графине не хватает настоящей страсти, она как будто бежит встреч тайных и одновременно готовится к ним. Несомненно, магнетизм ее тихого, чарующего голоса, любезность обволакивающего милого разговора, стройность стана и горделивость аристократической осанки, белизна плеч, соперничающая с сиянием так любимого ею жемчуга, - впрочем, и еще тысячи неуловимых деталей глубинной красоты пленяют поэта и многих окружающих мужчин. «Предания той эпохи упоминают о женщине, превосходящей всех других во власти, с которой управляла мыслию и существованием поэта. Пушкин нигде о ней не упоминает, как бы желая сохранить для одного себя тайну этой любви. Она обнаруживается у него только многочисленными профилями прекрасной женской головы спокойного, благородного, величавого типа, которые идут почти по всем его бумагам из одесского периода жизни», - пишут об этом периоде жизни поэта. Еще долго будет преследовать его этот профиль... В рукописях с 1823 по 1829 год найдено до тридцати изображений Е.К. Воронцовой. Воронцова только что родила второго ребенка, была немножко уставшей и бледной, но пастельные краски лишь делали более выразительными ее глаза, она была необычайно женственна и готова к развлечениям, едва вырвавшись из заточения материнского крова в Белой Церкви. Со своими подругами Элиза устраивает фейерверк блистательных праздников: 12 декабря большой бал у Воронцовых, 25 декабря большой обед, 31 декабря маскарад, 6 января маскарад у Ланжеронов, 13 января публичный благотворительный маскарад в театре, устроенный Воронцовой и Ольгой Нарышкиной, 12 февраля второй маскарад у Воронцовых… Пушкин бывал, вероятно, везде. 8 февраля Елизавета Ксаверьевна приглашает его на обед, муж приезжает только завтра. Нити между ними натягиваются все крепче… Вяземские вспоминали: «Пушкин говаривал, что как скоро ему понравится женщина, то, уходя или уезжая от нее, он долго продолжает быть мысленно с нею и в воображении увозит ее с собою, сажает ее в экипаж, предупреждает, что в таком-то месте будет толчок, одевает ей плечи, целует у нее руку и пр.». Но видеться сложно, Элиза - жена наместника, она всегда на виду. Да и всем известна достигшая в это время апогея страсть поэта к Амалии Ризнич, жене негоцианта, не вхожей в салон Воронцовой. Елизавета Ксаверьевна, как настоящая женщина, не потерпит соперничества. Но Пушкин умел увлечь и очаровать, знал тайну власти над женским сердцем, в том же 1824 году написал: Мои слова, мои напевы Коварной силой иногда Смирять умели в сердце девы Волненье страха и стыда… А потом в преддверии любви: Я узнаю сии приметы, Сии предвестия любви... С именем Воронцовой связывают такие стихи Пушкина, как «Желание славы», «Ненастный день потух; ненастной ночи мгла...», «Сожженное письмо», «Талисман», «Прощание» и некоторые другие. Между тем страсть к одесской красавице-царице распаляется все больше. Одновременно охлаждаются, если не сказать больше, его отношения с ее мужем. Растет их взаимная неприязнь. Воронцов раздражен против Пушкина уже давно. Еще в марте он начал атаку против поэта, перестал общаться: «Что же до Пушкина, то я говорю с ним не более 4 слов в две недели...» Пишет письма ко двору: «Собственные интересы молодого человека, не лишенного дарований, недостатки которого происходят скорее от ума, чем от сердца, заставляют меня желать его удаления из Одессы». Дальше больше: «Я писал гр. Нессельроде, чтобы меня избавили от Пушкина», «надеюсь, что меня от него избавят», «...я повторяю мою просьбу - избавьте меня от Пушкина», «нужно, чтоб его от нас взяли», и наконец в мае он предписывает отправиться поэту на саранчу, как раз перед его днем рождения. Пушкин раздражен и рассержен «непристойным неуважением к нему»: «Я устал быть в зависимости от хорошего или дурного пищеварения того или другого начальника, мне наскучило, что в моем отечестве ко мне относятся с меньшим уважением, чем к любому юнцу англичанину», появляется одна из самых злых его эпиграмм: «Полумилорд, полукупец...»