Пастернак Как Переводчик Едва Ли Не Столь Же Знаменит, Как Поэт.

[Рона]

БОРИС ПАСТЕРНАК

1890, Москва - 1960, Переделкино Московской обл.

Пастернак как переводчик едва ли не столь же знаменит, как поэт. Даже то, что "Гамлет" в его переводе - это, скорее, "Гамлет" Пастернака, чем Шекспира, не умаляет его значения: будь созданный в 18 веке "Гамлет" Сумарокова переводом, а не собственным творением Сумарокова, он был бы давно забыт, а так - живет у читателей на полке (не пылится!) третье столетие. Думается, та же судьба ждет и переводы Пастернака, даже "И в сердце растрава" Верлена, где перед нами вообще стихотворение в иронической тональности, почти пародия на оригинал. Переводчики, пытающиеся чему-то научиться у Пастернака, обречены, внешнее воспроизведение его приемов без его интуиции мертво. Не избежал, конечно, Пастернак и работы над переводами "нового типа" - полуфальсифицированный поэт Ондра Лысогорский в изложении Пастернака заставляет поверить, что в оригинале, на "ляшском" языке, что-то было, творчески Пастернак доказывал сформулированное им правило, что "перевод должен производить впечатление жизни, а не словесности".

УИЛЬЯМ ШЕКСПИР

(1564-1616)

СОНЕТ 66

Измучась всем, я умереть хочу.

Тоска смотреть, как мается бедняк,

И как шутя живется богачу,

И доверять, и попадать впросак,

И наблюдать, как наглость лезет в свет,

И честь девичья катится ко дну,

И знать, что ходу совершенствам нет,

И видеть мощь у немощи в плену,

И вспоминать, что мысли замкнут рот,

И разум сносит глупости хулу,

И прямодушье простотой слывет,

И доброта прислуживает злу.

Измучась всем, не стал бы жить и дня,

Да другу трудно будет без меня.

СОНЕТ 73

То время года видишь ты во мне,

Когда из листьев редко где какой,

Дрожа, желтеет в веток голизне,

А птичий свист везде сменил покой.

Во мне ты видишь бледный край небес,

Где от заката памятка одна,

И, постепенно взявши перевес,

Их опечатывает темнота.

Во мне ты видишь то сгоранье пня,

Когда зола, что пламенем была,

Становится могилою огня,

А то, что грело, изошло дотла.

И, это видя, помни: нет цены

Свиданьям, дни которых сочтены.

ДЖОРДЖ ГОРДОН БАЙРОН

(1788-1824)

СТАНСЫ К АВГУСТЕ

Когда время мое миновало

И звезда закатилась моя,

Недочетов лишь ты не искала

И ошибкам моим не судья.

Не пугают тебя передряги,

И любовью, которой черты

Столько раз доверял я бумаге,

Остаешься мне в жизни лишь ты.

Оттого-то, когда мне в дорогу

Шлет природа улыбку свою,

Я в привете не чаю подлога

И в улыбке тебя узнаю.

Когда ж вихри с пучиной воюют,

Точно души в изгнанье скорбя,

Тем-то волны меня и волнуют,

Что несут меня прочь от тебя.

И хоть рухнула счастья твердыня

И обломки надежды на дне,

Всё равно, и в тоске и в унынье,

Не бывать их невольником мне.

Сколько б бед ни нашло отовсюду,

Растеряюсь - найдусь через миг,

Истомлюсь - но себя не забуду,

Потому что я твой, а не их.

Ты из смертных, и ты не лукава,

Ты из женщин, но им не чета,

Ты любви не считаешь забавой,

И тебя не страшит клевета.

Ты от слова не ступишь ни шагу,

Ты в отъезде - разлуки как нет,

Ты на страже, но дружбе во благо,

Ты беспечна, но свету во вред.

Я ничуть его низко не ставлю,

Но в борьбе одного против всех

Навлекать на себя его травлю

Так же глупо, как верить в успех.

Слишком поздно узнав ему цену,

Излечился я от слепоты:

Мало даже утраты вселенной,

Если в горе наградою - ты.

Гибель прошлого, всё уничтожа,

Кое в чем принесла торжество:

То, что было всего мне дороже,

По заслугам дороже всего.

Есть в пустыне родник, чтоб напиться,

Деревцо есть на лысом горбе,

В одиночестве певчая птица

Целый день мне поет о тебе.

ПЕРСИ БИШИ ШЕЛЛИ

(1792-1822)

СТРОКИ

Разобьется лампада,

Не затеплится луч.

Гаснут радуг аркады

В ясных проблесках туч.

Поломавшейся лютни

Кратковременный шум.

Верность слову минутней

Наших клятв, наобум.

Как непрочны созвучья

И пыланье лампад,

Так в сердцах неживучи

Единенье и лад.

Рознь любивших бездонна,

Как у стен маяка

Звон валов похоронный

Над душой моряка.

Минут первые ласки,

И любовь - из гнезда.

Горе жертвам развязки.

Слабый терпит всегда.

Что ж ты плачешь и ноешь,

Что ты, сердце, в тоске?

Не само ли ты строишь

Свой покой на песке?

Ты - добыча блужданий,

Как над глушью болот

Долгой ночью, в тумане,

Птичьей стаи полет.

Будет время, запомни,

На осенней заре

Ты проснешься бездомней

Голых нив в ноябре.

ДЖОН КИТС

(1795-1821)

ОДА К ОСЕНИ

Пора плодоношенья и дождей!

Ты вместе с солнцем огибаешь мызу,

Советуясь, во сколько штук гроздей

Одеть лозу, обвившую карнизы;

Как яблоками отягченный ствол

У входа к дому опереть на колья,

И вспучить тыкву, и напыжить шейки

Лесных орехов, и как можно доле

Растить последние цветы для пчел,

Чтоб думали, что час их не прошел

И ломится в их клейкие ячейки.

Кто не видал тебя в воротах риг?

Забравшись на задворки экономий,

На сквозняке, раскинув воротник,

Ты, сидя, отдыхаешь на соломе;

Или, лицом упавши наперед

И бросив серп средь маков недожатых,

На полосе храпишь, подобно жнице,

Иль со снопом одоньев от богатых,

Подняв охапку, переходишь брод;

Или тисков подвертываешь гнет

И смотришь, как из яблок сидр сочится.

Где песни дней весенних, где они?

Не вспоминай, твои ничуть не хуже,

Когда зарею облака в тени

И пламенеет жнивий полукружье,

Звеня, роятся мошки у прудов,

Вытягиваясь в воздухе бессонном

То веретенами, то вереницей;

Как вдруг заблеют овцы по загонам;

Засвиристит кузнечик; из садов

Ударит крупной трелью реполов

И ласточка с чириканьем промчится.

АЛДЖЕРНОН ЧАРЛЬЗ СУИНБЕРН

(1837-1909)

ДЖОН ФОРД

Из горных недр, где ночь железом сжала

Наплыв опалов, талей голубей,

На изваянье мрамора набей,

Чтоб встал с Мемнона мощью матерьяла

Тот чародей, чье властное ваяло

Врезало в ночи ночь резцом скорбей.

Чья память на плите - как знак запала

Кронида меж титановых бровей.

День мраморной не расколышет глыбы

И не расслышит музыки немой.

Но либо тьме, без звезд плывущей, либо

Звездам, заплывшим полуночной тьмой,

Откроет мрамор мышц своих аккорд.

Таким миражем мреешь ты, Джон Форд.

ПОЛЬ ВЕРЛЕН

(1844-1896)

ХАНДРА

И в сердце растрава,

И дождик с утра.

Откуда бы, право,

Такая хандра?

О дождик желанный,

Твой шорох - предлог

Душе бесталанной

Всплакнуть под шумок.

Откуда ж кручина

И сердца вдовство?

Хандра без причины

И ни от чего.

Хандра ниоткуда,

Но та и хандра,

Когда не от худа

И не от добра.

ТОМЛЕНИЕ

Я - римский мир периода упадка,

Когда, встречая варваров рои,

Акростихи слагают в забытьи

Уже, как вечер, сдавшего порядка.

Душе со скуки нестерпимо гадко.

А говорят, на рубежах бои.

О, не уметь сломить лета свои!

О, не хотеть прожечь их без остатка!

О, не хотеть, о, не уметь уйти!

Все выпито! Что тут, Батилл, смешного?

Все выпито, все съедено! Ни слова!

Лишь стих смешной, уже в огне почти,

Лишь раб дрянной, уже почти без дела,

Лишь грусть без объясненья и предела.

ИОГАНН ВОЛЬФГАНГ ГЕТЕ

(1749-1832)

УЧЕНИК ЧАРОДЕЯ

Старый знахарь отлучился!

Радуясь его уходу,

Испытать я власть решился

Над послушною природой.

Я у чародея

Перенял слова

И давно владею

Тайной колдовства.

Брызни, брызни,

Свеж и влажен,

С пользой жизни,

Ключ из скважин!

Дай скопить воды нам в чане,

Сколько требуется в бане!

Батрака накинь лохмотья,

Старый веник из мочалы.

Ты сегодня на работе

Отдан под мое начало!

Растопырь-ка ноги,

Дерни головой!

По лесной дороге

Сбегай за водой.

Брызни, брызни,

Свеж и влажен,

С пользой жизни,

Ключ из скважин!

Дай скопить воды нам в чане,

Сколько требуется в бане!

Погляди на водоноса!

Воду перелил в лоханки!

И опять в овраг понесся

Расторопнее служанки.

Сбегал уж два раза

С ведрами батрак,

Налил оба таза

И наполнил бак.

Полно! Баста!

Налил всюду.

И не шастай

Больше к пруду!

Как унять готовность эту?

Я забыл слова запрета.

Я забыл слова заклятья

Для возврата прежней стати!

И смеется подлый веник,

Скатываясь со ступенек.

Возвратился скоком

И опять ушел,

И вода потоком

Заливает пол.

Стой, довольно,

Ненавистный!

Или больно

Шею стисну!

Только покосился в злобе,

Взгляд бросая исподлобья.

Погоди. Исчадье ада,

Ты ведь этак дом утопишь!

С лавок льются водопады,

У порога лужи копишь!

Оборотень-веник,

Охлади свой пыл!

Снова стань, мошенник,

Тем, чем прежде был.

Вот он с новою бадейкой.

Поскорей топор я выну!

Опрокину на скамейку,

Рассеку на половины!

Ударяю с маху,

Палка пополам,

Наконец от страха

Отдых сердцу дам.

Верх печали!

О, несчастье!

С полу встали

Обе части,

И, удвоивши усердье,

Воду носят обе жерди!

С ведрами снуют холопы,

Всё кругом водой покрыто!

На защиту от потопа

Входит чародей маститый!

"Вызвал я без знанья

Духов к нам во двор

И забыл чуранье,

Как им дать отпор!"

В угол, веник.

Сгиньте, чары.

Ты мой пленник,

Бойся кары!

Духи, лишь колдун умелый

Вызывает вас для дела.

ФУЛЬСКИЙ КОРОЛЬ

Король жил в Фуле дальной,

И кубок золотой

Хранил он, дар прощальный

Возлюбленной одной.

Когда он пил из кубка,

Оглядывая зал,

Он вспоминал голубку

И слезы утирал.

И в смертный час тяжелый

Он роздал княжеств тьму

И всё, вплоть до престола,

А кубок - никому.

Со свитой в полном сборе

Он у прибрежных скал

В своем дворце у моря

Прощальный пир давал.

И кубок свой червонный,

Осушенный до дна,

Он бросил вниз с балкона,

Где выла глубина.

В тот миг, когда пучиной

Был кубок поглощен,

Пришла ему кончина,

И больше не пил он.

ГЕОРГ ГЕЙМ

(1887-1912)

* * *

На судах быстроходных

В море вынеслись мы,

Мы, что рыскали вечно

Средь сверканья зимы.

Удаляясь, плясали

Островки среди вод,

С нами даль разминалась,

Гулко звук отдавал небосвод.

Есть ли город, где б я

В воротах городских

Прядки с этих волос,

Прячась в сумрак, не стриг?

Испытующий светоч

Умиравшего дня

Подносил я навстречу

Неузнавшим меня.

Обходил мертвецов

По пустынным местам,

Где районы усопших;

Ты не значишься там.

Или по полю шел,

И, шепчась, дерева

В зимнем зябнувшем небе

Означались едва.

Вечерами с пригорков

Рассылал я ворон.

Их подхватывал сумрак,

Нес и нес небосклон.

Ночью замертво наземь

Птицы падали, сжав

В крепких клювах веночки

Из соломы и трав.

Голос, шепчущий в ветре,

Иногда точно твой.

В снах снующие руки

Так знакомы порой.

Всё уж было однажды

И приходит опять

Под покровом печали

Пеплом даль осыпать.

ЯКОБ ВАН ХОДДИС

(1887-1942)

НЕВИДИМАЯ ЗМЕЯ

Жарки дни, и ночи глухи.

В окнах тени, точно духи,

И порочны

Их движенья.

На лету

Пышут водкой

В темноту

Лица привидений.

"К тверди ринемся туманной,

Обманув ее охрану.

Месяц скроется из виду,

Звезды не дадут в обиду.

Свет ли то или потемки?

Песнь, мольба иль спор негромкий?

Во дворце ль мы, в хате ль тесной?

Тише, мы в стране чудесной".

Пропасть войск идет походом,

Стройно в небе маршируя.

Тьма друзей от них по сводам

Убегает врассыпную.

Мысль чумеет от вопросов.

Нынче их не разрешат.

Марш, рехнувшийся философ,

Под ушат!

РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ

(1875-1926)

ЗА КНИГОЙ

Я зачитался. Я читал давно.

С тех пор, как дождь пошел хлестать в окно.

Весь с головою в чтение уйдя,

не слышал я дождя.

Я вглядывался в строки, как в морщины

задумчивости, и часы подряд

стояло время или шло назад.

Как вдруг я вижу: краскою карминной

в них набрано: закат, закат, закат.

Как нитки ожерелья, строки рвутся

и буквы катятся куда хотят.

Я знаю, солнце, покидая сад,

должно еще раз было оглянуться

из-за охваченных зарей оград.

А вот как будто ночь по всем приметам.

Деревья жмутся по краям дорог,

и люди собираются в кружок

и тихо рассуждают, каждый слог

дороже золота ценя при этом.

И если я от книги подниму

глаза и за окно уставлюсь взглядом,

как будет близко все, как станет рядом,

сродни н впору сердцу моему!

Но надо глубже вжиться в полутьму

и глаз приноровить к ночным громадам,

и я увижу, что земле мала

околица, она переросла

себя и стала больше небосвода,

и крайняя звезда в конце села -

как свет в последнем домике прихода.

СОЗЕРЦАНИЕ

Деревья складками кары

мне говорят об ураганах,

и я их сообщений странных

не в силах слышать средь нежданных

невзгод, в скитаньях постоянных,

один, без друга и сестры.

Сквозь рощу рвется непогода,

сквозь изгороди и дома,

и вновь без возраста природа,

и дни и вещи обихода,

и даль пространств - как стих псалма.

Как мелки с жизнью наши споры,

как крупно та, что против нас.

Когда б мы поддались напору

стихии, ищущей простора,

мы выросли бы во сто раз.

Все, что мы побеждаем, - малость,

нас унижает наш успех.

Необычайность, небывалость

зовет борцов совсем не тех.

Так ангел Ветхого завета

нашел соперника под стать,

как арфу он сжимал атлета,

которого любая жила

струною ангелу служила,

чтоб схваткой гимн на нем сыграть.

Кого тот ангел победил,

тот правым, не гордясь собою,

выходит из такого боя

в сознанье и расцвете сил.

Не станет он искать побед.

Он ждет, чтоб высшее начало

его все чаще побеждало,

чтобы расти ему в ответ.

ШАНДОР ПЕТЕФИ

(1823-1849)

МОЯ ЛЮБОВЬ

Моя любовь не соловьиный скит,

Где с пеньем пробуждаются от сна,

Пока земля наполовину спит,

От поцелуев солнечных красна.

Моя любовь не тихий пруд лесной,

Где плещут отраженья лебедей

И, выгибая шеи пред луной,

Проходят вплавь, раскланиваясь с ней.

Моя любовь не сладость старшинства

В укромном доме средь густых ракит,

Где безмятежность, дому голова,

По-матерински радость-дочь растит.

Моя любовь - дремучий темный лес,

Где проходимцем ревность залегла

И безнадежность, как головорез,

С кинжалом караулит у ствола.

НИКОЛОЗ БАРАТАШВИЛИ

(1817-1845)

* * *

Цвет небесный, синий цвет

Полюбил я с малых лет.

В детстве он мне означал

Синеву иных начал.

И теперь, когда достиг

Я вершины дней своих,

В жертву остальным цветам

Голубого не отдам.

Он прекрасен без прикрас.

Это цвет любимых глаз.

Это взгляд бездонный твой,

Напоенный синевой.

Это цвет моей мечты.

Это краска высоты.

В этот голубой раствор

Погружен земной простор.

Это легкий переход

В неизвестность от забот

И от плачущих родных

На похоронах моих.

Это синий негустой

Иней над моей плитой.

Это сизый зимний дым

Мглы над именем моим.

СИМОН ЧИКОВАНИ

(1903-1966)

РАБОТА

Настоящий поэт осторожен и скуп.

Дверь к нему изнутри заперта.

Он слететь не позволит безделице с губ,

Не откроет не вовремя рта.

Как блаженствует он, когда час молчалив!

Как ему тишина дорога!

Избалованной лиры прилив и отлив

Он умеет вводить в берега.

Я сдержать налетевшего чувства не мог,

Дал сорваться словам с языка,

И, как вылитый в блюдце яичный белок,

Торопливая строчка зыбка.

И, как раньше, в часы недовольства собой -

Образ Важа Пшавелы при мне.

Вот он сам, вот и дом, вот и крыша с трубой,

Вот и купы чинар в стороне.

И, как к старшему младший, застенчив и нем,

Подхожу я к его очагу

И еще окончательнее, чем пред тем,

Должных слов подыскать не могу.

Я ищу их, однако, и шелест листа

Пробуждает под утро жену.

Мы читаем сомнительные места.

Завтра я их совсем зачеркну.

И начальная мысль не оставит следа,

Как бывало и раньше раз сто.

Так проклятая рифма толкает всегда

Говорить совершенно не то.

4], Fri, 03 Dec 2004 21:49:10 GMT -->

http://www.vekperevo...7/pasternak.htm