Наедине с мечтой. Александр Грин.

[Рона]

А. С. Грина

Звук прекрасный-

имя Грина,

мир из выдумки и правды,

мир блистающий, мир

добрый,

колыбелька и некрополь-

тихий домик, Старый

Крым...

Николай Тарасенко

В 2000 году исполнилось 120 лет со дня рождения Александра Грина, писателя, создавшего "мир из выдумки и правды, мир блистающий, мир добрый". "Александр Грин - писатель солнечный и, несмотря на трудную судьбу, счастливый, потому что через все его произведения победно проходит глубокая и светлая вера в человека, в добрые начала человеческой души, вера в любовь, дружбу, верность и осуществимость мечты,- писала Вера Кетлинская.- Я люблю наблюдать совсем молодых людей, впервые читающих "Алые паруса" или такие рассказы, как "Жизнь Гнора". Когда юный читатель отрывается от последней строки, приятно видеть особое выражение светлого потрясения на его лице, блеск глаз, только что заглянувших глубоко-глубоко в мир человеческих чувств". И действительно, популярность Александра Грина велика особенно у молодежи. Жизнь писателя была тяжела, порой почти беспросветна. Она, казалось бы, сделала все, чтобы убить в нем романтические идеалы, очерствить и озлобить его душу. Но до конца своих дней Грин оставался одержимым мечтателем, сохранившим чистоту чувств, добрые глаза и детскую улыбку, Константин Паустовский в своей статье "Жизнь Александра Грина" писал:"... Грин создал в своих книгах мир веселых и смелых людей, прекрасную землю, полную душистых зарослей и солнца,- землю, не нанесенную на карту, и удивительные события, кружащие голову, как глоток вина. Мир, в котором живут герои Грина, может показаться нереальным только человеку нищему духом. Тот, кто испытал легкое головокружение от первого же глотка соленого и теплого воздуха морских побережий, сразу почувствует подлинность гриновского пейзажа, широкое дыхание гриновских стран". Такой страной обетованной стала для Александра Грина тихая солнечная Феодосия, которую он называл "городом нежных акварельных тонов". Писатель навсегда полюбил причудливые очертания окрестных гор, лазурное море у побережья. Эта любовь питала его творчество, рождала самобытные гриновские сюжеты. Переехал он в Крым в мае 1924 года. "Ему хотелось жить в тишине, ближе к любимому морю,- писал Паустовский.- В этом поступке Грина отразился верный инстинкт писателя - приморская жизнь была той реальной питательной средой, которая давала ему возможность выдумывать свои рассказы". В Феодосии прошли лучшие творческие годы Александра Грина. В доме № 10 по улице Галерейной, где сейчас находится Литературно-мемориальный музей писателя, им создана большая часть произведений крымского периода. Этот маленький одноэтажный домик неизменно привлекает внимание гостей Феодосии своим внешним видом, морской экзотикой - судовой якорь со штоком, лежащий у входа, дубовая дверь, обитая медью, часть фок-мачты, свисающий фонарь... Экспозиция музея, посвященная жизни и творчеству Грина, оформлена необычно. Это стилизация под старинный парусный корабль. Небольшие комнаты-каюты носят своеобразные названия: "Каюта странствий", "Кают-компания клипера", "Ростральная", "Каюта капитана Геза", "Корабельная библиотека". Автор проекта художественного оформления музея заслуженный деятель искусств РСФСР и Карельской АССР художник С. Г. Бродский. Музей был открыт 9 июля 1970 года.

Романтическое оформление музея помогает многочисленным посетителям лучше понять бессмертные гриновские образы, внутреннюю, духовную жизнь его героев. Надолго останавливаются гости у большой рельефной карты-панно выдуманной страны Грин ландии с нанесенными на нее известными нам названиями городов, островов и проливов - Увеличить

Лисс, Гель-Гью, остров Рено, пролив Бурь... Через коридорчик "Трюм фрегата" посетители попадают в рабочий кабинет Грина, сохранившийся в том виде, каким он был при жизни писателя. Именно здесь, за ломберным столиком, создавались его замечательные романы и новеллы.

Оригинально оформлена следующая комната музея - "Каюта гриновских странствий". В центре ее расположено панно, на котором изображен корабль, плывущий по океану навстречу солнцу, рядом - глобус, пестрая шарманка, керосиновые лампы... фотоснимки, портреты, книги, литографии рассказывают о детстве и юношестве писателя, о годах тяжелых скитаний. В "Кают-компании клипера", украшенной оригиналами иллюстраций С. Г. Бродского к произведениям Александра Грина и большой моделью парусного клипера "Аврора", посетители знакомятся с жизнью и творчеством писателя в дореволюционные годы.

Экзотически выглядят комнаты "Ростральная" и "Каюта капитана Геза", посвященные периоду жизни Грина с 1917 по 1932 год. "Ростральную" украшает ростра - носовая часть древнего судна с головой морской девы, вырезанной из дерева, бронзовые кнехты, рында, бочонки. канаты, с бушприта свисает фонарь... Привлекают внимание прижизненные издания А. С. Грина, многочисленные фотографии, модель галиота "Секрет" под алыми парусами. Вспоминаются широко известные слова Константина Паустовского: "Если бы Грин умер, оставив нам только одну свою поэму в прозе "Алые паруса", то и этого было бы довольно, чтобы поставить его в ряды замечательных писателей, тревожащих человеческое сердце призывом к совершенству". "Каюта капитана Геза" обставлена морскими аксессуарами, ее стены до половины покрыты канатными матами. В экспозиции - первые издания книг "Золотая цепь", "Бегущая по волнам", "Дорога никуда", "Белый огонь", "Джесси и Моргиана", "Сердце пустыни". В "Корабельной библиотеке" собраны книги Александра Степановича Грина, переведенные на языки народов СССР и многие языки мира.

Старый Крым... Этот древний городок находится в 30 километрах от Феодосии. Окружающие его ореховые рощи и окрестные горы, покрытые лесами, бьющие из-под земли ключи очаровали Александра Грина, здоровье которого было подорвано тяжелой неизлечимой болезнью. Писатель переезжает в этот "город цветов, тишины и развалин" в 1930 году. Здесь он продолжает начатую в Феодосии "Автобиографическую повесть", о которой один из исследователей творчества Грина В. Вихров писал: "Когда читаешь эту исповедь настрадавшейся души, с трудом, лишь под давлением фактов, веришь, что та же рука писала заражающие своим жизнелюбием рассказы о моряках и путешественниках, "Алые паруса", "Блистающий мир"...".

В ноябре 1931 года исполнилось 25 лет литературной деятельности писателя. В своем творчестве Александр Грин был искренен, верен самому себе. "Когда я осознал, понял, что я писатель, хочу и могу быть им,- говорил он,- когда волшебная сила искусства коснулась меня, то всю последующую жизнь я никогда не изменял искусству, творчеству; ни деньги, ни карьера, ни тщеславие не столкнули меня с истинного пути: я был писателем, им и умру; я никогда не забывал слов Брюсова к поэту: "Да будет твоя добродетель - готовность взойти на костер" (Из письма Н. Н. Грин).

В мемориальной комнате домика-музея Грина в Старом Крыму бережно сохраняется подлинная скромная обстановка ее хозяина: простая железная кровать с барсучьей шкурой на полу вместо ковра, узкая кушетка и ломберный столик с зеленым вытертым сукном, на стене - портрет любимого писателя Эдгара По. В другой комнате - фотографии. рассказывающие о жизни Александра Грина в Старом Крыму, документы, автографы, прижизненные издания.

Последним неоконченным произведением писателя был роман "Недотрога" - роман о деликатных, ранимых и отзывчивых натурах, неспособных ко лжи, лицемерию и ханжеству, о людях, утверждающих добро на земле. "До конца дней моих,- писал Грин,- я хотел бы бродить по светлым странам моего воображения". Писатель скончался 8 июля 1932 года в Старом Крыму.

Произведения Александра Грина бессмертны. Они любимы всеми, ибо заставляют нас мечтать о прекрасном, учат мужеству и радости жизни.

"Сочинительство всегда было внешней моей профессией, а настоящей, внутренней жизнью являлся мир постепенно раскрываемой тайны воображения."

А. Грин

Отзывы о А.Грине.

Это писатель замечательный, молодеющий с годами. Его будут читать многие поколения после нас, и всегда его страницы будут дышать на читателя свежестью такой же, как дышат сказки.

М. Шагинян

Александр Грин - писатель солнечный и, несмотря на трудную судьбу, счастливый, потому что через все его произведения победно проходит глубокая и светлая вера в человека, в добрые начала человеческой души, вера в любовь, дружбу, верность и осуществимость мечты.

В. Кетлинская.

Он научил меня мужеству и радости жизни.

Э. Багрицкий.

Когда дни начинают пылиться и краски блекнуть, я беру Грина. Я раскрываю его на любой странице. Так весной протирают окна в доме. Все становится светлым, ярким, все снова таинственно волнует, как в детстве.

Д. Гранин.

В Старом Крыму мы были в доме Грина. Он белел в густом саду, заросшем травой с пушистыми венчиками... Маленький дом был прибран и безмолвен... Мы не разговаривали, несмотря на множество мыслей, и с величайшим волнением осматривали суровый приют человека, обладавшего даром могучего и чистого воображения.

К. Паустовскийhttp://primorsky.narod.ru/feo_green.htm

http://primorsky.narod.ru/feo_green.htm

[Рона]

[Рона]

АЛЕКСАНДР ГРИН

Во времена моей юности все мы, гимназисты, зачитывались выпусками "Универсальной библиотеки". Это были маленькие книги в желтой бумажной обложке, напечатанные петитом.

Стоили они необыкновенно дешево. За десять копеек можно было прочесть "Тартарена" Додэ или "Мистерии" Гамсуна, а за двадцать копеек - "Давида Копперфильда" Диккенса или "Дон-Кихота" Сервантеса.

Русских писателей "Универсальная библиотека" печатала только в виде исключения. Поэтому, когда я купил очередной выпуск со странным названием "Синий каскад Теллури" и увидел на обложке имя автора - Александр Грин, - то, естественно, подумал, что Грин иностранец.

В книге было несколько рассказов. Помню, я открыл книгу, стоя около киоска, где я ее купил, и прочел наугад:

"Нет более бестолкового и чудесного порта, чем Лисе. Разноязычный этот город напоминает бродягу, решившего наконец погрузиться в дебри оседлости. Дома рассажены, как попало, среди нескольких намеков на улицы. Улиц в прямом смысле слова не могло быть в Лиссе, потому что город возник на обрывках скал и холмов, соединенных лестницами, мостами и узенькими тропинками.

Все это завалено сплошной густой тропической зеленью, в веерообразной тени которой блестят детские пламенные глаза женщин Желтый камень, синяя тень, живописные трещины старых стен. Где-нибудь на бугрообразном дворе - огромная лодка, чинимая босоногим, трубку покуривающим нелюдимом. Пение вдали и его эхо в оврагах. Рынки на сваях под тентами и огромными зонтиками. Блеск оружия, яркое платье, аромат цветов и зелени, рождающий глухую тоску, как во сне, о влюбленности и свиданиях. Гавань - грязная, как молодой трубочист. Свитки парусов, их сон и крылатое утро, зеленая вода, скалы, даль океана Ночью - магнетический пожар звезд, лодки со смеющимися голосами - вот Лисе!"

Я читал, стоя в тени цветущего киевского каштана, читал не отрываясь, пока не прочел до конца эту причудливую, как сон, необыкновенную книгу.

Внезапно я ощутил тоску по блеску ветра, по солоноватому запаху морской воды, по Лиссу, по его жарким переулкам, опаляющим глазам женщин, шершавому желтому камню с остатками белых ракушек, розовому дыму облаков, стремительно взлетающему в синеву небосвода.

Нет! Это была, пожалуй, не тоска, а жестокое желание увидеть все это воочию и беззаботно погрузиться в вольную приморскую жизнь.

И тут же я вспомнил, что какие-то отдельные черты этого блещущего мира я уже знал. Неизвестный писатель Грин только собрал их на одной странице. Но где я все это видел?

Я вспоминал недолго. Конечно, в Севастополе, в городе, как бы поднявшемся из зеленых морских волн на ослепительное белое солнце и перерезанном полосами теней, синих, как небо. Вся веселая путаница Севастополя была здесь, на страницах Грина.

Я начал читать дальше и наткнулся на матросскую песенку:

Южный Крест там сияет вдали

С первым ветром проснется компас.

Бог, храня корабли,

Да помилует нас!

Тогда я еще не знал, что Грин сам придумывал песенки для своих рассказов.

Люди пьянеют от вина, солнечного сверкания, от беззаботной радости, щедрости жизни, никогда не устающей вводить нас в блеск и прохладу своих заманчивых уголков, наконец - от "чувства высокого".

Все это существовало в рассказах Грина. Они опьяняли, как душистый воздух, что сбивает нас с ног после чада душных городов.

Так я познакомился с Грином. Когда я узнал, что Грин русский и что зовут его Александр Степанович Гриневский, то не был этим особенно удивлен. Может быть, потому, что Грин был для меня к тому времени явным черноморцем, представителем в литературе того племени писателей, к которому принадлежали и Багрицкий, и Катаев, и многие другие писатели-черноморцы.

Удивился я, когда узнал биографию Грина, узнал его неслыханно тяжкую жизнь отщепенца и неприкаянного бродяги. Было непонятно, как этот замкнутый и избитый невзгодами человек пронес через мучительное существование великий дар мощного и чистого воображения, веру в человека и застенчивую улыбку. Недаром он написал о себе, что "всегда видел облачный пейзаж над дрянью и мусором невысоких построек".

Он с полным правом мог бы сказать о себе словами французского писателя Жюля Ренара: "Моя родина - там, где проплывают самые прекрасные облака".

Если бы Грин умер, оставив нам только одну свою поэму в прозе "Алые паруса", то и этого было бы довольно, чтобы поставить его в ряды замечательных писателей, тревожащих человеческое сердце призывом к совершенству.

Грин писал почти все свои вещи в оправдание мечты. Мы должны быть благодарны ему за это. Мы знаем, что будущее, к которому мы стремимся, родилось из непобедимого человеческого свойства - умения мечтать и любить.

http://paustovskiy.niv.ru/paustovskiy/text...oza/roza_28.htm

[Рона]

Наедине с мечтой. Александр Грин.

http://www.liveinternet.ru/community/2281209/post148695512/

[Рона]

Первые биографы Александра Грина строили догадки о его прошлом. Одни утверждали, что он старый морской волк; другие говорили, что он, будучи матросом, убил английского капитана и завладел его сундуком с рукописями; третьи клялись, что он найдёныш – его подобрала младенцем на необитаемом острове команда американского китобоя и воспитала как сына экипажа.

Но родился Александр Гриневский в дремучем русском городе, стоявшем далеко от Белого и Чёрного морей, в семье конторщика пивоваренного завода. В 16 лет сбежал в Одессу, мечтая об Индии, однако довелось ему совершить лишь несколько каботажных плаваний. Остальные он осуществил в мечтах, построив в них города Зурбаган и Лисс, проложив курс через коварный пролив Кассет. Ему пришлось побывать грузчиком и землекопом, банщиком и пожарным, дезертиром и агитатором. В Севастополе угодил в тюрьму, удостоившись сомнительной чести быть упомянутым в письме военного министра министру внутренних дел: "Задержан весьма важный деятель из гражданских лиц, назвавший себя сперва Григорьевым, а затем Гриневским". Ссылка, побег, опять ссылка. Он разочаровался в партии эсеров, к которой прибила его житейская волна, новую искать не стал; бушевала война, революция пронеслась опустошающим ветром, а он, одинокий чудак, мечтал о том, что грязная корзина угольщика брызнет зелёными листьями и расцветёт яркими цветами.

В тоскливом Петрограде Грин писал странную повесть.

Вместе со старым матросом Лонгреном писатель мастерил детские игрушки, да такие, что если это бот, то он человек 15 выдержит в любую погоду; он помог юному капитану Грэю выбрать шёлк цвета благородного веселья. Наконец трёхмачтовый красавец "Секрет" обогнул пологий мыс и, держась к берегу левым бортом, алея парусами, приблизился к Каперне.

«Алые паруса» одно из самых известных произведений Александра Грина.

Первоначальный замысел «Алых парусов» возник уже в 1916-17 гг. Петроград «Красных парусов» – это разрушенный, холодный, измученный переменами город:

«Иногда завеса, раскрывшись, показывала малолюдную улицу, с её прохожими, внутренне разоренными революцией. Это разорение можно было подметить в лицах даже красногвардейцев, шагавших торопливо с ружьями за спиной, к неведомым землям. Перед мостом он увидал горы снега, высокие, как для катанья. Длинный деревенского типа обоз поворачивал к Седьмой линии. На той стороне речки туманно выступали умолкшие дворцы. Нева казалась пустыней, мертвым простором города, покинутого жизнью и солнцем. в атмосфере грозной подавленности, спустившейся на знакомый, но, теперь, – чужой город было нечто предвосхищенное» (из черновиков А.Грина).

От восторженного восприятия революции не остается и следа.

Разочаровавшись в событиях Октября и ощутив, что цвет парусов независимо от авторского замысла несет в себе резкую политическую направленность, Грин оговаривает в черновиках "неполитическое" значение цвета парусов:

«Надо оговориться, что, любя красный цвет, я исключаю из моего цветного пристрастия его политическое, вернее – сектантское значение. Цвет вина, роз, зари, рубина, здоровых губ, крови и маленьких мандаринов, кожица которых так обольстительно пахнет острым летучим маслом, цвет этот – в многочисленных оттенках своих – всегда весел и точен. К нему не пристанут лживые или неопределенные толкования. Вызываемое им чувство радости сродни полному дыханию среди пышного сада» (из черновиков А.Грина).

Один из отрывков чернового наброска Грина к "Красным парусам", который, по-видимому, должен был служить началом к роману, начинается словами "...Сочинительство всегда было моей внешней профессией". Благодаря необъяснимому «солнечному эффекту» герой «увидел морской парус красным, почти алым». Именно в тот момент началась его незримая работа над еще неизвестным ему самому произведением: цепь зрительных ассоциаций сложилась в некий общий «сюжет».

[Рона]

«Приближение, возвещение радости – вот первое, что я представил себе. Необычная форма возвещения указывала тем самым на необычные обстоятельства, в которых должно было свершиться нечто решительное. Это решительное вытекало, разумеется, из некоего длительного несчастья или ожидания, разрешаемого кораблем с красными парусами. Идея любовной материнской судьбы напрашивалась здесь, само собой. Кроме того, нарочитость красных парусов, их, по-видимому, заранее кем-то обдуманная окраска приближала меня к мысли о желании изменить естественный ход действительности согласно мечте или замыслу, пока еще неизвестному» (из черновиков А.Грина).

В мае 1922 года в газете «Вечерний телеграф» была опубликована глава «Грэй».

Александр Грин закончил "Алые паруса" 23 ноября 1922 года. Петроград, опоясанный очередями, как пулемётными лентами, готовился к новой долгой зиме.

Отдельным изданием феерия вышла в 1923 году в издательстве Френкеля. С 1923 года «Алые паруса» переиздавались более ста раз, были переведены на большинство европейских языков.

Писателю отомстили несколько десятилетий спустя. Жизнерадостные пошляки присвоили его имена и названия, раздав их ширпотребовской дребедени. Они считали, что это им теперь принадлежит весь мир, – не старое время!

Правда, они так и не научились любить. Но уже никогда не узнают об этом.

Юрий Калещук

Газета «Алфавит» (с небольшими дополнениями)

Юная Анастасия могла бы стать балериной, медицинским светилом, но судьба уготовила для нее совсем другой путь. А все благодаря режиссеру-сказочнику Александру Птушко. Он стал другом семьи, когда снимал "Садко" с участием жены Александра Николаевича Лидии Вертинской. А в ее пятнадцатилетней дочери увидел Ассоль. Так Настя попала в "Алые паруса".

В 1961 году, еще школьницей, Анастасия дебютировала в кино, сыграв главную роль Ассоль в фильме Александра Птушко "Алые паруса" по одноименной повести Александра Грина, где также были заняты многие настоящие и будущие звезды советского кино, в том числе Василий Лановой, Иван Переверзев, Сергей Мартинсон, Олег Анофриев. Кинокартина имела большой успех (прокат - 22.6 млн. зрителей).

Василий Лановой (в роли - Грея) и Анастасия Вертинская (в роли - Ассоль). Кадр из фильма "Алые паруса"

Правда многие не знают, что говорит Ассоль в фильме голосом актрисы Нины Гуляевой. "Насте было 15 лет, и она не смогла профессионально озвучить свою героиню, - рассказывает Нина Гуляева. - Поэтому режиссер пригласил на озвучание меня".

Сама Анастасия Вертинская неохотно вспоминает свою Ассоль, и говорит: "Я тогда толком не знала, что делать перед камерой, как двигаться и что говорить".

Анастасия по натуре замкнутый человек, ревниво оберегающий свой внутренний мир. Избегает публичности и шумного общества - недоступная и притягивающая взгляды. Никакой позы и стремления быть в центре внимания.

Анастасия Вертинская

Неудивительно, что о профессии актрисы Анастасия Вертинская никогда не мечтала: "И папа не хотел этого, он желал своим дочерям лучшей участи. И потому первые свои фильмы - "Алые паруса" и "Человек-амфибия" - я отношу к бессознательному периоду творчества. Актрисой я тогда еще не была..."

И все же именно по этим ее первым романтичным ролям Анастасию Вертинскую полюбили зрители. Незаурядная внешность, искренность в исполнении помогли юной актрисе завоевать симпатии зрителей.

[Рона]

Анастасия Вертинская (в роли - Ассоль). Кадр из фильма "Алые паруса"

Константин Паустовский в своей статье "Жизнь Александра Грина" писал: "... Грин создал в своих книгах мир веселых и смелых людей, прекрасную землю, полную душистых зарослей и солнца,- землю, не нанесенную на карту, и удивительные события, кружащие голову, как глоток вина. Мир, в котором живут герои Грина, может показаться нереальным только человеку нищему духом. Тот, кто испытал легкое головокружение от первого же глотка соленого и теплого воздуха морских побережий, сразу почувствует подлинность гриновского пейзажа, широкое дыхание гриновских стран".

И.К.Айвазовский. Феодосия. Восход солнца. 1852. Музей изобразительных искусств Республики Карелия, Петрозаводск

Такой страной обетованной стала для Александра Грина тихая солнечная Феодосия, которую он называл "городом нежных акварельных тонов". Писатель навсегда полюбил причудливые очертания окрестных гор, лазурное море у побережья.

И.К.Айвазовский. Восход солнца в Феодосии. 1855. Национальная галерея Армении, Ереван

[Рона]

Вид на Кара-Даг с горы Чукур-Кая. Феодосия, недалеко от посёлка Щебетовка

Эта любовь питала его творчество, рождала самобытные гриновские сюжеты. Переехал он в Крым в мае 1924 года. "Ему хотелось жить в тишине, ближе к любимому морю,- писал Паустовский.- В этом поступке Грина отразился верный инстинкт писателя - приморская жизнь была той реальной питательной средой, которая давала ему возможность выдумывать свои рассказы". В Феодосии прошли лучшие творческие годы Александра Грина.

http://img0.liveinternet.ru/images/attach/...no_530_utra.jpg

Феодосия. Восход

В доме № 10 по улице Галерейной, где сейчас находится Литературно-мемориальный музей писателя, им создана большая часть произведений крымского периода. Этот маленький одноэтажный домик неизменно привлекает внимание гостей Феодосии своим внешним видом, морской экзотикой - судовой якорь со штоком, лежащий у входа, дубовая дверь, обитая медью, часть фок-мачты, свисающий фонарь...

Феодосия. Стена музея А.Грина

Экспозиция музея, посвященная жизни и творчеству Грина, оформлена необычно. Это стилизация под старинный парусный корабль. Небольшие комнаты-каюты носят своеобразные названия: "Каюта странствий", "Кают-компания клипера", "Ростральная", "Каюта капитана Геза", "Корабельная библиотека". Автор проекта художественного оформления музея заслуженный деятель искусств РСФСР и Карельской АССР художник С. Г. Бродский. Музей был открыт 9 июля 1970 года.

Например, в "Кают-компании клипера", украшенной оригиналами иллюстраций С. Г. Бродского к произведениям А.Грина и большой моделью парусного клипера "Аврора", посетители знакомятся с жизнью и творчеством писателя в дореволюционные годы.

"Каюта капитана Геза" обставлена морскими аксессуарами, ее стены до половины покрыты канатными матами.

Феодосия. Музей А.Грина. "Каюта капитана Геза"

Афоризмы А.С. Грина:

Потребность необычайного - может быть, самая сильная после сна, голода и любви.

Все, что неожиданно изменяет нашу жизнь, - не случайность. Оно в нас самих и ждет лишь внешнего повода для выражения действием.

А.С.Грин

За рекой

За рекой в румяном свете

Разгорается костер.

В красном бархатном колете

Рыцарь едет из-за гор.

Ржет пугливо конь багряный,

Алым заревом облит,

Тихо едет рыцарь рдяный,

Подымая красный щит.

И заря лицом блестящим

Спорит — алостью луча —

С молчаливым и изящным

Острием его меча.

Но плаща изгибом черным

Заметая белый день,

Стелет он крылом узорным

Набегающую тень.

1909 г.

При публикации 26 янв. 1918 г. В газете «Петроградское эхо» под названием «Заря» были изменены первая и последняя строфы. Первая звучит так:

«За рекой, в стране туманной,

Удивительный и странный

Едет рыцарь из-за гор».

Последняя строфа:

«Взор застыл. Смеются губы.

Под конем смеется бес,

И над ним играют трубы

Опечаленных небес».

«Алые паруса» - это произведение - символ мечты, надежды и любви. Истина главного героя «Алых парусов» Грэя - это и истина самого Грина. Она проста и сложна одновременно - она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками. Возможно, эта книга заставит нас после неоднократного прочтения ее снова и снова пожелать счастья так, как его желала Ассоль и это наполнит нас ожиданием чуда.

Алые паруса. Иллюстрация

Грин навсегда подарил нам эту надежду, ожидание и стремление к лучшему, и сам, при этом, до конца своих дней сохранил в душе верность своему миру.

Именно эта верность, не уходящая с годами, получает свою награду. Если ты раскроешь этому миру свое сердце, то поверишь, что «над океаном алые взметнуться паруса, и скрипка пропоет над океаном».

При подготовке поста использованы разные статьи об А.Грине, его произведения, материалы различных многочисленных сайтов (в частности, музея Грина в Феодосии), фото, любезно мне предоставленные Caparis, а также др. фото

http://www.liveinternet.ru/users/alexis7/post83342814/

[Рона]

Словоохотливый домовой

Александр Степанович Грин. Словоохотливый домовой

Я стоял у окна, насвистывая песенку об Анне...

X.Хорнунг

I

Домовой, страдающий зубной болью, - не кажется ли это клеветой на существо, к услугам которого столько ведьм и колдунов, что безопасно можно пожирать сахар целыми бочками? Но это так, это быль, - маленький, грустный домовой сидел у холодной плиты, давно забывшей огонь. Мерно покачивая нечесаной головой, держался он за обвязанную щеку, стонал - жалостно, как ребенок, и в его мутных, красных глазах билось страдание.

Лил дождь. Я вошел в этот заброшенный дом переждать непогоду и увидел его, забывшего, что надо исчезнуть...

- Теперь все равно, - сказал он голосом, напоминающим голос попугая, когда птица в ударе, - все равно, тебе никто не поверит, что ты видел меня.

Сделав, на всякий случай, из пальцев рога улитки, то есть "джеттатуру", я ответил:

- Не бойся. Не получишь ты от меня ни выстрела серебряной монетой, ни сложного заклинания. Но ведь дом пуст.

- И-ох. Как, несмотря на то, трудно уйти отсюда, - возразил маленький домовой. - Вот послушай. Я расскажу, так и быть. Все равно у меня болят зубы. Когда говоришь - легче. Значительно легче... ох. Мой милый, это был один час, и из-за него я застрял здесь. Надо, видишь, понять, что это было и почему. Мои-то, мои, - он плаксиво вздохнул. - Мои-то, ну, - одним словом, - наши, - давно уже чистят лошадиные хвосты по ту сторону гор, как ушли отсюда, а я не могу, так как должен понять.

Оглянись - дыры в потолке и стенах, но представь теперь, что все светится чистейшей медной посудой, занавеси белы и прозрачны, а цветов внутри дома столько же, сколько вокруг в лесу; пол ярко натерт; плита, на которой ты сидишь, как на холодном, могильном памятнике, красна от огня, и клокочущий в кастрюлях обед клубит аппетитным паром.

Неподалеку были каменоломни - гранитные ломки. В этом доме жили муж и жена - пара на редкость. Мужа звали Филипп, а жену - Анни. Ей было двадцать, а ему двадцать пять лет. Вот, если тебе это нравится, то она была точно такая, - здесь домовой сорвал маленький дикий цветочек, выросший в щели подоконника из набившейся годами земли, и демонстративно преподнес мне. - Мужа я тоже любил, но она больше мне нравилась, так как не была только хозяйкой; для нас, домовых, есть прелесть в том, что сближает людей с нами. Она пыталась ловить руками рыбу в ручье, стукала по большому камню, что на перекрестке, слушая, как он, долго затихая, звенит, и смеялась, если видела на стене желтого зайчика. Не удивляйся, - в этом есть магия, великое знание прекрасной души, но только мы, козлоногие, умеем разбирать его знаки; люди непроницательны.

"Анни! - весело кричал муж, когда приходил к обеду с каменоломни, где служил в конторе, - я не один, со мной мой Ральф". Но шутка эта повторялась так часто, что Анни, улыбаясь, без замешательства сервировала на два прибора. И они встречались так, как будто находили друг друга - она бежала к нему, а он приносил ее на руках.

По вечерам он вынимал письма Ральфа - друга своего, с которым провел часть жизни, до того как женился, и перечитывал вслух, а Анни, склонив голову на руки, прислушивалась к давно знакомым словам о море и блеске чудных лучей по ту сторону огромной нашей земли, о вулканах и жемчуге, бурях и сражениях в тени огромных лесов. И каждое слово заключало для нее камень, подобный поющему камню на перекрестке, ударив который слышишь протяжный звон.

- "Он скоро приедет, - говорил Филипп: - он будет у нас, когда его трехмачтовый "Синдбад" попадет в Грес. Оттуда лишь час по железной дороге и час от станции к нам".

Случалось, что Анни интересовалась чем-нибудь в жизни Ральфа; тогда Филипп принимался с увлечением рассказывать о его отваге, причудах, великодушии и о судьбе, напоминающей сказку: нищета, золотая россыпь, покупка корабля и кружево громких легенд, вытканное из корабельных снастей, морской пены, игры и торговли, опасностей и находок. Вечная игра. Вечное волнение. Вечная музыка берега и моря.

Я не слышал, чтобы они ссорились, - а я все слышу. Я не видел, чтобы хоть раз холодно взглянули они, - а я все вижу. "Я хочу спать", - говорила вечером Анни, и он нес ее на кровать, укладывая и завертывая, как ребенка. Засыпая, она говорила: "Филь, кто шепчет на вершинах деревьев? Кто ходит по крыше? Чье это лицо вижу я в ручье рядом с тобой?" Тревожно отвечал он, заглядывая в полусомкнутые глаза: "Ворона ходит по крыше, ветер шумит в деревьях; камни блестят в ручье, - спи и не ходи босиком".

Затем он присаживался к столу кончать очередной отчет, потом умывался, приготовлял дрова и ложился спать, засыпая сразу, и всегда забывал все, что видел во сне. И он никогда не ударял по поющему камню, что на перекрестке, где вьют из пыли и лунных лучей феи замечательные ковры.

II

- Ну, слушай... Немного осталось досказать мне о трех людях, поставивших домового в тупик. Был солнечный день полного расцвета земли, когда Филипп, с записной книжкой в руке, отмечал груды гранита, а Анни, возвращаясь от станции, где покупала, остановилась у своего камня и, как всегда, заставила его петь ударом ключа. Это был обломок скалы, вышиною в половину тебя. Если его ударишь, он долго звенит, все тише и тише, но, думая, что он смолк, стоит лишь приложиться ухом - и различишь тогда внутри глыбы его едва слышный голос.

Наши лесные дороги - это сады. Красота их сжимает сердце, цветы и ветви над головой рассматривают сквозь пальцы солнце, меняющее свой свет, так как глаза устают от него и бродят бесцельно; желтый и лиловатый и темно-зеленый свет отражены на белом песке. Холодная вода в такой день лучше всего.

Анни остановилась, слушая, как в самой ее груди поет лес, и стала стучать по камню, улыбаясь, когда новая волна звона осиливала полустихший звук. Так забавлялась она, думая, что ее не видят, но человек вышел из-за поворота дороги и подошел к ней. Шаги его становились все тише, наконец, он остановился; продолжая улыбаться, взглянула она на него, не вздрогнув, не отступив, как будто он всегда был и стоял тут.

Он был смугл - очень смугл, и море оставило на его лице остроту бегущей волны. Но оно было прекрасно, так как отражало бешеную и нежную душу. Его темные глаза смотрели на Анни, темнея еще больше и ярче, а светлые глаза женщины кротко блестели.

Ты правильно заключишь, что я ходил за ней по пятам, так как в лесу есть змеи.

Камень давно стих, а они все еще смотрели, улыбаясь без слов, без звука; тогда он протянул руку, и она - медленно - протянула свою, и руки соединили их. Он взял ее голову - осторожно, так осторожно, что я боялся дохнуть, и поцеловал в губы. Ее глаза закрылись.

Потом они разошлись - и камень по-прежнему разделял их. Увидев Филиппа, подходившего к ним, Анни поспешила к нему. - Вот Ральф; он пришел.

- Пришел, да. - От радости Филипп не мог даже закричать сразу, но наконец бросил вверх шляпу и закричал, обнимая пришельца: - Анни ты уже видел, Ральф. Это она.

Его доброе твердое лицо горело возбуждением встречи.

- Ты поживешь у нас, Ральф; мы все покажем тебе. И поговорим всласть. Вот, друг мой, моя жена, она тоже ждала тебя.

Анни положила руку на плечо мужа и взглянула на него самый большим, самым теплым и чистым взглядом своим, затем перевела взгляд на гостя, не изменив выражения, как будто оба равно были близки ей.

- Я вернусь, - сказал Ральф. - Филь, я перепутал твой адрес и думал, что иду не по той дороге. Потому я не захватил багажа. И я немедленно отправлюсь за ним.

Они условились и расстались. Вот все, охотник, убийца моих друзей, что я знаю об этом. И я этого не понимаю. Может быть, ты объяснишь мне.

- Ральф вернулся?

- Его ждали, но он написал со станции, что встретил знакомого, предлагающего немедленно выгодное дело.

- А те?

- Они умерли, умерли давно, лет тридцать тому назад. Холодная вода в жаркий день. Сначала простудилась она. Он шел за ее гробом, полуседой, потом он исчез; передавали, что он заперся в комнате с жаровней. Но что до этого?.. Зубы болят, и я не могу понять...

- Так и будет, - вежливо сказал я, встряхивая на прощание мохнатую, немытую лапу. - Только мы, пятипалые, можем разбирать знаки сердца; домовые - непроницательны.

[Рона]

http://video.mail.ru/mail/ilya_guzey/Bible_plot/4425.html

http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=3225551

В. Саянов

Он жил среди нас, этот сказочник странный,

Создавший страну, где на берег туманный

С прославленных бригов бегут на заре

Высокие люди с улыбкой обманной,

С глазами, как отзвук морей в январе,

С великою злобой, с великой любовью,

С солёной, как море, бунтующей кровью,

С извечной, как солнце, мечтой о добре.

В Лондоне в 1920 году, зимой, на углу Пикадилли и одного переулка, остановились двое хорошо одетых людей среднего возраста. Они только что покинули дорогой ресторан. Там они ужинали, пили вино и шутили с артистками из Дрюриленского театра.

Теперь внимание их было привлечено лежащим без движения, плохо одетым человеком лет двадцати пяти, около которого начала собираться толпа.

- Стильтон! - брезгливо сказал толстый джентльмен высокому своему приятелю, видя, что тот нагнулся и всматривается в лежащего. - Честное слово, не стоит так много заниматься этой падалью. Он пьян или умер.

- Я голоден... и я жив, - пробормотал несчастный, приподнимаясь, чтобы взглянуть на Стильтона, который о чем-то задумался. - Это был обморок.

- Реймер! - сказал Стильтон. - Вот случай проделать шутку. У меня явился интересный замысел. Мне надоели обычные развлечения, а хорошо шутить можно только одним способом: делать из людей игрушки.

Эти слова были сказаны тихо, так что лежавший, а теперь прислонившийся к ограде человек их не слышал.

Реймер, которому было все равно, презрительно пожал плечами, простился со Стильтоном и уехал коротать ночь в свой клуб, а Стильтон, при одобрении толпы и при помощи полисмена, усадил беспризорного человека в кэб.

Экипаж направился к одному из трактиров Гайстрита. Беднягу звали Джон Ив. Он приехал в Лондон из Ирландии искать службу или работу. Ив был сирота, воспитанный в семье лесничего. Кроме начальной школы, он не получил никакого образования. Когда Иву было 15 лет, его воспитатель умер, взрослые дети лесничего уехали - кто в Америку, кто в Южный Уэльс, кто в Европу, и Ив некоторое время работал у одного фермера. Затем ему пришлось испытать труд углекопа, матроса, слуги в трактире, а 22 лет он заболел воспалением легких и, выйдя из больницы, решил попытать счастья в Лондоне. Но конкуренция и безработица скоро показали ему, что найти работу не так легко. Он ночевал в парках, на пристанях, изголодался, отощал и был, как мы видели, поднят Стильтоном, владельцем торговых складов в Сити. Стильтон в 40 лет изведал все, что может за деньги изведать холостой человек, не знающий забот о ночлеге и пище. Он владел состоянием в 20 миллионов фунтов.

То, что он придумал проделать с Ивом, было совершенной чепухой, но Стильтон очень гордился своей выдумкой, так как имел слабость считать себя человеком большого воображения и хитрой фантазии. Когда Ив выпил вина, хорошо поел и рассказал Стильтону свою историю, Стильтон заявил: - Я хочу сделать вам предложение, от которого у вас сразу блеснут глаза. Слушайте: я выдаю вам десять фунтов с условием, что вы завтра же наймете комнату на одной из центральных улиц, во втором этаже, с окном на улицу. Каждый вечер, точно от пяти до двенадцати ночи, на подоконнике одного окна, всегда одного и того же, должна стоять зажженная лампа, прикрытая зеленым абажуром. Пока лампа горит назначенный ей срок, вы от пяти до двенадцати не будете выходить из дому, не будете никого принимать и ни с кем не будете говорить. Одним словом, работа нетрудная, и, если вы согласны так поступить, - я буду ежемесячно присылать вам десять фунтов. Моего имени я вам не скажу. - Если вы не шутите, - отвечал Ив, страшно изумленный предложением, - то я согласен забыть даже собственное имя. Но скажите, пожалуйста, - как долго будет длиться такое мое благоденствие? - Это неизвестно. Может быть, год, может быть, - всю жизнь. - Еще лучше.

Но - смею спросить - для чего понадобилась вам эта зеленая иллюминация? - Тайна! - ответил Стильтон. - Великая тайна! Лампа будет служить сигналом для людей и дел, о которых вы никогда не узнаете ничего. - Понимаю. То есть ничего не понимаю. Хорошо; гоните монету и знайте, что завтра же по сообщенному мною адресу Джон Ив будет освещать окно лампой! Так состоялась странная сделка, после которой бродяга и миллионер расстались, вполне довольные друг другом. Прощаясь, Стильтон сказал: - Напишите до востребования так: "3-33-6". Еще имейте в виду, что неизвестно когда, может быть, через месяц, может быть, - через год, - словом, совершенно неожиданно, внезапно вас посетят люди, которые сделают вас состоятельным человеком. Почему это и как - я объяснить не имею права. Но это случится... - Черт возьми! - пробормотал Ив, глядя вслед кэбу, увозившему Стильтона, и задумчиво вертя десятифунтовым билет. - Или этот человек сошел с ума, или я счастливчик особенный. Наобещать такую кучу благодати, только за то, что я сожгу в день пол-литра керосина. Вечером следующего дня одно окно второго этажа мрачного дома ј 52 по Ривер-стрит сияло мягким зеленым светом. Лампа была придвинута к самой раме. Двое прохожих некоторое время смотрели на зеленое окно с противоположного дому тротуара; потом Стильтон сказал: - Так вот, милейший Реймер, когда вам будет скучно, приходите сюда и улыбнитесь. Там, за окном, сидит дурак.

Дурак, купленный дешево, в рассрочку, надолго. Он сопьется от скуки или сойдет с ума... Но будет ждать, сам не зная чего. Да вот и он! Действительно, темная фигура, прислонясь лбом к стеклу, глядела в полутьму улицы, как бы спрашивая: "Кто там? Чего мне ждать? Кто придет?" - Однако вы тоже дурак, милейший, - сказал Реймер, беря приятеля под руку и увлекая его к автомобилю. - Что веселого в этой шутке? - Игрушка... игрушка из живого человека, - сказал Стильтон, - самое сладкое кушанье! II. В 1928 году больница для бедных,, помещающаяся на одной из лондонских окраин, огласилась дикими воплями: кричал от страшной боли только что привезенный старик, грязный, скверно одетый человек с истощенным лицом. Он сломал ногу, оступившись на черной лестнице темного притона. Пострадавшего отнесли в хирургическое отделение. Случай оказался серьезный, так как сложный перелом кости вызвал разрыв сосудов. По начавшемуся уже воспалительному процессу тканей хирург, осматривавший беднягу, заключил, что необходима операция. Она была тут же произведена, после чего ослабевшего старика положили на койку, и он скоро уснул, а проснувшись, увидел, что перед ним сидит тот самый хирург, который лишил его правой ноги. - Так вот как пришлось нам встретиться! - сказал доктор, серьезный, высокий человек с грустным взглядом. - Узнаете ли вы меня, мистер Стильтон? - Я - Джон Ив, которому вы поручили дежурить каждый день у горящей зеленой лампы. Я узнал вас с первого взгляда. - Тысяча чертей! - пробормотал, вглядываясь, Стильтон. - Что произошло? Возможно ли это? - Да. Расскажите, что так резко изменило ваш образ жизни? - Я разорился... несколько крупных проигрышей... паника на бирже... Вот уже три года, как я стал нищим. А вы? Вы? - Я несколько лет зажигал лампу, - улыбнулся Ив, - и вначале от скуки, а потом уже с увлечением начал читать все, что мне попадалось под руку. Однажды я раскрыл старую анатомию, лежавшую на этажерке той комнаты, где я жил, и был поражен

. Передо мной открылась увлекательная страна тайн человеческого организма. Как пьяный, я просидел всю ночь над этой книгой, а утром отправился в библиотеку и спросил: "Что надо изучить, чтобы сделаться доктором?" Ответ был насмешлив: "Изучите математику, геометрию, ботанику, зоологию, морфологию, биологию, фармакологию, латынь и т. д." Но я упрямо допрашивал, и я все записал для себя на память. К тому времени я уже два года жег зеленую лампу, а однажды, возвращаясь вечером (я не считал нужным, как сначала, безвыходно сидеть дома 7 часов), увидел человека в цилиндре, который смотрел на мое зеленое окно не то с досадой, не то с презрением. "Ив - классический дурак! - пробормотал тот человек, не замечая меня. - Он ждет обещанных чудесных вещей... да, он хоть имеет надежду, а я... я почти разорен!" Это были вы. Вы прибавили: "Глупая шутка. Не стоило бросать денег". У меня было куплено достаточно книг, чтобы учиться, учиться и учиться, несмотря ни на что. Я едва не ударил вас тогда же на улице, но вспомнил, что благодаря вашей издевательской щедрости могу стать образованным человеком... - А дальше? - тихо спросил Стильтон. - Дальше? Хорошо. Если желание сильно, то исполнение не замедлит. В одной со мной квартире жил студент, который принял во мне участие и помог мне, года через полтора, сдать экзамены для поступления в медицинский колледж. Как видите, я оказался способным человеком... Наступило молчание. -

Я давно не подходил к вашему окну, - произнес потрясенный рассказом Ива Стильтон, - давно... очень давно. Но мне теперь кажется, что там все еще горит зеленая лампа... лампа, озаряющая темноту ночи. Простите меня. Ив вынул часы. - Десять часов. Вам пора спать, - сказал он. - Вероятно, через три недели вы сможете покинуть больницу. Тогда позвоните мне, - быть может, я дам вам работу в нашей амбулатории: записывать имена приходящих больных. А спускаясь по темной лестнице, зажигайте... хотя бы спичку. 11 июля 1930 г.

[Рона]

СодержаниеFine HTMLPrinted versiontxt(Word,КПК)Lib.ru htmlАлександр Степанович Грин. "Она"

---------------------------------------------------------------------

А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 2. - М.: Правда, 1980

OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 марта 2003 года

---------------------------------------------------------------------

http://lib.ru/RUSSLIT/GRIN/ona.txtI

У него была всего одна молитва, только одна. Раньше он не молился

совсем, даже тогда, когда жизнь вырывала из смятенной души крики бессилия и

ярости. А теперь, сидя у открытого окна, вечером, когда город зажигает

немые, бесчисленные огни, или на пароходной палубе, в час розового

предрассветного тумана, или в купе вагона, скользя утомленным взглядом по

бархату и позолоте отделки - он молился, молитвой заключая тревожный

грохочущий день, полный тоски. Губы его шептали:

"Не знаю, верю ли я в тебя. Не знаю, есть ли ты. Я ничего не знаю,

ничего. Но помоги мне найти ее. Ее, только ее. Я не обременю тебя просьбами

и слезами о счастье. Я не трону ее, если она счастлива, и не покажусь ей. Но

взглянуть на нее, раз, только раз, - дозволь. Буду целовать грязь от ног ее.

Всю бездну нежности моей и тоски разверну я перед глазами ее. Ты слышишь,

господи? Отдай, верни мне ее, отдай!"

А ночь безмолвствовала, и фиакры с огненными глазами проносились мимо в

щелканье копыт, и в жутком ночном веселье плясала, пьянея, улица. И пароход

бежал в розовом тумане к огненному светилу, золотившему горизонт. И мерно

громыхал железной броней поезд, стуча рельсами. И не было ответа молитве

его.

Тогда он приходил в ярость и стучал ногами и плакал без рыданий,

стиснув побледневшие губы. И снова, тоскуя, говорил с гневом и дрожью:

- Ты не слышишь? Слышишь ли ты? Отдай мне ее, отдай!

В молодости он топтал веру других и смеялся веселым, презрительным

смехом над кумирами, бессильными, как создавшие их. А теперь творил в храме

души своей божество, творил тщательно и ревниво, создавая кроткий,

милосердный образ всемогущего существа. Из остатков детских воспоминаний, из

минут умиления перед бесконечностью, рассыпанных в его жизни, из церковных

крестов и напевов слагал он темный милосердный облик его и молился ему.

Миллионы людей шли мимо, и миллионы эти были не нужны ему. Он был чужой

для них, они были для него - звук, число, название, пустое место. Один

человек был ему нужен, один желанен, но не было того человека. Все

многообразие лиц, походок, сердец и взглядов для него не существовало. Один

взгляд был нужен ему, одно лицо, одно сердце, но не было того человека, той

женщины.

Печальная ласка сумерек изо дня в день одевала его лицо с закрытыми

глазами и голову, опущенную на руки. Вечерние тени толпились вокруг,

смотрели и слушали мысли без слов, чувства без названия, образы без красок.

Открывались глаза человека, спрашивая темноту и образы, и мысли без

слов толпились в душе его.

Тогда говорил он словами, прислушиваясь к своему голосу, но одиноко

звучал его голос. А мысли без слов и образы опережали слова его и, клубом

подкатывая к горлу, теснили дыхание. И тени сумерек слушали его жалобу,

росли и темнели.

- Я один, родная, один, но где ты? Не знаю. Каждый день бегут мимо меня

вагоны с освещенными окнами, люди видны в окнах, они поют, смеются или едят.

Но тебя нет с ними, родная!

И пароходы, гиганты с бесчисленными глазами, пристают в гавани каждый

день, там, где ослепительно горит электричество и движется плотная, черная

толпа. Сотни людей идут по сходням, радуются и грустят, но тебя нет с ними,

родная!

Грохочут улицы, вывески ресторанов сверкают, как диадемы, и катит

людские волны безумный город. Молодые и старые, мужчины и женщины, школьники

и проститутки, красавицы и нищие идут мимо, толкают меня и смотрят, но нет

тебя с ними, родная!

Я ищу и хочу тебя, хочу ласки твоей, хочу счастья. Я уже не помню как

смеешься ты. Я забыл запах твоих волос, игру губ. Я найду тебя. Я бегу за

каждой женщиной, похожей на тебя, и, нагнав, проклинаю ее. Жажда томит меня,

и высохла моя грудь, но нет тебя. Отзовись же, найдись. Сядь на колени ко

мне, щекой прижмись к моему лицу и смейся как раньше, золотом солнца,

радостью жизни. Я укачаю, убаюкаю тебя на руках, распущу твои волосы и

каждый отдельный волосок поцелую. Я спою тебе песенку, и ты уснешь.

Шли минуты, часы, и звонко бегал маятник, отбивая секунды в живой,

мучительной тишине. А он все сидел, очарованный страданием, качаясь из

стороны в сторону. И вот из страшной, черной глубины души кто-то, на блоках

и цепях, начинал подымать груз невероятной тяжести. От усилий неведомого

существа кровь приливала к вискам, стучала и говорила торопливым, безумным

шепотом. А тоска металась, острыми крыльями била в сердце, и с каждым ударом

крыла хотело крикнуть, застонать сердце, готовое лопнуть, как гуттаперчевый

шар. А груз подымался, скрипя, все выше, и медленно прессовал грудь, выгоняя

воздух из легких, и ворочался там острыми гранями.

Он сжимал руками голову и, с дрожью напрягая тело, гнал прочь

нечеловеческую тяжесть. А груз - воспоминание - все рос, двигаясь, как

лавина и звенел забытыми словами, розовым смехом, радостью смущенных ресниц.

Он кричал:

- Не хочу! Не надо!

Но каждый раз, обессиленный, снова и снова видел во весь рост то, что

бывает однажды, что не повторится ни с ним, ни с другим, ни с кем,

никогда...

[Рона]

СодержаниеFine HTMLPrinted versiontxt(Word,КПК)Lib.ru htmlАлександр Степанович Грин. Продавец счастья

---------------------------------------------------------------------

А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 3. - М.: Правда, 1980

OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 19 апреля 2003 года

---------------------------------------------------------------------

Ihttp://lib.ru/RUSSLIT/GRIN/prodsch.txt

"Кто не работает, тот не ест", - вспомнил Мюргит черствую, хлебную

истину. Эти слова очень любил повторять его отец, корабельный плотник. Но

Мюргит так привык благодаря усердному повторению истины к ее

неопределенно-понукательному значению, что стал почтителен к ней лишь

теперь, когда, потеряв место в угольном складе из-за происка толстой дамы,

жены хозяина, игравшей по отношению к молодому человеку роль известной жены

Пентефрия, горько и лицемерно смеясь над сытым видом развалившихся в

лакированных экипажах холеных и томных людей, шел к рынку с темной надеждой

стащить пучок моркови или редиски.

Рынок, потерянный рай голодных, усилил страдания Мюргита зрелищем

разнообразных продуктов и свежим запахом их, заставляющим вспоминать жарко

растопленную плиту, шипенье масла, стук блестящих ножек и воркотню супа.

Розовая телятина, красное мясо, коричневые почки, тетерева, голуби,

куропатки, фазаны и зайцы лежали за блестящими стеклами лавок; на лотках

теснились зеленые букеты моркови, редьки, спаржи и репы; скользкие угри,

лини, камбалы, лососи и окуни грудами, серебрясь и переливаясь на солнце

нежными красками, заглядывали свесившимися головами в корзины, полные

устриц, омаров, раков и колючих морских ежей.

Стараясь не выделяться среди шумной толпы неуверенными движениями и

беспокойством взгляда, Мюргит жадно присматривался к лакомым яствам, не

решаясь, однако, приступить еще к действию, хотя руки его дрожали от голода;

ночуя вторую ночь под старым баркасом, Мюргит слышал от старого опытного

бродяги, спавшего вместе с ним, что воровать надо наверняка, иначе не стоит

соваться. Пока же, не видя ничего плохо лежавшего, Мюргит машинально

ощупывал подкладку своего старого пиджака, стараясь набрести на мелкую

монету, когда-нибудь провалившуюся сквозь карманную дыру, и взглядывал под

ноги, ища вечный кошелек с банковыми билетами.

Пройдя всю площадь, Мюргит в раздумье остановился. Рассеянно

осматриваясь, увидел он невдалеке, за лавками, среди старых бочек и ящиков,

кружок играющих в передвижную рулетку; тут были извозчики, солдаты, женщины

и подростки. Среди других игроков забавным показался Мюргиту старик с

деревянным ящиком за спиной. На крышке ящика сидел попугай, блестя

бессмысленно хитрым, круглым глазом и время от времени покрикивая

недовольным голосом: "Купите счастья!" Иногда помедлив, прибавлял он к этому

что-нибудь из остального своего лексикона: "Прохвосты!", "Не бери сдачи!",

"Сыпь орехов!" Старик, беззубый, но проворный для своих лет, суетился больше

других; монета за монетой мелькали в его руке, и он, кряхтя, проигрывал их.

Суеверие свойственно несчастливцам; Мюргит подходя к рулетке, думал: "У меня

нет ни одной копейки, а я уверен, что купил бы за гроши счастье. Недаром

этому продавцу счастья так не везет самому". Мысль эта была заметно лишена

логики, но ее убедительность равнялась в глазах Мюргита таблице умножения. И

он заглянул в ящик, разделенный на клеточки, из которых попугай таскал

клювом бумажки с предсказаниями и сентенциями.

Почувствовав у затылка сдержанное дыхание Мюргита, старик обернулся.

- Купи, молодчик! - шамкнул он, подмигивая, - поддержи торговлю! Народ

стал нелюбопытен, разрази его гром, и, должно быть, теперь все счастливы,

потому что воротят нос от моего ящика. Или ты, может быть, тоже счастливчик?

- Вот, - сказал рассерженный Мюргит, собираясь выворотить карман,

чтобы, кстати, вытряхнуть из него крошки и обломки спичек, - если здесь есть

хоть бы одна копейка, я суну ее твоему попугаю, чтобы он подавился и издох

на твоей спине!

Он дернул рукой. Пальцы, проскочив карманную дыру, уперлись в

подкладку, и Мюргит, смотря застывшими глазами в насмешливое лицо старика,

почувствовал, что сжимает монету. Мгновенно медь, серебро и золото вообразил

он, но серебру и золоту неоткуда было явиться; вытащив руку, Мюргит с

волнением увидел небольшую медную монету, на которую дали бы кусок хлеба. То

было известное коварство вещей, умеющих, упав, завалиться под стол или диван

таким образом, что для извлечения их требуется становиться на четвереньки; в

других случаях потерянная вещь отыскивается весьма часто в ненужный момент.

Мюргит, мысленно ругая себя за легкомысленное обещание, плюнул и топнул

ногой, отчаяние и полное безучастие к судьбе овладело им; издеваясь над

собой, он сказал:

- Счастье важнее хлеба, - и опустил монету в щель ящика.

Попугай, услышав знакомый стук, скрипнул клювом, закричал: "Сыпь

орехов!" - и, сунув неуклюжую голову в одно из углублений, вытащил свернутую

бумажку.

- Читай на здоровье, - сказал старик, и Мюргит с ненавистью вырвал из

клюва птицы свое дешевое "счастье".

Отойдя в сторону, он развернул бумажку и прочитал следующие,

безграмотно отпечатанные стихи:

Тебя счастливей в мире нет;

Избегнешь ты премногих бед;

Но есть примета для тебя:

Отыщешь счастье ты - любя.

Твой знак - Луна и Козерог

Ведут к удаче средь дорог.

- Хорошо, - злобно сказал Мюргит, - что эта нелепица не попалась

безрукому, безногому и глухонемому; он, я думаю, отхлестал бы старика

костылями за удачное предсказание.

Он резко повернулся и вошел в ближайший трактир с сомнительной надеждой

отыскать под столом, как это было вчера, завалившуюся корку хлеба.

Посетителей в трактире было немного; усталый Мюргит сел, отыскивая глазами

на полу, среди окурков и пробок, что-либо съедобное.

- Что вам подать? - спросил, подходя, слуга.

- Сейчас ничего, - солгал наполовину Мюргит, - я жду приятеля, когда он

придет, мы поедим вместе.

Так он просидел, ежась от голода, минут двадцать. Все кругом ели и не

обращали на него внимания. Оглядываясь, Мюргит заметил пожилого человека с

завязанной головой, делавшего ему знаки глазами и пальцами. У этого человека

была самая подозрительная внешность, однако, Мюргит не колебался... Цепляясь

за малейшую возможность поесть, подошел он к завязанной голове и сел рядом.

- Давно не ел? - проницательно осведомился, подмигивая, неизвестный.

- Да, - сказал Мюргит, - если вы угадали, что я не ел, то уж угадать,

что не ел двое суток - пустяки.

- Хочешь заработать?

- Хочу.

- Эй, - сказала завязанная голова, кладя вилку, - дай-ка, рыжий, этому

парню бобов с салом, баранины и вина.

Кровь хлынула к сердцу Мюргита от неожиданности; чувствуя инстинктивно,

что лучше и выгоднее молчать, ожидая, что скажут, просидел он, перебирая от

нетерпения под столом ногами, пока слуга, рыжий, как солнце, ходил на кухню.

Когда кушанье было подано. Мюргит съел его аналогично медленно трогающемуся

и быстро берущему скорый ход паровозу; благодетель Мюргита, заметив под нос

что-то насчет дураков, прозевавших такого молодца, как юноша, налил вина и

сказал:

- Вижу я по твоей физиономии, что ты не способен выдать накормившего

тебя человека. Слушай: я контрабандист и мошенник. Вчера с грузом сырого

шелка выехал я по лесной реке Зерре, что неподалеку отсюда, прокрался

благополучно мимо одного таможенного пикета и передал на берегу груз

ожидавшим меня верховым товарищам.

Не успел я разделаться с последним тюком, как раздались выстрелы,

приятели мои ускакали, а я, бросаясь в лодке от берега к берегу, сбил с

толку солдат, выскочил, покинул на произвол судьбы лодку и скрылся. Пришлось

мне также бросить ружье. Контрабандисту, пойманному с оружием в руках, -

виселица! Если найдут лодку - мигом узнают, что это моя работа, лодка моя

известна. Поди-ка ты, затопи ее вместе с ружьем, а если увидишь, что ее уже

нет, - вернись и скажи мне. Это для тебя не опасно, ты ведь можешь

придумать, в случае чего, что угодно.

- Что ж, - сказал, охмелев, Мюргит, - я согласен.

- По тропинке за бойнями, - объяснил мошенник, - выйдешь ты к проезжей

дороге, что идет мимо оврага, а там, у реки, возьмешь влево и, думаю,

недолго пройдешь, как увидишь лодку. Прорежь ей ножом дно и насыпь камней.

Вот тебе, - он вытащил из кармана горсть мелкого серебра и сунул Мюргиту. -

Смотри же, братец, молчи обо всем этом.

- Будьте покойны, - сыто улыбаясь, сказал Мюргит, - я все обстряпаю.

И он, не теряя времени, отправился к реке Зерре.

[Рона]

http://www.liveinternet.ru/community/1726655/post158238102/

[Рона]

http://www.liveinternet.ru/community/1726655/post158238102/

[Рона]

http://www.audio.tv-on-line.eu/Rasskazi/g/gri_slovo.html

[Рона]

http://www.fantlab.ru/autor651

Александр Степанович Гриневский (Грин — его литературный псевдоним) родился 23 августа 1880 года в Слободском, уездном городке Вятской губернии. А в городе Вятке прошли годы детства и юности будущего писателя. Первое слово, которое первенец Саша Гриневский сложил из букв, сидя на коленях у отца, было слово «море»... Саша был сыном участника польского восстания 1863 года, сосланного в провинциальную Вятку. Бухгалтер земской больницы, отец едва перебивался — без радости, надежды и мечты. Его жена, изможденная и больная, утешалась мурлыканьем песен — в основном скабрезных или воровских. Так и умерла тридцати семи лет… Вдовец, Стефан Гриневский, остался с четырьмя полусиротами на руках: у 13-летнего Саши (самого старшего) тогда были брат и две сестры. Со временем отец будущего писателя женился вторично, и мачеха привела в дом своего сына. А для полноты счастья в положенный срок родилось и общее чадо.

…С чем повезло семье польского ссыльного, так это с книгами. В 1888 году погиб на службе подполковник Гриневский, Сашин дядя. С похорон привезли наследство: три больших сундука, набитых томами. Они были на польском, французском и русском языках.

Тогда-то восьмилетний Александр впервые ушел от реальности — в притягательный мир Жюля Верна и Майна Рида. Эта вымышленная жизнь оказалась куда интересней: бескрайний морской простор, непролазные чащи джунглей, справедливая сила героев навсегда покорили мальчишку. Возвращаться к действительности совсем не хотелось...

Когда Саше исполнилось девять, отец купил ему ружье — старое, шомпольное, за рубль. Подарок отрешил подростка от еды, питья и на целые дни увел в лес. Но не только добыча влекла паренька. Он полюбил шепот деревьев, запах травы, сумрак зарослей. Здесь никто не сбивал с мысли, не портил грез. А стрелять — невелика наука. Порох — с ладони, пыж — из бумаги, дробь — на глазок, без номера. И летели пух и перья — галок, дятлов, голубей... Дома съедалось всеми все.

В тот же год недоросля отдали в Вятское земское реальное училище. Овладевать знаниями — дело трудное и неровное. Отличными успехами отмечались закон Божий с историей, пятеркой с плюсом — география. Арифметику самозабвенно решал отец-счетовод. Зато по остальным предметам в журнале маячили двойки да колы...

Так и проучился несколько лет, пока не выгнали. Из-за поведения: дернул черт рифмы плести, ну и сварганил стишок о любимых учителях. За вирши и поплатился...

Потом было городское четырехлетнее училище, в предпоследний класс которого Александра устроил отец. Здесь новый ученик выглядел одиноким энциклопедистом, но со временем опять дважды оказался исключаем — за хорошие за всякие дела...

Восстановили ослушника только по милости Божьей. Зато последние месяцы Гриневский отучился старательно: узнал, что аттестат об окончании заведения открывает дорогу в мореходные классы.

Наконец — вот она, дорога в большой, манящий, неизвестный мир! За плечами — шестнадцать лет, в кармане — 25 рублей. Их дал отец. Еще пилигрим взял харч, стакан, чайник и одеяло с подушкой.

Пароход отчалил, забирая на быстрину. Сестры завыли, младший брат зашмыгал носом. Отец долго щурился против солнца, провожая глазами путешественника. А тот, преисполненный взволнованной открытости новизне, уже забыл про дом. Все мысли занял океан с парусами на горизонте...

Одесса потрясла юного жителя Вятки: улицы, засаженные акациями, или робиниями, купались в солнечном свете. Увитые зеленью кофейни на террасах и комиссионные магазины с экзотическими товарами теснили друг друга. Внизу шумел порт, напичканный мачтами настоящих кораблей. И за всей этой суетой величаво дышало море. Оно разъединяло и соединяло земли, страны, людей. А когда очередное судно направлялось в поблескивающие голубые объятия дальней дали, море словно бы передавало его небу — там, за горизонтом. Такой эффект лишь усиливал впечатление причастности обеих стихий Высшему Промыслу.

...Но это издали. Вблизи преобладала горькая проза. Обойдя весь порт, Александр нигде не смог наняться на корабль. Лишь один помощник капитана участливо предложил:

— Могу взять юнгой...

Однако новичок уже знал, что ученикам не платят — наоборот, с них берут за питание. Знакомство с прекрасным будущим окончилось ночлежным подвалом. Здесь роились грузчики с босяками, зато постой был копеечным. Паренек начал было выпытывать у безработных матросов-соседей про дальние страны, ужасные тайфуны, дерзких пиратов... Но те, будто договорясь, сводили ответы к деньгам, пайкам и дешевым арбузам.

...Со временем у юного искателя дальних странствий сложился привычный маршрут: босяцкая столовая — порт — бульварная скамья. Скуку разгоняло пятиразовое купание за волноломом — пока однажды, забывшись, пловец чуть не утонул. Невесть как разгулялась волна, и он, уже обессиленный, не мог выбраться на опустевший берег. Лишь 99-й вал милостиво зашвырнул бедолагу на сушу, взяв плату его нехитрой одежонкой. Так, в чем мать родила, и пришлось шнырять по причалам! Какой-то грузчик пожалел, ссудил обносками...

Через два месяца, наконец, повезло: Александра взяли юнгой на пароход «Платон». Восемь с половиной рублей за ученичество телеграфом выслал отец. Наука началась от азов: бывалые матросы посоветовали глотать якорную грязь — спасает при морской болезни. Юнга с готовностью повиновался всем, но... Так и не научился вязать узлы, свивать лини, сигналить флажками. Даже «отбивать склянки» не получалось — из-за отсутствия резкого двойного удара в обе стороны колокола-рынды.

За все плавание Сашик ни разу не спустился в машинное отделение — что уж говорить о названиях парусов, снастей, такелажа, рангоута. Парня держал плен собственных представлений о морской жизни...

Плавание на «Платоне» сменилось прежним никчемным существованием, осложненным надвигающимися холодами. Однообразные серые недели складывались в месяцы.

Предложение сходить в Херсон «матросом за все» показалось волшебной музыкой в гробовой тиши. Судно — парусная шлюпка «Святой Николай»; команда — судовладелец, он же шкипер, и его сын; груз — черепица. Плата — шесть рублей. Выбирать не приходилось.

Рейс был тяжелым. Грин кашеварил, рубил дрова, стоял вахты и спал на голых досках под мокрым тряпьем. А вокруг насвистывал ветер при четырехградусном холоде. Но море было так близко, дали так чисты, а дельфины, резвясь, так мило поглядывали!..

В Херсоне Александр потребовал расчет. Оказалось, он еще должен за раздавленную в беготне черепицу. В итоге стороны расстались, каждая при своем. В Одессу Грин вернулся безбилетником на какой-то посудине.

...Ранней весной ему повезло: взяли матросом на корабль «Цесаревич», принадлежащий Русскому обществу пароходства и торговли. Рейс в Александрию оказался единственным заграничным в его жизни. Ни Сахары, ни львов Александр в Египте не увидел. Выйдя на окраину города, оступился в арык с мутной водой, посидел на пыльной обочине, помечтал... А потом вернулся в порт: время поджимало. Так завершилась его африканская эпопея. Жизненная палитра Грина изобиловала мрачными красками. После Одессы он вернулся на родину, в Вятку — опять к случайным заработкам. Но жизнь упорно скупилась на место и занятие для горемыки...

Через год Александр оказался в Баку, где первым делом подхватил малярию. Эта хворь надолго привязалась к писателю.

Краткосрочная работа на нефтепромыслах сменилась долгим нищенским бездействием; рыбацкая карьера и вовсе длилась неделю: подкосила лихорадка. Недолго проплавав матросом, Грин опять вернулся к отцу...

А весной подался на Урал — за золотыми самородками. Но там, как и везде, мечты оборачивались суровой действительностью. Горы, поросшие синим лесом, берегли свои золотые жилы. Зато пришлось вдоволь намучиться в рудниках, шахтах и депо.

Черная работа у домен, на лесосеках и сплаве. Отдых на казарменных нарах, где рядом, вместо тропического солнца, краснела железная печка...

Гриневский решил добровольно вступить в царскую армию — это был акт отчаяния... Весной 1902 года юноша очутился в Пензе, в царской казарме. Сохранилось одно казенное описание его наружности той поры. Такие данные, между прочим, приводятся в описании:

Рост — 177,4. Глаза — светло-карие. Волосы — светло-русые.

Особые приметы: на груди татуировка, изображающая шхуну с бушпритом и фок-мачтой, несущей два паруса...

Искатель чудесного, бредящий морем и парусами, попадает в 213-й Оровайский резервный пехотный батальон, где царили самые жестокие нравы, впоследствии описанные Грином в рассказах «Заслуга рядового Пантелеева» и «История одного убийства». Через четыре месяца «рядовой Александр Степанович Гриневский» бежит из батальона, несколько дней скрывается в лесу, но его ловят и приговаривают к трехнедельному строгому аресту «на хлебе и воде». Строптивого солдата примечает некий вольноопределяющийся и принимается усердно снабжать его эсеровскими листовками и брошюрами. Грина тянуло на волю, и его романтическое воображение пленила сама жизнь «нелегального», полная тайн и опасностей.

Пензенские эсеры помогли ему бежать из батальона вторично, снабдили фальшивым паспортом и переправили в Киев. Оттуда он перебрался в Одессу, а затем в Севастополь. Вторичный побег, да еще отягченный связью с эсерами, стоил Гриневскому двухлетнего тюремного срока. А неудачная третья попытка оставить неволю закончилась бессрочной сибирской ссылкой...

В 1905 году 25-летний Александр бежал и добрался до Вятки. Там он и жил по украденному паспорту, под фамилией Мальгинов, до самых Октябрьских событий.

«Я был матросом, грузчиком, актёром, переписывал роли для театра, работал на золотых приисках, на доменном заводе, на торфяных болотах, на рыбных промыслах; был дровосеком, босяком, писцом в канцелярии, охотником, революционером, ссыльным, матросом на барже, солдатом, землекопом…»

Долго и болезненно Александр Степанович искал себя как писателя... Он начинал свой литературный путь как «бытовик», как автор рассказов, темы и сюжеты которых он брал непосредственно из окружающей его действительности. Его переполняли жизненные впечатления, вдосталь накопленные в годы странствий по белу свету...

С особой любовью вспоминал Грин об уральском богатыре-лесорубе Илье, который обучал его премудростям валки леса, а зимними вечерами заставлял рассказывать сказки. Жили они вдвоем в бревенчатой хижине под старым кедром. Кругом дремучая чащоба, непроходимый снег, волчий вой, ветер гудит в трубе печурки... За две недели Грин исчерпал весь свой богатый запас сказок Перро, братьев Гримм, Андерсена, Афанасьева и принялся импровизировать, сочинять сказки сам, воодушевляясь восхищением своей «постоянной аудитории». И, кто знает, может быть, там, в лесной хижине, под вековым кедром, у веселого огня печурки и родился писатель Грин...

В 1907 году вышла в свет его первая книга — «Шапка-невидимка». В 1909-м напечатали «Остров Рено». Потом были другие работы — более чем в ста периодических изданиях...

Выкристаллизовался и псевдоним автора: А. С. Грин. (Сперва были — А. Степанов, Александров и Гриневич — литературный псевдоним был необходим писателю. Появись в печати подлинная фамилия, его сразу же водворили бы в места не столь отдаленные).

В послереволюционном Петрограде М. Горький выхлопотал писателю-нелегалу комнату в Доме искусств и академический паек... И Грин был теперь не один: он нашёл подругу, верную и преданную до конца, как в его книгах. Ей он посвятил бессмертную феерию «Алые паруса» — книгу, утверждающую силу любви, человеческого духа, «просвеченнуя насквозь, как утренним солнцем», любовью к жизни, к душевной юности и верой в то, что человек в порыве к счастью способен своими руками творить чудеса...

В 1924 году Грин и его жена Нина Николаевна (очень советуем её замечательные воспоминания о Грине) переехали из Петрограда в Феодосию (она идёт на «спасительную хитрость», чтобы отдалить мужа от затягивающей богемы: симулирует сердечный приступ и получает «заключение» врача о необходимости переменить место жительства).

...Он всегда мечтал жить в городе у тёплого моря. Здесь прошли самые спокойные и счастливые годы его жизни, здесь были написаны романы «Золотая цепь» (1925) и «Бегущая по волнам» (1926).

Крымский период творчества Грина стал как бы «болдинской осенью» писателя, в эту пору он создал, вероятно, не менее половины всего им написанного. Его комнату занимали только стол, стул и кровать.

А на стене, против изголовья, красовалась просоленная деревянная скульптура из-под бушприта некоего парусника. Корабельная дева провожала писателя ко сну и встречала на рассвете. Грин окунулся в свой выстраданный сказочный мир...

Но к концу 1920-х годов издатели, до этого охотно печатавшие книги Грина, перестали брать их совсем. Денег не было, не помогли и хлопоты друзей об устройстве уже больного писателя в санаторий. Грин заболел, в сущности, от недоедания и от тоски, потому что впервые жизнь показалась ему «дорогой никуда». Он не знал, что настоящая его слава ещё впереди...

Грин был не только великолепным пейзажистом и мастером сюжета, но и еще очень тонким психологом. Он писал о неизученности и могуществе природы, о самопожертвовании, мужестве — героических чертах, заложенных в самых обыкновенных людях. Наконец, очень немногие писатели так чисто, бережно и взволнованно писали о любви к женщине, как это делал Грин.

Литературное наследие Грина гораздо шире, многообразнее, чем это можно предположить, зная писателя лишь по его романтическим новеллам, повестям и романам. Не только в юности, но и в пору широкой известности Грин наряду с прозой писал лирические стихи, стихотворные фельетоны и даже басни. Наряду с произведениями романтическими он печатал в газетах и журналах очерки и рассказы бытового склада. Последней книгой, над которой писатель работал, была его «Автобиографическая повесть», где он изображает свою жизнь строго реалистически, во всех ее жанровых красках, со всеми ее суровыми подробностями.

Писатель скончался 8 июля 1932 года в Старом Крыму.

Последним неоконченным произведением писателя был роман «Недотрога» — роман о деликатных, ранимых и отзывчивых натурах, неспособных ко лжи, лицемерию и ханжеству, о людях, утверждающих добро на земле. «До конца дней моих, — писал Грин, — я хотел бы бродить по светлым странам моего воображения».

На гористом старокрымском кладбище, под сенью старой дикой сливы, лежит тяжелая гранитная плита. У плиты скамья, цветы. На эту могилу приходят писатели, приезжают читатели из дальних мест...

«Когда дни начинают пылиться и краски блекнуть, я беру Грина. Я раскрываю его на любой странице. Так весной протирают окна в доме. Все становится светлым, ярким, все снова таинственно волнует, как в детстве.» — Д. Гранин

«Это писатель замечательный, молодеющий с годами. Его будут читать многие поколения после нас, и всегда его страницы будут дышать на читателя свежестью такой же, как дышат сказки.» — М. Шагинян.

«Александр Грин — писатель солнечный и, несмотря на трудную судьбу, счастливый, потому что через все его произведения победно проходит глубокая и светлая вера в человека, в добрые начала человеческой души, вера в любовь, дружбу, верность и осуществимость мечты.» — Вера Кетлинская.

В 1960-х годах, на волне нового романтического подъема в стране, Грин превратился в одного из самых издаваемых и почитаемых отечественных авторов, кумира молодого читателя (до этого, в разгар кампании против «безродных космополитов», книги писателя были вычеркнуты из планов издательств, не выдавались в библиотеках)... Теперь же были открыты библиотеки и школы его имени, основаны Дома-музеи Грина в Феодосии, Старом Крыму и Вятке...

И эта любовь не угасает по сей день... Сперва в Крыму, а в августе 2000 года — к 120-летию со дня рождения Александра Грина — и на родине писателя, в г. Кирове (Вятка), на набережной, носящей его имя, был торжественно открыт бюст писателя.

Творчество Грина — черточка лица эпохи, частица ее литературы, притом частица особенная, единственная... В 2000 г. учреждена Всероссийская литературная премия имени Александра Грина, она присуждается ежегодно «за произведения для детей и юношества, проникнутые духом романтики и надежды», среди лауреатов этой премии — Кир Булычев и Владислав Крапивин. «Выдуманная писателем, никогда не существовавшая на географических картах Страна Гринландия, внешне реалистическая и художественно совершенная, также пронизывающая почти все главные произведения фантастика (в широком спектре — от НФ до фэнтези, готического романа и «лит-ры ужасов») и общая романтическая недосказанность, — позволяют считать Грина одним из основоположников современной фантастической литературы... недооцененным при жизни...» — А. Бритиков

Произведения Александра Грина любимы и уже сто лет тревожат сердца читателей...

«Нет ни чистой, ни смешанной фантастики. Писатель должен пользоваться необыкновенным только для того, чтобы привлечь внимание и начать разговор о самом обычном.» — Александр Грин

© Материалы интернета и статьи: В. Вихров «Рыцарь мечты», Анатолий Довбня «Капитан сочиненных морей» (Источник последней: Газета «ТВ+». Раздел «Хронограф».)

http://video.mail.ru/bk/kla1958/832/870.html

[Рона]

Зачем нужны дальние страны? Повести А.Грина и лунные закаты над океаном

Не знаю, читают ли сейчас Александра Грина. Хочется верить, что читают... Или будут читать. Замечательный романтик, создавший в воображении и подаривший нам чудесный мир, мир романтики в первоначальном значении этого слова (об изменении этого слова подробнее тут), когда романтика означала – путешествия, приключения, опасности, моря, паруса, дальние страны, благородных героев и героических прекрасных женщин. А вовсе не в полукабацком пошловатом значении этого слова...

Выдуманные имена, силой мысли созданные города и страны, острые сюжеты и коллизии, красивые страсти и подвиги. Он создал целую географию, его страны отчасти похожи на Крым, отчасти на Левант, а в чем-то и вообще ни на что не похожи. Стилистически язык произведений Грина сложен, красив и полон напряжения, текст захватывает и уносит... И снятся потом странные города с названиями, звенящими «как голос альта», и хочется рисовать карты и писать списки кораблей, сидеть в портовой таверне с его симпатичными моряками, спасти доверчивого юношу от интриг негодяев, шепнуть юной героине, что все будет хорошо и алые паруса обязательно появятся на горизонте. А может быть, кому-то даже удастся рассмотреть на морских волнах следы Фрези Грант и услышать «я тороплюсь, я спешу...»

Константин Паустовский в своей статье «Жизнь Александра Грина» писал: «... Грин создал в своих книгах мир веселых и смелых людей, прекрасную землю, полную душистых зарослей и солнца,– землю, не нанесенную на карту, и удивительные события, кружащие голову, как глоток вина. Мир, в котором живут герои Грина, может показаться нереальным только человеку нищему духом. Тот, кто испытал легкое головокружение от первого же глотка соленого и теплого воздуха морских побережий, сразу почувствует подлинность гриновского пейзажа, широкое дыхание гриновских стран»...

Как всякую хорошую литературу, истинную Литературу с самой большой буквы – его книги нельзя ни пересказать, ни описать, ни изучить. Понять их можно только читая и – погружаясь в его мир, увлекаемому колдовским ритмом его превосходной прозы, которую он скромно называл «беллетристикой».

Вот тут – его биография (автора Е.Лавреновой), а тут – хорошая статья о его книгах «Рыцарь мечты» В.Вихрова.

Виртуальный музей А.Грина

Но лучше всего все-таки просто читать его книги. И самое главное – вовремя подсовывать их детям. Пока душа не загрубела в мелких житейских бурях.

...Думаю, что А.Грину понравились бы картины John Al Hоguе (Hawaii) – сказочные берега дальних морей, таинственные хижины, полные волшебного лунного света. Горы вздымаются в небеса, ласковые волны теплого океана на желтом песке, и потрясающей красоты закаты. Серия называется A Secret Paradise и на десктопе смотрится очень утешительно. По каждой картине хочется придумать красивую туземную легенду, и непременно с хорошим финалом.

[Рона]

Григорий Бондаренко, Дублин, Ирландиия

Феерия навсегда, или Миг, переходящий в вечность. (Писатель А. Грин)

Стало общим местом, с одной стороны, говорить о Грине как о самом нерусском из русских писателей, а с другой стороны, защищать его литературную русскость. Грин очевидно принадлежит к русской литературе со всем ее максимализмом и духовными исканиями...

Александр Грин стал вчерашним днем. И здесь ничего не поделать: литература жива днем сегодняшним. Время бородатых романтиков в свитерах прошло, и не нам плакать о них. Приятнее другое – что Грин сейчас становится чтением узкого круга людей. И дело здесь не в элитарности, а в том, что читают его и в ближайшее время читать будут только те самые “недотроги”, о которых он писал и к числу которых принадлежал сам.

Я открыл Грина очень поздно, лет в двадцать, и не скажу, что это лучший возраст для прочтения серого шеститомника, но, как ни удивительно, друзья мои зачитывались Грином, ругали его, смеялись и плакали над ним примерно в том же возрасте. Может быть, для нас так было, потому что все лучшее у Грина, несмотря на воздушность, пронизано страстной, земной любовью. В двенадцать-пятнадцать лет, когда Грина подсовывают родители и советуют читать школьные программы, непонятно, как можно да и зачем вообще нужно влюбленной паре “жить долго и умереть в один день”. Школьный фольклор в этом возрасте обязательно повествует о несчастной любви со смертельным исходом, ведь любовь еще не материальна и реальна только в ином мире. В таком возрасте чересчур реальный и земной Грин не цепляет.

Когда говорят о Грине как юношеском писателе, вспоминают о его максимализме. Грин – максималист, и, как ни странно, больший максималист в своих вымышленных мирах, а не в ранних эсеровских “революционных” рассказах. Для Грина, с моей точки зрения, важнейшим этапом творческого становления был отказ от революции социальной, внешней. Начиная с первых своих произведений, писатель-романтик Грин видит, что “их” не облагородить. “Люди ненавидят любовь” – становится горьким рефреном прозы Грина. И только любовь, поставленная во главу угла, не дает мрачному нелюдиму Грину стать законченным мизантропом и оказывается спасительным мостиком. Никто не задумывался, что можно прочесть эту жестокую фразу из “Позорного столба” как: “Люди ненавидят Бога”, “Люди забыли Бога”.

В советском прочтении Александра Грина (а постсоветского еще и не было) совсем не учитывалась религиозность писателя. Чудо феерии немыслимо без веры. Грин верит в чудо и учит верить нас. Интересен случай, произошедший с писателем в Феодосии в конце двадцатых. Назойливый журналист попросил его дать рассказ в один из популярных в те годы атеистических сборников. Грин стал отнекиваться и наконец сказал: “Вы знаете, а ведь я верю в Бога”. Известно, что в Старом Крыме в последние годы жизни Грин был прихожанином Православной Церкви и умер христианином. Религиозные мотивы в феерическом мире Грина и его простой жизни еще предстоит осмыслить кропотливым филологам и биографам. Я упомяну только некоторые поразившие меня евангельские аллюзии у писателя.

Бесспорно лучшее (несмотря на приторно-коммерческую суету вокруг него) произведение Грина – “Алые паруса”. Первое, что бросается в глаза – это название приморского городка, родины Ассоль – Каперна. В Евангелии Капернаум – “Селение Наума” на берегу Галилейского моря. Для меня Каперна и Капернаум сразу же становятся тождественными, поскольку миф Грина о первом городе тождественен евангельскому мифу о втором. Созвучие и сходство одного и другого города несомненно подразумевалось Грином, а что до других поразительных совпадений, то они могут быть и непреднамеренными, но все же являются необходимой частью мозаики мифов, а стало быть, появляются неспроста.

Капернаум в Евангелии – место проповеди Спасителя, город, где Им было сотворено множество чудес. Но в жестоких сердцах жителей города и проповедь, и чудеса не пробудили ни веры, ни любви, ни покаяния, только страх охватил горожан. Подобно этому все жители гриновской Каперны со страхом и возмущением встречают чудо корабля под алыми парусами, чудо любви. Грина обвиняли и продолжают обвинять в человеконенавистничестве, в презрении к обывателю, далекому от фантазий его “недотрог”. Хорошо. Но вспомним гневные слова Христа, обращенные к Капернауму и его жителям: “И ты, Капернауме, иже до небесъ вознесыися, до ада снидеши” (Мф. 11, 23). Так что, если и говорить о юношеском максимализме Грина, то только памятуя “максимализм” Христовой проповеди.

“Алые паруса” начинаются с рассказа о детстве Ассоль, смерти ее гордой матери, не продавшей честь за кусок хлеба, и мести моряка Лонгрена ее обидчику, трактирщику Меннерсу. Напомним: Лонгрен стоит на конце мола, “как судья”, и не бросает причал утопающему трактирщику. Вокруг этого было много споров. Говорили о жесткости, даже жестокости Грина, о том, что герои его не следуют заповеди “не убий”. И как вообще можно говорить о христианстве и гуманизме Грина? Этот момент долго смущал меня, и мне казалось, что и сам писатель понимает безрассудную жестокость своего героя. Как сказал Лонгрен: “Черную игрушку я сделал, Ассоль”.

Объяснение снова приходит из Евангелия, из слов проповеди Спасителя в приморском Капернауме: “А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской” (Мф, 18, 5). Так и злосчастный Меннерс находит смерть за обиду женщины и ребенка. Для нас важно, что именно в Капернауме звучат слова Спасителя: “Аще не обратитеся, и будете яко дети, не внидете въ Царство Небесное. Иже бо ся смиритъ яко отроча се, той есть болии в Царствии Небеснемъ” (Мф. 18; 3-4). Ассоль и есть то дитя, что поставил Спаситель между своими учениками. Ассоль из Каперны, бесхитростно молящаяся своему Богу утром: “Здравствуй, Бог!”, а вечером: “Прощай, Бог!” Ее день в ожидании чуда полон Бога, как день младенца.

Каперна/Капернаум – город рыбаков и кораблей. И Лонгрен – рыбак, и неприятели его – рыбаки. Много званых, но мало избранных. Мы не будем вдаваться в символику корабля, вспомним только, что в Капернаум Спаситель плывет на корабле с противоположного берега, тогда же он и идет по воде. Однако это уже отсылка к другой феерии Грина, к “Бегущей по волнам”.

А вот еще одна картинка из “Алых парусов”, обыгрывающая, намеренно или нет, евангельский сюжет. Перед тем, как увидеть спящую Ассоль рядом с Каперной, капитан Грэй поплыл с матросом Летикой на берег, где Летика удил рыбу. Ночью матрос “засматривал из любопытства в рот пойманным рыбам – что там? Но там, само собой, ничего не было”. Казалось бы, ничего не значащая виньетка, забавное украшение, чтобы нарисовать такого любопытного и пронырливого персонажа. Но вот рассказ о просящих дидрахмы в Евангелии. В Капернауме собиратели подати спрашивают у Петра и его Учителя дидрахмы, и Христос говорит Петру: “Шедъ въ море, въверзи удицу, и юже прежде имеши рыбу, возми, и отверзъ уста ей, обрящеши статиръ, той вземъ даждь имъ замя и за ся” (Мф. 17, 27). Это рыбалка возле Капернаума. Сразу предвижу недоумение: а у Грина-то ничего в рыбе не находят?! Конечно, ведь это другое время и другие правила.

Итак, Каперна “Алых парусов” на глазах превращается в галилейский приморский городок, окруженный пустыней. И в то же время это совсем не противоречит нашему первому впечатлению: когда мы читаем о Каперне или других городах Гринландии, перед нами встают пейзажи Крыма.

Вера Грина, о которой мы начали вести разговор, присутствует в его прозе неявно, неброско, но в самой глубине. Поэтому невозможно говорить о нем, как о писателе-проповеднике вроде К. С. Льюиса. Да и время было не то, воинствующий атеизм был гораздо популярнее и “романтичнее”. В контексте этой “спрятанной” веры во времена всеобщего безверия, как ни парадоксально, несвоевременная религиозность Грина сродни религиозности Д. Хармса. Причем евангельские аллюзии у Грина – это те самые мелочи, которые создают все очарование и аромат его книг. Вера Грина объясняет и его пессимизм, и горькое недоверие к роду людскому, для Грина – мир лежит во зле. Это и есть печальный романтизм Грина: в его мире мы встречаем только островки света в море людской злобы и падения.

Самое жесткое и непримиримое к миру его произведение – “Дорога никуда”. В самом названии его скрыто противоречие: ведь это не дорога, которая ведет героев в никуда, как может показаться, нет, это мир, окружающий героев, с его условностями, тюрьмами и государством на глазах рушится в бездну со смертью “лучшего человека” Тиррея Давенанта. Начало романа предстает гриновской идиллией с прекрасными сестрами-девочками, благодушными и чудаковатыми меценатами, богатством и уютом. Это кажется искусственным, и наивным, но смысл картинки в “несбывшемся”, том самом “несбывшемся”, что манит и смеется над нами еще в “Бегущей по волнам”. Это несбывшаяся любовь, несбывшееся счастье, несбывшийся (незаслуженный?) рай. Только промелькнет несбывшееся маленькими кафе с запахами душистого кофе и табака, яркими огнями вечного карнавала, как подернется рябью мир и расползется по всем сторонам крысами гордыни и зависти.

Герои Грина красивы. Его проза следует архаическим законам: добрый должен быть и физически красив, а злодей – телесно отвратителен. Наиболее ярко это неполиткорректное правило действует в романе “Джесси и Моргиана”. Любимых своих героев Грин часто щедро наделяет богатством. Но богатство это иллюзорно. Оно тает в один момент. Кажется, автору, испытывавшему постоянно недостаток в дешевой махорке, просто хотелось ублажить своих персонажей дорогими сигарами и винами. Грин аристократичен, что вызывает еще большее удивление, когда мы вспоминаем о его суровой и бедной жизни. Мой друг с изумлением и усмешкой сказал мне, прочитав “Автобиографическую повесть” писателя: “Ну что ты, это все неправда. Он же все время провел где-то в Англии или Франции, он был богат и много путешествовал. Ты же читал его? Иначе быть не может”. И это еще один миф о Грине, неизбежный и по своему правдивый.

Стало общим местом, с одной стороны, говорить о Грине как о самом нерусском из русских писателей, а с другой стороны, защищать его литературную русскость. Грин очевидно принадлежит к русской литературе со всем ее максимализмом и духовными исканиями, он без стеснения называл себя русским писателем и помимо западных беллетристов числил в ряду своих учителей и предшественников русских писателей золотого века. Но в рамках этой русской литературы Грин уникален. Уникален его свет, феерия, его вера в чудо. Уникален он и тем, что не был писателем-реалистом в традиционном русском смысле, уникален своим визионерством, видением своего особенного мира, в котором он знал каждый кустик на пути из Лисса в Зурбаган. Именно поэтому настоящий Грин – это феерия его собственного мира.

Есть еще одна причина кроме замысловатых сюжетов и диковинных имен, по которой Грин представлялся чем-то иностранным и заморским. Это его язык, его чувство пространства и времени. Язык Грина и в самом деле чудной. Его смещенный синтаксис порой оставляет впечатление перевода. Только с какого же языка? Грин, насколько известно, не преуспел в языках. Синтаксис Грина не копирует ни английского, ни любого другого из европейских языков. Можно подумать, что это перевод с языка жителей Лисса, Зурбагана и Сан-Риоля.

Язык Грина важен не только сам по себе как тонкое и волшебное орудие автора, но и как инструмент, которым раскрывается время и пространство гриновского мира. Полнота Грина, насыщенность его прозы не в последнюю очередь связаны с его чувством времени. Каждый миг, каждая минута важны и полны событиями, которые совсем не случайны. Писатель ясно чувствовал, что вся красота творчества, наслаждение или радость часто спрессованы в одну чудесную минуту, которой нужно держаться и помнить ее, как говорит герой в “Блистающем мире”: “Сделали мы и хорошую минуту”. Это и есть чудо, по Грину: сделать сверкающую минуту счастья для ближнего, миг, переходящий в вечность.

[Рона]

М.Анчаров - Песня о Грине

Текст песни

В глухих углах морских таверн

Он встретил свой рассвет,

Контрабандист и браконьер,

Бродяга и поэт.

Он вышел в жизнь, как моряки.

Он слишком жадно шел,

Швыряя дни, как медяки.

Как медяки - на стол.

Он много исходил дорог,

Пустых, как небеса,

И алым пламенем зажег

Косые паруса.

Норвежской шхуной шли года,

Пылая как заря;

Пред ним мелькали города,

И реки, и моря.

Он слышал пенье звездных птиц,

Он видел снег и кровь,

Он слишком часто падал ниц,

Чтоб подыматься вновь!

Он много сказов знал, и сам

Умел их сочинить.

Он верил девичьим глазам

И успевал любить.

Не раз, в руке сжимая трость

И шляпой скрыв глаза,

Он приходил, желанный гость,

Мгновенный, как гроза.

И, зябко кутаясь в пальто,

Всегда угрюм, один,

Он был особый, как никто,

И назывался-Грин.

Войдет, бывало, в кабинет,

Табак придвинет, ром -

И сразу входит странный бред

В мой неуютный дом.

Он мог повелевать цветам

Цвести в снегах зимы.

Как будто жил он где-то там,

Где не бывали мы.

И думал я, что никогда,

Бродяга и фантаст,

Свои суровые года

Он смерти не отдаст.

Он говорил мне: "Старина,

Я утонул в вине,

Но ты увидишь, что страна

Вспомянет обо мне!"

http://kimmeria.com/kimmeria/feodosiya/mus...grin_parlor.htm

Мне встречи с ним судьба не подарила,

И лишь недавно поздние цветы

Я положил на узкую могилу

Прославленного рыцаря мечты.

Но с детских лет, с тех пор,

Когда впервые я в мир чудес проник,

Идут со мною рядом, как живые,

Они живут в равнинах Зурбагана,

Где молодая щедрая земля

Распахнута ветрам и ураганам,

Как палуба большого корабля.

[Рона]

Бригантина поднимает паруса.avi

[Рона]

Алые паруса Ассоли оказались "кровавыми"? Или...это путь на небо?

Pannat все записи автора Алые паруса Ассоли оказались "кровавыми"?

Или...это путь на небо?

Судьба писателя Александра Грина драматична, что только не пришлось испытать ему и всегда рядом с ним была его жена, Нина Николаевна, женщина, которой посвящены «Алые паруса».

Нет надобности говорить о том, как боготворил эту женщину Грин. Рассказывают, что он круглый год ходил в одном и том же черном пальто. Однажды Грин зашел в греческую кофейню и продал его. А на вырученные деньги купил корзину белых роз. В этот день у его Ассоли был день рождения. ... Когда Нина Николаевна скончалась, ее не разрешили похоронить рядом с мужем".

Грин как-то сказал в шутку, что его жизненный идеал - шалаш в лесу у озера или реки, в шалаше жена варит пищу и ждет его. А он, охотник, несет ей добычу и поет веселые песни.

Супруги не любили расставаться. Если Александр с утра не писал, то они вместе отправлялись к морю, с книгами и рукодельем, сидели у морского прибоя и смотрели на шумные волны.

Летом 1931 года Грины переехали из Феодосии в Старый Крым. Жилось им трудно, из издательств один за другим приходили отказы. Ничего не дала и поездка в Москву, ответа на заявление в Союз писателей о пенсии не последовало. Не откликнулся на просьбы и Максим Горький.

С каждым днем ухудшалось здоровье писателя. Врачебный диагноз: ползучее воспаление легких. А оказалось - рак. В июле 1932 года романтика не стало.

После смерти мужа на долю Нины Грин выпало множество тяжких испытаний. Разное говорили о ней, и только сейчас стала известна вся правда.

В феврале 1946 года выездной сессией военного трибунала Симферопольского округа Нина Николаевна Грин была приговорена по статье 58-1 «а» к десяти годам лишения свободы с поражением в правах и конфискацией имущества.

Она отбыла почти весь срок - ее освободили по амнистии со снятием судимости в сентябре 1955 года.

В заявлении Н. Н. Грин Генеральному прокурору СССР подробно описана вся эта трагическая история.

«Немецкая оккупация, -говорится в документе, - застала меня в Старом Крыму, где я жила со старухой-матерью и работала медсестрой в местной солнцебольнице. Оккупация была неожиданной, и когда я хотела бежать, было уже поздно, и. как многим другим жителям Старого Крыма, мне пришлось остаться, -не потому что хотела, а потому что не имела возможности выехать.

Никаких средств к существованию, кроме зарплаты, у меня не было, и война застала меня врасплох.

К ноябрю 1941 года мы с матерью уже основательно голодали. Наши скромные вещи никто не хотел обменивать на продукты - все берегли для себя. К этому времени я перенесла длительный, очень тяжелый приступ грудной жабы, а у матери появились первые признаки психического заболевания, которое быстро прогрессировало.

В последних числах января 1942 года кто-то из местных жителей, работающих в управе, предложил мне место корректора в небольшой типографии, открытой городской управой. Типография печатала различные бланки, необходимые для работы управы и старостатов, а позже - по просьбе жителей деревень -краткие календари.

Голод, крайнее физическое истощение и упадок сил после тяжелой перенесенной болезни вынудили меня это предложение принять».

За попытку избежать голодной смерти было уплачено десятью годами жестокой лагерной жизни. В чем была ее вина? Что оставалось ей делать?

Когда-то, еще при жизни Грина, местные жители, узнав о его болезни, несли в дом самые разные продукты. Приносили даже самый дефицитный товар - чай. Нину Николаевну порой останавливали на улице: «Вы уж не обижайтесь, у вас, слышно, больной чай любит, передайте ему, пожалуйста».

Но война свела на нет любое милосердие. Плохо себя чувствовала мать. И Нина Грин решилась. Появилась работа, а вместе с ней хлебный паек и два обеда в общественной столовой.

Летом 1942 года в типографии стал печататься бюллетень со сводками и хроникой.

«Само название «Бюллетень Старо-Крымского района», - отмечается в заявлении Н. Грин, - определяет его содержание - военные сводки за неделю, различные объявления и перепечатки из центральной крымской газеты «Голос Крыма»... Самостоятельных статей (в течение короткого времени, что я печатала бюллетень) не было.

Сама я не писала ни одной строчки, выполняя только строго техническую часть работы. И от жителей не принимала никаких статей, объясняя им, что в бюллетене статьи не помещаются,..

«В связи с наступлением советский войск бежала из Крыма в Германию», - сказано обо мне в отказе от реабилитации. Я не «бежала» в Германию. В 1944 году умерла моя мать. После ее смерти я уехала не в Германию, а в Одессу, где жили мои друзья, а в Германию я была насильно увезена немцами, так же, как и несколько сот советских граждан вместе со мною. Я приехала в Одессу на пароходе, и прямо с парохода меня и других снял отряд немецких солдат и привел в большой дом, где помещалось около 800 человек. Все выходы из дома строго охраняли немецкие солдаты и в город не выпускали. Через несколько дней всех нас отправили на машинах на вокзал, погрузили по 36 человек в товарный вагон и в каждый вагон поместили по 2 солдата с оружием, которые провожали нас группами даже в уборную. Через Румынию нас перевезли в Германию, где распределили по рабочим лагерям».

Нина Грин находилась в лагере под Бреслау. Уже в 1945 году, когда очевидным стал конец войны, лагерь сожгли, а пленных погнали на Запад. По дороге, во время бомбежки, воспользовавшись паникой, Грин спряталась в груде мусора, а затем добралась до наших.

Встретили ее, разумеется, настороженно. Долго шла проверка в репатриационном лагере. Наконец разрешили вернуться на родину.

В октябре 1945 года Грин вернулась в Старый Крым и через месяц была арестована. В ее судьбе долго не разбирались. Следователь, который вел дело, заявил напрямую: «Государству важны не причины, заставившие совершить преступление, а важно само преступление».

Главное обвинение - работа на немцев в Крыму и в Германии. В расчет ничего не принималось. Даже тот факт, что во время войны Нина Грин спасла тринадцать человек от расстрела. А было это так.

Осенью 1943 года в Старом Крыму убили немецкого офицера. Фашисты взяли 13 заложников. Жена одного из арестованных прибежала к Нине Николаевне. Та бросилась в управу, стала умолять городского голову поручиться за заложников. Получив нужней документ, Грин поехала в Симферополь, куда уже отправили арестованных. Благодаря заступничеству управы люди были освобождены.

В заявлении Генеральному прокурору СССР есть такие слова: «Всю свою жизнь после освобождения я посвятила сохранению литературного наследия моего покойного мужа - писателя Александра Степановича Грина - и я ношу его имя, имя писателя, чьи произведения с таким интересом и благодарностью читает наш народ. Я обязана перед его светлой и чистой памятью приложить все силы к тому, чтобы ни малейшей теки не легло на это имя - и вот это единственное обстоятельство диктует мне вновь обратиться к Вам с просьбой о пересмотре моего дела.

За свое малодушие, за свой страх перед голодной смертью я заплатила дорогой ценой - я 10 лет лишена была свободы, чести, я пережила много моральных унижений и так много физических лишений. Но все это если не забыто, то уже позади, а мотивы отказа в реабилитации мною не забываются ни на минуту и заставляют еще раз напомнить о себе.

Я обращаюсь к Вам в надежде, что Вы еще раз проверите мое дело, учтете те тяжелые условия, в которых я очутилась, и поймете, что отказ в реабилитации неправилен и несправедлив».

Трудным был путь к правде, но в конце концов она восторжествовала.

Остаток своей жизни Нина Николаевна практически провела в нищете. Долгое время она получала пенсию в размере 21 рубль в месяц, только в 1964 году планку подняли до 60 рублей. Но и в этих условиях вдова известного писателя делала все, что могла, заботясь о домике Грина, о его творческом наследии, о публикациях его произведений.

Когда Нина Николаевна скончалась, ее не разрешили похоронить рядом с мужем.

Через год, в октябре 1971 г., Юлия Первова, Александр Верхман и еще четверо отважных собрались на старокрымском кладбище. Женщину поставили, как говорится в таких случаях, на стреме.

Ночью, слава Богу, поднялся страшный ветер, он заглушал стук саперных лопаток о камни, которых в земле было огромное количество. «Операция» прошла, если так уместно выразиться, успешно. Старый Крым спал спокойно, и его стражи порядка ни о чем не догадывались. «Гроб несли сменяясь. Освещенный огнями с шоссе, он, казалось, плыл по воздуху. Не исключено, что если бы в эту пору забрел на кладбище местный житель, то пошла бы гулять по окрестностям легенда о том, как Нина Николаевна сама себя перезахоронила», — пишет Юлия Первова. Через год на квартире одного из участников этих событий был проведен обыск и найден дневник. Всех вызывали, запугивали, но никого не посадили. То ли решили не афишировать происшедшее, то ли не смогли подобрать соответствующую статью в Уголовном кодексе.

Но через время история вновь скорчила страшную гримасу. В 1998 г. в местном пункте приема металла застали за распиливанием части памятника некоего гражданина. Добывая цветной металл, вандал изуродовал памятник, отодрав от него фигуру девушки, символизирующую Бегущую по волнам. И представьте, этот человек оказался внуком бывшего начальника МГБ, через руки которого и проходило в свое время дело Нины Грин.

В августе этого года все подданные страны Гринландии отмечают 130-й день рождения своего кумира. Они обязательно вспомнят в этот день его «фею волшебного ситечка», которой выпали в жизни нечеловеческие испытания. А после смерти — двойные похороны.

(С) Крымский исследователь Владимир Куковякин.

Сайт interesnoe.info

Рубрики: литература

интересные статьи

Теги: история интересные статьи ЖЗЛ литература

http://www.liveinter.../post194525910/