Бродский

[Рона]

Борис Пастернак стихи

Антология русской поэзии ВЕНЕЦИЯ

Я был разбужен спозаранку

Щелчком оконного стекла.

Размокшей каменной баранкой

В воде Венеция плыла.

Все было тихо, и, однако,

Во сне я слышал крик, и он

Подобьем смолкнувшего знака

Еще тревожил небосклон.

Он вис трезубцем Скорпиона

Над гладью стихших мандолин

И женщиною оскорбленной,

Быть может, издан был вдали.

Теперь он стих и черной вилкой

Торчал по черенок во мгле.

Большой канал с косой ухмылкой

Оглядывался, как беглец.

Туда, голодные, противясь,

Шли волны, шлендая с тоски,

И гондолы рубили привязь,

Точа о пристань тесаки.

Вдали за лодочной стоянкой

В остатках сна рождалась явь.

Венеция венецианкой

Бросалась с набережных вплавь.

Иосиф Бродский в Венеции. Кадр из фильма "Продолжение воды".

«Каналы, как громадные тропы, манили в вечность...» — писал о Венеции Валерий Брюсов, побывавший там в декабре 1900 году

Стихи о Венеции

Одинокие окна в ночи,

Звуки музыки, тихо и странно,

Луна и ее лучи,

И даль, темна и туманна.

Венеция, плеск воды...

О, сколько еще осталось?

Дворцы ее и сады,

И в сердце странная жалость,

Как будто туманные сны

ночами кого-то тревожат,

и кто-то, тоскуя вдали,

забыть этот город не может.

В.В. Иноземцева

ВЕНЕЦИЯ

Колоколов средневековый,

Певучий зов, печаль времен,

И счастье жизни вечно новой,

И былом счастливый сон.

И чья то кротость, всепрщенье

И утешенье: все пройдет!

И золотые отраженья

Дворцов в лазурном глянце вод.

И. Бунин

[Рона]

Ошибка Бродского

Прогулки по набережной Неисцелимых

Юрий Лепский

"Российская газета" - Неделя № 3774 от 20 мая 2005 г.

Загадки начинаются, дорогой читатель!

Вот первая. Знаменитое эссе Иосифа Бродского о Венеции называется "Набережная Неисцелимых". Впервые опубликованное, оно носило название "Водяной знак", но потом он счел необходимым изменить заголовок. Эта набережная единожды появляется в тексте эссе, скорее даже мелькает. "От дома мы пошли налево и через две минуты очутились на Fondamenta degli Incurabili". Фондамента Инкурабили - так звучит на итальянском название этого странного места. Странного, потому что этого места в Венеции не существует.

Вот она - набережная Неисцелимых, где противоположный берег напоминает питерский, а пролив - Неву.

День выдался солнечным, и я решил начать путь к Инкурабили с острова Сан Микеле, городского кладбища Венеции, где сегодня стоит скромная изящная плита с лаконичной надписью на русском и английском "Иосиф Бродский. Joseph Brodsky. 1940 - 1996". Как и многие, я принес сюда скромный букетик цветов, купленных у цветочницы на фондамента Нуово, постоял несколько минут у могилы, покинул остров мертвых и углубился в запутанные переулки Каннареджио - северного района Венеции. Честно говоря, по пути к заветной набережной мне не терпелось заглянуть в церковь Мадонна дель Орто. Ничего особенного, так, пустяк... Просто из головы не выходили строчки Бродского из того же знаменитого эссе: "Мы обогнули остров мертвых и направились обратно к Canaredggio... Церкви, я всегда считал, должны стоять открытыми всю ночь; по крайней мере Madonna dell Orto - не столько потому, что ночь - самое вероятное время душевных мук, сколько из-за прекрасной "Мадонны с младенцем" Беллини. Я хотел высадиться там и взглянуть на картину, на дюйм, отделяющий Ее левую ладонь от пятки Младенца. Этот дюйм - даже гораздо меньше! - и отделяет любовь от эротики. А может быть, это и есть высшая форма эротики. Но собор был закрыт..."

«Мадонна с младенцем», похищенная из церкви Мадонна дель Орто, крепко держит младенца обеими руками.

«Мадонна с младенцем» из церкви Сан Дзакариа не касается левой ладонью пятки Христа.

Однако, ничто на земле не проходит бесследно. Гуляя некоторое время спустя по виа Гарибальди - улице далекой от расхожих туристических маршрутов этого городка, я наткнулся на замечательную антикварную лавочку. Замечательную уже тем, что у хозяина ее оказался старинный план Венеции. Краткий, но интенсивный торг был завершен в условиях полного непротивления сторон, и таким образом в моих руках оказался документ немыслимой топографической силы. Взглянув на него повнимательнее, я буквально подпрыгнул от восторга: в нижнем левом углу этого выдающегося манускрипта, на южном окончании района Дорсодуро, на том самом месте, где суша этого островка граничила с проливом Джудекка, было написано черным по белому: Fondamenta degli Incurabili. Так-то, друзья мои!

Стало быть, она существует, эта набережная, во всяком случае, существовала когда-то. Но почему исчезла из современных карт? И откуда Бродский мог знать о существовании Инкурабили - набережной-невидимки? Загадки продолжались. Но поскольку любопытство буквально пожирало меня, я бросился их разгадывать. Из первой же толстой книги об истории Венеции, приобретенной в местном книжном магазине, я узнал, что странное название набережной дал госпиталь и прилегающие к нему кварталы, в которых средневековый город содержал безнадежных больных, зараженных чумой. И когда эпидемия, унесшая тысячи жизней, отступила, выжившие жители Венеции соорудили в память об избавлении от напасти потрясающей красоты церковь - Санта Мария делла Салюте. Она и по сей день возвышается на стрелке Дорсодуро, соединяя (или разделяя) кварталы Академии и кварталы Инкурабили.

Так вот почему он предпочел назвать это место "Набережной Неисцелимых": оно слишком напоминало ему родной город. Этот зазор между двумя берегами, разделенными то ли лагуной, то ли рекой, то ли временем, - скорее всего создавал именно в этом месте невероятное поле нежности и любви, ностальгии и светлого страдания, которые человеку не дано исцелить при жизни.

[Рона]

http://br00.narod.ru/10660343.htm

"На первую свою зарплату в Америке я купил билет на самолет и прилетел в Венецию".

С тех пор, как Бродский вынужденно покинул родину, каждый год, на протяжении 20 лет,

он приезжал в этот мистический город на море...

Стихотворение Мандельштама написано "без Венеции":

Веницейской жизни мрачной и бесплодной

Для меня значение светло.

Вот она глядит с улыбкою холодной

В голубое дряхлое стекло.

Тонкий воздух кожи. Синие прожилки.

Белый снег. Зеленая парча.

Всех кладут на кипарисные носилки,

Сонных, теплых вынимают из плаща.

И горят, горят в корзинах свечи

Словно голубь залетел в ковчег.

На театре и на праздном вече

Умирает человек.

Ибо нет спасенья от любви и страха:

Тяжелее платины Сатурново кольцо!

Черным бархатом завешенная плаха

И прекрасное лицо.

Тяжелы твои, Венеция, уборы,

В кипарисных рамах зеркала.

Воздух твои граненый. В спальне тают горы

Голубого дряхлого стекла...

Только в пальцах роза или склянка, -

Адриатика зеленая, прости! -

Что же ты молчишь, скажи, венецианка,

Как от этой смерти праздничной уйти?

Черный Веспер в зеркале мерцает.

Все проходит. Истина темна.

Человек родится. Жемчуг умирает.

И Сусанна старцев ждать должна.

1920

Золотая голубятня у воды,

Ласковой и млеюще-зеленой;

Заметает ветерок соленый

Черных лодок узкие следы.

Сколько нежных, странных лиц в толпе.

В каждой лавке яркие игрушки:

С книгой лев на вышитой подушке,

С книгой лев на мраморном столбе.

Как на древнем, выцветшем холсте,

Стынет небо тускло-голубое...

Но не тесно в этой тесноте

И не душно в сырости и зное.

Август 1912

А.Ахматова

В.Брюсов

По улицам Венеции, в вечерний

Неверный час, блуждал я меж толпы,

И сердце трепетало суеверней.

Каналы, как громадные тропы,

Манили в вечность; в переменах тени

Казались дивны строгие столпы,

И ряд оживших призрачных строений

Являл очам, чего уж больше нет,

Что было для минувших поколений.

И, словно унесенный в лунный свет,

Я упивался невозможным чудом,

Но тяжек был мне дружеский привет...

В тот вечер улицы кишели людом,

Во мгле свободно веселился грех,

И был весь город дьявольским сосудом.

Бесстыдно раздавался женский смех,

И зверские мелькали мимо лица...

И помыслы разгадывал я всех.

Но вдруг среди позорной вереницы

Угрюмый облик предо мной возник.

Так иногда с утеса глянут птицы,-

То был суровый, опаленный лик.

Не мертвый лик, но просветленно-страстный.

Без возраста - не мальчик, не старик.

И жалким нашим нуждам не причастный,

Случайный отблеск будущих веков,

Он сквозь толпу и шум прошел, как властный.

Мгновенно замер говор голосов,

Как будто в вечность приоткрылись двери,

И я спросил, дрожа, кто он таков.

Но тотчас понял: Данте Алигьери.

Ахматова Анна : ОПЯТЬ В ВЕНЕЦИИ

Опять встречаю с дрожью прежней,

Венеция, твой пышный прах!

Он величавей, безмятежней

Всего, что создано в веках!

Что наших робких дерзновений

Полет, лишенный крыльев! Здесь

Посмел желать народный гений

И замысл свой исчерпать весь.

Где грезят древние палаты,

Являя мраморные сны,

Не горько вспомнить мне не сжатый

Посев моей былой весны,

И над руиной Кампаниле,

Венчавшей прежде облик твой,

О всем прекрасном, что в могиле,

Мечтать с поникшей головой.

Пусть гибнет все, в чем время вольно,

И в краткой жизни, и в веках!

Я вновь целую богомольно

Венеции бессмертный npaxl

1 августа 1908

Ахматова Анна : ВЕНЕЦИЯ

Почему под солнцем юга в ярких красках и цветах,

В формах выпукло-прекрасных представал пред взором

прах?

Здесь - пришлец я, но когда-то здесь душа моя жила.

Это понял я, припомнив гондол черные тела.

Это понял, повторяя Юга полные слова,

Это понял, лишь увидел моего святого Льва!

От условий повседневных жизнь свою освободив,

Человек здесь стал прекрасен и как солнце горделив.

Он воздвиг дворцы в лагуне, сделал дожем рыбака,

И к Венеции безвестной поползли, дрожа, века.

И доныне неизменно все хранит здесь явный след

Прежней дерзости и мощи, над которой смерти нет.

1902

Венеция

[Рона]

http://video.mail.ru/mail/komandante9/6782/6785.html

http://video.mail.ru/mail/komandante9/6782/6783.html

http://video.mail.ru/mail/komandante9/6782/6784.html

"Полтора Кота".

[Рона]

http://my-hit.ru/film/5552/online

"Полторы комнаты или сентиментальное путешествие на Родину" (2009)

Продолжительность: 130 мин.

Жанр: Биография.

Страна: Россия.

Режиссер: Андрей Хржановский.

Сценарий: Андрей Хржановский, Юрий Арабов.

Продюсеры: Андрей Хржановский, Артем Васильев.

Оператор: Владимир Брыляков.

В ролях: Алиса Фрейндлих, Сергей Юрский, Григорий Дитятковский, Артем Смола, Сергей Дрейден, Алексей Девотченко, Александр Леньков, Светлана Крючкова, Сергей Барковский, Александр Баргман, Владимир Розыграев, Николай Маросанов, Сергей Русскин.

Премьера в мире: 23.01.2009.

Премьера в России: 09.04.2009.

Краткое описание:

Это фильм по литературным сочинениям Бродского, по его рисункам, по материалам его биографии, но прежде всего он инспирирован прозой Бродского.

http://video.mail.ru/mail/4584626/1423/425.../1805/4220.html

[Рона]

http://video.mail.ru/mail/4584626/1423/4255.html

http://video.mail.ru/mail/irinabrott/1805/4220.html

[Рона]

Но прежде то, с чего мы начали. Декабрьской ночью 1973 года Иосиф Бродский стоял на ступеньках венецианского вокзала "Санта Лючия", впервые приехав в этот город. То, что он чувствовал при этом, навсегда осталось в строчках его эссе - "Набережная неисцелимых". Собственно, с этих строчек мы и начали наше путешествие в поисках Бродского. "Ночь была ветреной, и прежде чем включилась сетчатка, меня охватило чувство абсолютного счастья: в ноздри ударил его всегдашний - для меня - синоним: запах мерзнущих водорослей. Для одних это свежескошенная трава или сено; для других - рождественская хвоя с мандаринами. Для меня - мерзлые водоросли... Похоже, счастье есть миг, когда сталкиваешься с элементами твоего собственного состава в свободном состоянии. Тут их, абсолютно свободных, хватало, и я почувствовал, что шагнул в собственный портрет, выполненный из холодного воздуха".

Прочитав это, шагнули и мы...

"Харрис-бар", Fondamenta degli Incurabili - Набережная Неисцелимых

История нашего знакомства с Иосифом Бродским начинается в декабре 1977 года. Я в это время жил в Риме, ожидая оформления документов для переезда в Америку. И вот однажды в русской газете прочитал, что в Венеции проходит бьеннале инакомыслия. Сел на поезд и отправился в Венецию. И здесь имел удовольствие и счастье познакомиться с Синявским, с Бродским и с Галичем, который умер через две недели в Париже. Так вот, приехал на венецианское бьеннале как нормальный советский человек: мне казалось, что для участия в этом мероприятии нужны специальные аккредитации, пропуска и тому подобное. На деле оказалось все иначе. Я пришел в оргкомитет и стал что-то объяснять девушке на своем тогда чудовищном английском, и она отвечала мне примерно на таком же. Но в какой-то момент, взглянув в свои списки, стала сама приветливость и предупредительность: вам, господин Вайль, сказала она, предоставляется отель с полным пансионом на три дня за счет оргкомитета. Это потом выяснилось, что несчастная девица перепутала меня с известным диссидентом Борисом Вайлем, который после выезда из СССР жил в Копенгагене, числился в приглашенных гостях бьеннале и по стечению обстоятельств не смог приехать в Венецию. Но я-то этого не знал. И, что характерно, все произошедшее представлялось мне тогда совершенно естественным: мол, на Западе к людям и должны относиться именно так. Короче говоря, проживая на халяву в Венеции, я активно участвовал в мероприятиях бьеннале, ходил на "круглые столы", посещал экспозиции и выставки, в том числе выставку Олега Целкова, с которым мы познакомились и в первый же вечер изрядно выпили, шляясь по городу.

В один из дней моего счастливого пребывания здесь, в кулуарах бьеннале, я увидел, что какой-то человек пытается пройти, а служитель его не пускает. Служитель говорил по-итальянски, а посетитель - только по-английски. К тому времени я жил уже четыре месяца в Италии и довольно много про себя воображал. Поэтому посчитал себя достаточно знающим язык, чтобы помочь человеку. И, что характерно, помог, о чем-то мы там со служителем договорились. Во всяком случае человека пропустили. Мы познакомились. Его звали Иосиф Бродский. Стихи его я , разумеется, знал, но откуда ж мог знать, как он выглядит! Поговорили. Бродский сказал тогда, что русскому человеку лучше жить если не в России, то в Америке. Потом я много раз вспоминал эти его слова. Вероятно, он имел в виду и многонациональность, и масштаб территории, то, что было похоже на СССР...

А примерно через день Бродский читал свои стихи в какой-то из аудиторий бьеннале. Я впервые слушал его неподражаемое литургическое пение стихов...

Он жил тогда в "Лондре" - отеле на главной набережной Венеции, а его приятельница, американская эссеистка Сюзан Зонтаг, - в отеле "Гритти". Там неподалеку знаменитый "Харрис-бар", где бывала куча знаменитостей, в частности Хемингуэй, а вот теперь и Бродский. Во всяком случае, по его же свидетельству, именно в этом баре он встретил Рождество 77-го года вместе с Сюзан Зонтаг. Наверняка они пили коктейль "Беллини" - фирменное изобретение "Харрис-бара": умелая смесь шампанского и натурального сока белого персика. Хотя Бродский любил и кое-что покрепче - граппу, например. Не исключено, что они ели еще одно изобретение "Харрис-бара", а точнее его хозяина, синьора Чиприани, владельца самого роскошного отеля в Венеции. Там останавливаются голливудские звезды, приезжающие на Венецианские кинофестивали. Так вот, однажды знакомая Чиприани, знаменитая актриса пожаловалась ему на то, что доктор запретил ей есть любое приготовленное мясо. И великодушный Чиприани специально для нее изобрел блюдо, ставшее потом очень популярным. Это тончайше нарезанные листы сырой говядины под оливковым маслом с лимоном и пармезаном. Блюдо получило имя великого венецианского художника Карпаччо. Не исключено, что в Рождество 1977 года Бродский, очень любивший мясо в любых видах, и Сюзан Зонтаг ели карпаччо здесь, в "Харрис-баре".

Вот что известно точно: в один из этих дней она позвонила ему и пригласила посетить вдову известного поэта Эзры Паунда. Паунд был субъектом фашиствующим, сотрудничал с Муссолини. Бродский относился к нему неприязненно, однако на встречу со вдовой, известной итальянской скрипачкой Ольгой Радж, пошел. Я говорю об этом визите только потому, что благодаря ему возникло это легендарное название знаменитого эссе Иосифа - Fondamenta degli Incurabili - Набережная Неисцелимых. Вот как у него написано. "С фашистами - молодыми или старыми - я, по-моему, никогда не сталкивался, зато со старыми коммунистами имел дело не раз, и в доме Ольги Радж, с этим бюстом Эзры на полу, почуял тот самый дух. От дома мы пошли налево и через две минуты очутились на Fondamenta degli Incurabili".

С этой набережной связана одна загадка. Многие считают, что ее не существует. Действительно, вы нигде не найдете этого названия. И все-таки это неправильно. Посмотрите вот сюда. Видите полустертую надпись на облупившейся стене? Второе слово относительно понятно - Инкурабили. А первое почти стерто. Остался фрагмент, что-то вроде "атаре". Что бы это значило? Давайте спросим у местных жителей. Вон видите, старик выходит из дома как раз на набережную...

Ага! Он говорит, что "атаре" - это часть слова "затаре", на венецианском диалекте "дзаттере" - "набережная". Но вы послушайте, как он сам называет это место! Именно "фондамента дельи инкурабили". Стало быть, у Бродского все правильно.

Знаете, в Нью-Йорке он дал мне почитать это эссе в рукописи - по-английски. Заглавие же было по-итальянски: Fondamenta degli Incurabili. В разговоре Бродский сказал: по-русски будет "Набережная Неизлечимых". (Это потому, что в этом месте когда-то существовал госпиталь, где содержались неизлечимые сифилитики.) Я тогда сказал, что "неисцелимых" звучит лучше "неизлечимых". Он тут же согласился: да, так лучше. Американские издатели попросили его изменить итальянское название, и в английском варианте эссе стало называться Watermark (марка глубины). У меня хранится экземпляр этой книги с дарственной надписью: "От неисцелимого Иосифа".

А вот и еще одна достопримечательность. Видите, буквально в ста метрах от Набережной Неисцелимых дом под номером 923. Здесь и по сей день живет Роберт Морган, друг Бродского, которому посвящено это эссе, американский художник, однажды приехавший в Венецию, да так и оставшийся здесь. Он и сейчас пишет свои работы и удачно их продает. Они сошлись с Бродским, как ни странно, на общем интересе к истории мировых войн и работе спецслужб. Почему-то Иосифа это интересовало. Короче, с Морганом им было о чем поговорить. Постепенно они подружились и часто встречались здесь, в кафе "Нико", рядом с подъездом дома Роберта. Кстати, он же привел Иосифа и в ресторанчик "Локанда Монтин", где висит его картина. Это в пяти минутах от дома 923. Вскоре "Монтин" стал одним из любимых заведений Бродского.

Когда я в очередной раз уезжал в Венецию, он спросил меня, где я обычно обедаю. И со свойственным ему вниманием и дотошностью дал три любимых адреса, среди которых был и этот. Еще один - траттория "Алла Риветта" - неподалеку от Сан-Марко, где подают чикетти - маленькие бутербродики, которые Иосиф обожал. А последний адрес понравился лично мне больше других - харчевня "Маскарон", неподалеку от церкви Санта Мария Формоза. Там на простых деревянных столах бумажные скатерти, с потолка свисают лампочки на плетеных проводах, а в меню всего три-четыре блюда. Не хочешь - не ешь. Зато если захочешь - не пожалеешь. Иосифу нравилась эта непритязательность и отсутствие помпы, мне тоже.

Ну, вот, пожалуй, и все о Набережной Неисцелимых. Посмотрите напоследок через пролив на соседний остров Джудекку. Это, пожалуй, единственное место в Венеции, которое напоминает Неву. Может быть, поэтому оно было дорого ему. Не знаю, он ничего не говорил об этом.

Пансион "Академия", Сан-Пьетро

В первый раз Иосиф приехал в Венецию 35 лет назад, зимой 1973 года. Его встретили и отвезли в его первое венецианское пристанище - пансион "Академия". Об этом у него есть свидетельство в "Набережной Неисцелимых": "Мы высадились на пристани Accademia, попав в плен твердой топографии и соответствующего морального кодекса. После недолгих блужданий по узким переулкам меня доставили в вестибюль отдававшего монастырем пансиона, поцеловали в щеку - скорее как Минотавра, мне показалось, чем как доблестного героя, - и пожелали спокойной ночи... Пару минут я разглядывал мебель, потом завалился спать".

35 лет назад этому пансиону очень повезло: тут поселился человек, который написал в том же 73-м свою знаменитую "Лагуну": "Три старухи с вязаньем в глубоких креслах/ толкуют в холле о муках крестных;/ пансион "Академия" вместе со/ всей Вселенной плывет к Рождеству под рокот/ телевизора...". В 93-м я останавливался здесь и послал Бродскому открытку из этого пансиона, чтобы ему было приятно.

Так же повезло отелю "Лондра" на набережной Скьявони: здесь в 77-м Иосиф написал стихотворение "Сан-Пьетро" об одноименном венецианском островке в районе Кастелло, который ему очень нравился. Там редко бывают туристы, это такие рабочие рыбацкие кварталы Венеции, чем-то напоминающие любимую им Малую Охту в Питере. Тут старые обшарпанные дома с высокими трубами "фумайоли", древний собор Сан-Пьетро с покосившейся колокольней. С половины пятнадцатого до начала девятнадцатого века он, а не Сан-Марко, был кафедральным собором города. Стихотворение Бродского о знаменитом венецианском тумане - "неббия": "...Электричество/ продолжает в полдень гореть в таверне./ Плитняк мостовой отливает желтой/ жареной рыбой.../ За сигаретами вышедший постоялец/ возвращается через десять минут к себе/ по пробуравленному в тумане/ его же туловищем туннелю"...

Он любил бродить по этим улочкам, в отдаленной части Венеции, мимо северной стены "Арсенала", от которой виден остров Сан-Микеле, мимо длинной стены госпиталя к площади Сан-Джованни и Паоло: "...Держась больничной стены, почти задевая ее левым плечом и щурясь на солнце, я вдруг понял: я кот. Кот, съевший рыбу. Обратись ко мне кто-нибудь в этот момент, я бы мяукнул. Я был абсолютно, животно счастлив".

Венеция - кошачий город, символ ее - лев, семейство кошачьих. Иосиф сам обожал котов, а его жена Мария звала их домашнего кота Миссисиппи и Иосифа - котами. Эй, коты, идите сюда! Что характерно, и тот и другой откликались немедленно. Он любил повторять вслед за Ахматовой, как можно определять людей: "Мандельштам - кошка - кофе" или "Пастернак - собака - чай". Сам он, конечно, был "Мандельштам - кошка - кофе". Да и я, честно говоря, тут ближе к нему. Как и во многом другом.

Нет, не могу сказать, что мы были с Иосифом друзьями. Ведь дружба - это отношение равных. Вот с Довлатовым мы дружили. А в наших отношениях с Иосифом я всегда смотрел снизу вверх. Невозможно было утратить ощущение, что рядом с тобой гениальный человек. Однажды девушка из нашей компании, с которой Бродский был едва знаком, пригласила его на свой день рождения. Это было еще до нобелевки. И он совершенно неожиданно приехал. Человек 20 толпились в одной двадцатиметровой комнате. Причем 19 человек в одной половине и один - Иосиф - в другой. Там, на его половине, был какой-то круг от света лампы на полу, и он задумчиво чертил по нему ногой. Понимаете, никто не решался к нему подойти и заговорить. Потом я набрался смелости, подошел, и мы заговорили об античной поэзии. В любой компании, где он появлялся, мгновенно становилось ясно: произошло нечто значительное. Таков был масштаб этой личности.

Однажды я спросил его: к кому вы относитесь как к старшему? Он поразмышлял и сказал что, пожалуй, только к двум людям: к Чеславу Милошу и к Леве Лосеву. Хотя Лев Лосев был старше его всего на 3 года.

Думаю, что и Мария в полной мере понимала, что ее муж - гениальный поэт. Она увидела и услышала его впервые на его публичном выступлении в Париже. Потом написала ему письмо. И они долгое время переписывались. Не по электронке (тогда еще это не было распространено), а на бумаге, при помощи конверта, адреса, написанного от руки, и почтового ящика. (Кстати, Иосиф так и не освоил компьютер, пользовался пишущей машинкой до конца жизни.) И вот, когда после этой длительной переписки они встретились, Иосиф влюбился сразу же. Он увез ее в Швецию, и через два месяца они поженились в Стокгольме. Она потрясающе красива, такая мадонна Беллини с великолепными тяжелыми волосами. Дома они с Иосифом говорили на английском, хотя Мария знала русский (мать ее из рода Трубецких-Барятинских, а отец - итальянец; Винченцо Соццани был высокопоставленным управляющим в компании "Пирелли"). Когда у Бродских бывали гости из России, они говорили по-русски. И только если разговор касался сложным тем, Мария извинялась и переходила на английский, так ей было легче. Она прекрасно образована, окончила Венецианскую консерваторию, хорошо знает музыку. Однажды мы заговорили об Альбане Берге, и я упомянул, между прочим, даты его рождения и смерти. Иосиф переспросил: вы что, хотите сказать, что знаете даты жизни Альбана Берга? Этого просто не может быть! Мария, ты слышишь, он утверждает, что помнит даты рождения и смерти Альбана Берга. Проверь, пожалуйста!

Это было для него характерно. Он не хотел мириться с тем, что кто-то может знать то, чего он не знает. Сам-то Иосиф был феноменально образованным и осведомленным человеком, не чета мне. Но с ним бывало такое: не любил, если кто-то о чем-то знал больше. Однажды мы поспорили о Чарли Паркере. Бродский утверждал, что Паркер играл на тенор-саксофоне, но я-то знал точно, что на альте. Короче, поспорили на бутылку хорошего вина. Через некоторое время я принес ему доказательства, но бутылку хрен получил. Понятное дело, он не проигрыша пожалел: вообще был очень щедрым и широким человеком, обожал делать подарки, и не просто, а именно дорогие подарки. Но ту историю он как-то замотал: не любил проигрывать.

Палаццо Марчелло

Это дворец на Рио де Верона принадлежит графу Джироламо Марчелло, представителю одного из самых видных патрицианских родов Венеции. У него в предках дож и два композитора, именем одного из которых - Бенедетто Марчелло - названа Венецианская консерватория. Здесь Иосиф Бродский останавливался в последние годы своих приездов в Венецию. С Марчелло его познакомила Мария, они подружились. Судя по всему, Иосифу было хорошо здесь. По его рекомендации и мы с женой однажды встретились с графом и были званы в гости. Это было сильным впечатлением, поскольку мы оказались внутри настоящего венецианского палаццо. На первом этаже - он нежилой - стояла кабина для гондолы, "фельце". По венецианской традиции самой лодкой владеет гондольер, а знатному человеку принадлежит вот эта кабинка, на которой изображены геральдические знаки семьи и рода.

Марчелло указал нам на портрет своего далекого предка на стене: это, мол, копия, а подлинник - в галерее Уффици, поскольку автор - Тициан. Одна комната на верхних этажах расписана фресками. Он махнул рукой: чепуха, всего лишь восемнадцатый век. В библиотеке полки с архивами разделены на две части: те, что "до Наполеона", и те, что "после". Я держал в руках "Божественную комедию" 1484 года издания и "Декамерон" 1527 года. Там были пометки марчелловского предка, читателя восемнадцатого века.

Одно из последних стихотворений Бродского - "С натуры" - написано здесь и посвящено владельцу дома Джироламо Марчелло: "...Здесь, где столько/ пролито семени, слез восторга/ и вина, в переулке земного рая/ вечером я стою, вбирая/ сильно скукожившейся резиной/ легких чистый осеннее-зимний,/ розовый от черепичных кровель/ местный воздух, которым вдоволь/ не надышишься, особенно напоследок!/ пахнущий освобождением клеток/ от времени".

Это уже не просто предчувствие смерти, это знание о ней.

Сан-Микеле

Все говорят, что он не жалел себя: две операции на сердце, а курить не бросил и от крепкого кофе не отказался. У меня на этот счет есть свое соображение. Понимаете, человек, который однажды нашел в себе силы встать из-за парты в восьмом классе и навсегда уйти из школы; человек, который позволил себе быть зависимым только от своего дарования и ни от кого и ни от чего больше; человек с действительно редчайшим чувством свободы - такой человек не хотел и не мог себе позволить зависеть даже от собственного тела, от его недугов и немощей. Он предпочел не подчиниться и тут.

Место для захоронения Иосифа выбрала Мария. Я имею в виду не только кладбище на острове Сан-Микеле, но и саму географическую точку - Венецию. Это как раз на полпути между Россией, Родиной (Бродский всегда говорил "Отечество"), и Америкой, давшей ему приют, когда Родина прогнала. Ну и потом, он действительно любил этот город. Больше всех городов на земле.

Он ведь не был по-настоящему захоронен в Нью-Йорке, где умер 28 января 1996 года. На кладбище в Верхнем Манхэттене была ниша в стене, куда вдвинули гроб и закрыли плитой. Через полтора года гроб опустили в землю, здесь, на Сан-Микеле. У Иосифа тут замечательное соседство, через ограду - Дягилев, Стравинский. На табличке с указателями направления к их могилам я тогда от руки написал фломастером и имя Бродского. Эту надпись все время подновляют приходящие к его могиле.

К церемонии перезахоронения Иосифа на Сан-Микеле съехалось много народу, его друзей, близких. Президент Ельцин прислал роскошный венок. Правда, какой-то идиот из совсем уж перегретых антисоветчиков переложил этот венок на могилу Эзры Паунда.

В тот вечер в июне 97-го мы все собрались в палаццо Мочениго на Большом канале, которое тогда арендовали американские друзья Марии. И это был замечательный вечер, поскольку боль потери уже успела приглушиться, и все просто общались, выпивали, вели себя так, словно он вышел в соседнюю комнату. Кстати, о комнатах. Этот вечер проходил как раз в тех апартаментах, где жил когда-то Байрон.

Через два дня мы с Лосевым, Алешковским и Барышниковым приехали на Сан-Микеле к его могиле. Еще раз помянули его, выпили... Миша взял метлу и аккуратно все подмел вокруг. Такая картинка: Барышников с метлой у могилы Бродского...

А надгробие сделал хороший знакомый Иосифа еще по Нью-Йорку, художник Володя Радунский, они жили по соседству, их дети играли вместе (сейчас Володя живет в Риме). Получилось скромное, изящное, в античном стиле надгробие с короткой надписью на лицевой стороне на русском и английском: "Иосиф Бродский Joseph Brodsky 24 мая 1940 г. - 28 января 1996 г.". Правда, на обратной стороне есть еще одна надпись по латыни - цитата из его любимого Проперция: Letum non omnia finit - со смертью все не кончается.

...А если так, то что же остается?

Остается чистый розовый от здешних черепичных крыш воздух, несущий запах мерзлых водорослей, чешуйчатая рябь водички в лагуне перед палаццо Дукале, бирюзовый отсвет каналов в тихом Канареджо, теплый мрамор стен, помнящий тысячи прикосновений, колокольный звон, который будит вас по утрам...

Вы хотели бы встретиться с Бродским? Извольте. Он здесь. Сделайте только шаг.

http://www.rg.ru/200...8/brodskiy.html

[Рона]

http://comment.com.ua/people/p1223.htm

Джозеф в США

В 1974 году в Нью-Йорке Бродский познакомился с одной удивительной супружеской парой. Александр Либерман, родом из Киева, в Штатах владел журнальной империей, будучи при этом известным скульптором и художником. А о его жене просто можно сказать: "Ужель та самая Татьяна?" Дело в том, что Татьяна Либерман когда-то носила фамилию Яковлева и была легендарной возлюбленной Маяковского. Именно ее он хотел взять "одну или вдвоем с Парижем". Именно супруги Либерман ввели Бродского в нью-йоркское элитарное общество, познакомили его со многими американскими знаменитостями. А Татьяна Яковлева-Либерман еще в 1974-м году, прочитав его стихи, сказала: "Помяните мое слово, этот мальчик получит Нобелевскую премию".

В истории с Нобелевской премией есть любопытный малоизвестный эпизод. Режиссер Александр Стефанович, бывший супруг Аллы Пугачевой, собирался отправиться на своей машине в Стокгольм и заснять на видео церемонию вручения Бродскому премии. Евгений Рейн, узнав об этом, попросил его передать знаменитому другу галстук. Он убедил Стефановича, что именно этот галстук был на Борисе Пастернаке, когда Шведское посольство в Москве устроило банкет в честь "Нобеля", присужденного за "Доктора Живаго". В Стокгольме Бродский принял из рук Стефановича галстук Пастернака и не расставался с ним во время Нобелевских торжеств. Поскольку на шее у лауреата красовалась положенная по регламенту бабочка, галстук Бродский положил в нагрудный карман, ближе к сердцу...

"Червонi маки" как память о Родине

На своем пятидесятилетии 24 мая 1990 года всемирно известный поэт Джозеф Бродский (так его называли на Западе) сказал, что до конца жизни останется холостяком. Но уже через год познакомился в Париже с Марией Содзани, молодой русско-итальянской красавицей, и вскоре на ней женился. В 93-м году у них родилась дочь Анна-Александра. Знаменитый танцовщик Михаил Барышников присутствовал на крестинах. Друзья были настолько неразлучны, что всегда вместе отмечали дни рождения —на дому или в ресторане "Русский самовар". Выпив водки, Бродский обычно брал микрофон, облокачивался на белый, подаренный Барышниковым рояль и пел. Репертуар его знали все. Всегда исполнялись "Лили Марлен", "Червонi маки", "Что стоишь, качаясь...", "Очи черные", "Мой костер", "На рейде ночном..." и другие ностальгические песни. При этом нобелевский лауреат терпеть не мог, когда пытались положить на музыку его стихи.

Утром 28 января 1996-го года Иосиф Александрович Бродский собирался ехать в Массачусетский университет — и не проснулся... Еще в конце 80-х он, как это случается у истинных поэтов, предсказал свою судьбу: "Век скоро кончится, но раньше кончусь я".

Некогда он написал: "Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать". Кому-то пришло в голову назвать эти строчки литературным завещанием. А ведь написаны они были за два года до ареста и за десять лет до высылки из страны. Иосиф Александрович слишком болезненно любил свой Ленинград, чтобы стремиться вернуться в него, живым или мертвым. Он мечтал приехать, когда еще были живы его родители. Но ни его к ним, ни их к нему не пустили. Бродский достаточно определенно сказал о своем окончательном невозвращении: "Я не хочу видеть, во что превратился тот город Ленинград, где я родился. Не хочу видеть вывески на английском, не хочу возвращаться в страну, в которой я жил и которой больше нет... Когда тебя выкидывают из страны — это одно, с этим приходится смириться. Но когда твое Отечество перестает существовать — это сводит с ума..."

Ирина Карпинос

Грани+

http://www.litera.ru...s/brodskij.html

* * *

Коньяк в графине - цвета янтаря,

что, в общем, для Литвы симптоматично.

Коньяк вас превращает в бунтаря.

Что не практично. Да, но романтично.

Он сильно обрубает якоря

всему, что неподвижно и статично.

Конец сезона. Столики вверх дном.

Ликуют белки, шишками насытясь.

Храпит в буфете русский агроном,

как свыкшийся с распутицею витязь.

Фонтан журчит, и где-то за окном

милуются Юрате и Каститис.

Пустые пляжи чайками живут.

На солнце сохнут пестрые кабины.

За дюнами транзисторы ревут

и кашляют курляндские камины.

Каштаны в лужах сморщенных плывут

почти как гальванические мины.

К чему вся метрополия глуха,

то в дюжине провинций переняли.

Поет апостол рачьего стиха

в своем невразумительном журнале.

И слепок первородного греха

свой образ тиражирует в канале.

Страна, эпоха - плюнь и разотри!

На волнах пляшет пограничный катер.

Когда часы показывают "три",

слышны, хоть заплыви за дебаркадер,

колокола костела. А внутри

на муки Сына смотрит Богоматерь.

И если жить той жизнью, где пути

действительно расходятся, где фланги,

бесстыдно обнажаясь до кости,

заводят разговор о бумеранге,

то в мире места лучше не найти

осенней, всеми брошенной Паланги.

Ни русских, ни евреев. Через весь

огромный пляж двухлетний археолог,

ушедший в свою собственную спесь,

бредет, зажав фаянсовый осколок.

И если сердце разорвется здесь,

то по-литовски писанный некролог

не превзойдет наклейки с коробка,

где брякают оставшиеся спички.

И солнце, наподобье колобка,

зайдет, на удивление синичке

на миг за кучевые облака

для траура, а может, по привычке.

Лишь море будет рокотать, скорбя

безлично - как бывает у артистов.

Паланга будет, кашляя, сопя,

прислушиваться к ветру, что неистов,

и молча пропускать через себя

республиканских велосипедистов.

Осень 1967

Сочинения Иосифа

http://www.youtube.com/watch?v=hXSX1sEsB00&feature=related

Иосиф Бродский

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РОМАНС

Евгению Рейну, с любовью

Плывет в тоске необьяснимой

среди кирпичного надсада

ночной кораблик негасимый

из Александровского сада,

ночной фонарик нелюдимый,

на розу желтую похожий,

над головой своих любимых,

у ног прохожих.

Плывет в тоске необьяснимой

пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.

В ночной столице фотоснимок

печально сделал иностранец,

и выезжает на Ордынку

такси с больными седоками,

и мертвецы стоят в обнимку

с особняками.

Плывет в тоске необьяснимой

певец печальный по столице,

стоит у лавки керосинной

печальный дворник круглолицый,

спешит по улице невзрачной

любовник старый и красивый.

Полночный поезд новобрачный

плывет в тоске необьяснимой.

Плывет во мгле замоскворецкой,

плывет в несчастие случайный,

блуждает выговор еврейский

на желтой лестнице печальной,

и от любви до невеселья

под Новый год, под воскресенье,

плывет красотка записная,

своей тоски не обьясняя.

Плывет в глазах холодный вечер,

дрожат снежинки на вагоне,

морозный ветер, бледный ветер

обтянет красные ладони,

и льется мед огней вечерних

и пахнет сладкою халвою,

ночной пирог несет сочельник

над головою.

Твой Новый год по темно-синей

волне средь моря городского

плывет в тоске необьяснимой,

как будто жизнь начнется снова,

как будто будет свет и слава,

удачный день и вдоволь хлеба,

как будто жизнь качнется вправо,

качнувшись влево.

28 декабря 1961

Строфы века. Антология русской поэзии.

Автор Ирина Карпинос

01.09.2006 г.

24 мая великому поэту ХХ века Иосифу Бродскому исполнилось бы 65 лет… Когда я впервые услышала "Рождественский романс", от пронзительной красоты этого стихотворения, написанного Бродским в 21(!) год, долго не могла опомниться. А потом открылся другой Бродский, язвительный, желчный, блистательный. Любовь и тюрьма

29 ноября 1963 года газета "Вечерний Ленинград" назвала его "окололитературным тунеядцем". После этой публикации и началась травля. Бродский, чтобы избежать неминуемого ареста, вынужден был в ту злополучную зиму уехать в Москву, оставив любимую женщину Марину Басманову на попечении друга. И друг так увлекся попечительством, что его отношения с Басмановой зашли слишком далеко. О случившемся узнал Бродский и, несмотря на угрозу ареста, сбежал из Москвы в Ленинград. 13 февраля 1964 его арестовали. Иосиф вышел вечером из дома, к нему прицепились три неопознанных объекта, передразнивая его картавость и оскорбляя. Бродский заехал кому-то по физиономии. Этого оказалось достаточно...

Так, в сущности, благодаря любимой женщине и другу, Иосиф Бродский оказался в тюрьме.

Друзья удивлялись, что на суде он вел себя спокойно и даже как-то безразлично. Вспоминая о тех событиях, Бродский говорил, что по сравнению с изменой Марины все казалось ему не стоящим внимания пустяком. После суда Иосифа отправили в тюремно-психиатрическую лечебницу на экспертизу. Он рассказывал об этом, как о самом тяжелом испытании в своей судебной эпопее. "Мне делали страшные уколы. Будили среди ночи, заставляли принимать ледяную ванну…"

Марине Басмановой посвящена почти вся любовная лирика Бродского. Она родила ему сына Андрея, и Бродский не мог смириться с тем, что ребенок носит фамилию Басманов.

Бродский

Антология русской поэзии Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой

Недалеко за цинковой рекою

Ах, улыбнись, в оставленных домах,

Я различу на лицах твой взмах.

Не далеко за цинковой рекою

Где стекла дребезжат наперебой,

И в полдень нагреваются мосты,

Тебе уже не покупать цветы.

Ах, улыбнись, в оставленных домах,

Где ты живешь средь вороха бумаг

И запаха увянувших цветов,

Мне не найти оставленных следов.

Я различу на улице твой взмах.

Как хорошо в оставленных домах

Любить одних и находить других.

Из комнат бесконечно дорогих

Любовью умолкающей дыша,

На век уйти куда-нибудь спеша.

Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой.

Когда на миг все люди замолчат,

Не далеко за цинковой рекой

Твои шаги на целый мир звучат.

Останься на нагревшемся мосту,

Роняй цветы в ночную пустоту,

Когда река блестит из темноты,

Всю ночь несет в Голландию цветы.

Иосиф Бродский

Антология русской поэзии Около океана, при свете свечи; вокруг

поле, заросшее клевером, щавелем и люцерной.

Ввечеру у тела, точно у Шивы, рук,

дотянуться желающих до бесценной.

Упадая в траву, сова настигает мышь,

беспричинно поскрипывают стропила.

В деревянном городе крепче спишь,

потому что снится уже только то, что было.

Пахнет свежей рыбой, к стене прилип

профиль стула, тонкая марля вяло

шевелится в окне; и луна поправляет лучом прилив,

как сползающее одеяло.

Антология русской поэзии ПОДСВЕЧНИК

Сатир, покинув бронзовый ручей,

сжимает канделябр на шесть свечей,

как вещь, принадлежащую ему.

Но, как сурово утверждает опись,

он сам принадлежит ему. Увы,

все виды обладанья таковы.

Сатир -- не исключенье. Посему

в его мошонке зеленеет окись.

Фантазия подчеркивает явь.

А было так: он перебрался вплавь

через поток, в чьем зеркале давно

шестью ветвями дерево шумело.

Он обнял ствол. Но ствол принадлежал

земле. А за спиной уничтожал

следы поток. Просвечивало дно.

И где-то щебетала Филомела.

Еще один продлись все это миг,

сатир бы одиночество постиг,

ручьям свою ненужность и земле;

но в то мгновенье мысль его ослабла.

Стемнело. Но из каждого угла

"Не умер" повторяли зеркала.

Подсвечник воцарился на столе,

пленяя завершенностью ансамбля.

Нас ждет не смерть, а новая среда.

От фотографий бронзовых вреда

сатиру нет. Шагнув за Рубикон,

он затвердел от пейс до гениталий.

Наверно, тем искусство и берет,

что только уточняет, а не врет,

поскольку основной его закон,

бесспорно, независимость деталей.

Зажжем же свечи. Полно говорить,

что нужно чей-то сумрак озарить.

Никто из нас другим не властелин,

хотя поползновения зловещи.

Не мне тебя, красавица, обнять.

И не тебе в слезах меня пенять;

поскольку заливает стеарин

не мысли о вещах, но сами вещи

Бродский Иосиф

Для школьного возраста

М. Б.

Ты знаешь, с наступленьем темноты

пытаюсь я прикидывать на глаз,

отсчитывая горе от версты,

пространство, разделяющее нас.

И цифры как-то сходятся в слова,

откуда приближаются к тебе

смятенье, исходящее от А,

надежда, исходящая от Б.

Два путника, зажав по фонарю,

одновременно движутся во тьме,

разлуку умножая на зарю,

хотя бы и не встретившись в уме.

31 мая 1964

[Рона]

Полторы комнаты или сентиментальное путешествие на Родину

Год выпуска: 2009

Жанр: Биография

Продолжительность: 02:04:11

Режиссер: Андрей Хржановский

В ролях:

Алиса Фрейндлих, Сергей Юрский, Григорий Дитятковский, Артем Смола, Сергей Дрейден, Алексей Девотченко, Александр Леньков, Светлана Крючкова, Сергей Барковский, Александр Баргман

Описание:

Это фильм по литературным сочинениям Бродского, по его рисункам, по материалам его биографии, но прежде всего он инспирирован прозой Бродского.

http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=2986911