Паустовский.Сказки о реальном мире

[Рона]

Константин Георгиевич Паустовский

Похождения жука-носорога

(Солдатская сказка)

Когда Петр Терентьев уходил из деревни на войну, маленький сын его Степа

не знал, что подарить отцу на прощание, и подарил наконец старого

жука-носорога. Поймал он его на огороде и посадил в коробок от спичек. Носорог

сердился, стучал, требовал, чтобы его выпустили. Но Степа его не выпускал, а

подсовывал ему в коробок травинки, чтобы жук не умер от голода. Носорог

травинки сгрызал, но все равно продолжал стучать и браниться.

Степа прорезал в коробке маленькое оконце для притока свежего воздуха. Жук

высовывал в оконце мохнатую лапу и старался ухватить Степу за палец, - хотел,

должно быть, поцарапать от злости. Но Степа пальца не давал. Тогда жук начинал

с досады так жужжать, что мать Степы Акулина кричала:

- Выпусти ты его, лешего! Весь день жундит и жундит, голова от него

распухла!

Петр Терентьев усмехнулся на Степин подарок, погладил Степу по головке

шершавой рукой и спрятал коробок с жуком в сумку от противогаза.

- Только ты его не теряй, сбереги, - сказал Степа.

- Нешто можно такие гостинцы терять, - ответил Петр. - Уж как-нибудь

сберегу.

То ли жуку понравился запах резины, то ли от Петра приятно пахло шинелью и

черным хлебом, но жук присмирел и так и доехал с Петром до самого фронта.

На фронте бойцы удивлялись жуку, трогали пальцами его крепкий рог,

выслушивали рассказ Петра о сыновьем подарке, говорили:

- До чего додумался парнишка! А жук, видать, боевой. Прямо ефрейтор, а не

жук.

Бойцы интересовались, долго ли жук протянет и как у него обстоит дело с

пищевым довольствием - чем его Петр будет кормить и поить. Без воды он, хотя и

жук, а прожить не сможет.

Петр смущенно усмехался, отвечал, что жуку дашь какой-нибудь колосок - он

и питается неделю. Много ли ему нужно.

Однажды ночью Петр в окопе задремал, выронил коробок с жуком из сумки. Жук

долго ворочался, раздвинул щель в коробке, вылез, пошевелил усиками,

прислушался. Далеко гремела земля, сверкали желтые молнии.

Жук полез на куст бузины на краю окопа, чтобы получше осмотреться. Такой

грозы он еще не видал. Молний было слишком много. Звезды не висели неподвижно

на небе, как у жука на родине, в Петровой деревне, а взлетали с земли,

освещали все вокруг ярким светом, дымились и гасли. Гром гремел непрерывно.

Какие-то жуки со свистом проносились мимо. Один из них так ударил в куст

бузины, что с него посыпались красные ягоды. Старый носорог упал, прикинулся

мертвым и долго боялся пошевелиться. Он понял, что с такими жуками лучше не

связываться, - уж очень много их свистело вокруг.

Так он пролежал до утра, пока не поднялось солнце. Жук открыл один глаз,

посмотрел на небо. Оно было синее, теплое, такого неба не было в его деревне.

Огромные птицы с воем падали с этого неба, как коршуны. Жук быстро

перевернулся, стал на ноги, полез под лопух, - испугался, что коршуны его

заклюют до смерти.

Утром Петр хватился жука, начал шарить кругом по земле.

- Ты чего? - спросил сосед-боец с таким загорелым лицом, что его можно

было принять за негра.

- Жук ушел, - ответил Петр с огорчением. - Вот беда!

- Нашел об чем горевать, - сказал загорелый боец. - Жук и есть жук,

насекомое. От него солдату никакой пользы сроду не было.

- Дело не в пользе, - возразил Петр, - а в памяти. Сынишка мне его подарил

напоследок. Тут, брат, не насекомое дорого, дорога память.

- Это точно! - согласился загорелый боец. - Это, конечно, дело другого

порядка. Только найти его - все равно что махорочную крошку в океане-море.

Пропал, значит, жук.

Старый носорог услышал голос Петра, зажужжал, поднялся с земли, перелетел

несколько шагов и сел Петру на рукав шинели. Петр обрадовался, засмеялся, а

загорелый боец сказал:

- Ну и шельма! На хозяйский голос идет, как собака. Насекомое, а котелок у

него варит.

С тех пор Петр перестал сажать жука в коробок, а носил его прямо в сумке

от противогаза, и бойцы еще больше удивлялись: "Видишь ты, совсем ручной

сделался жук!"

Иногда в свободное время Петр выпускал жука, а жук ползал вокруг,

выискивал какие-то корешки, жевал листья. Они были уже не те, что в деревне.

Вместо листьев березы много было листьев вяза и тополя. И Петр, рассуждая с

бойцами, говорил:

- Перешел мой жук на трофейную пищу.

Однажды вечером в сумку от противогаза подуло свежестью, запахом большой

воды, и жук вылез из сумки, чтобы посмотреть, куда это он попал.

Петр стоял вместе с бойцами на пароме. Паром плыл через широкую светлую

реку. За ней садилось золотое солнце, по берегам стояли ракиты, летали над

ними аисты с красными лапами.

- Висла! - говорили бойцы, зачерпывали манерками воду, пили, а кое-кто

умывал в прохладной воде пыльное лицо. - Пили мы, значит, воду из Дона, Днепра

и Буга, а теперь попьем и из Вислы. Больно сладкая в Висле вода.

Жук подышал речной прохладой, пошевелил усиками, залез в сумку, уснул.

Проснулся он от сильной тряски. Сумку мотало, она подскакивала. Жук быстро

вылез, огляделся. Петр бежал по пшеничному полю, а рядом бежали бойцы, кричали

"ура". Чуть светало. На касках бойцов блестела роса.

Жук сначала изо всех сил цеплялся лапками за сумку, потом сообразил, что

все равно ему не удержаться, раскрыл крылья, снялся, полетел рядом с Петром и

загудел, будто подбодряя Петра.

Какой-то человек в грязном зеленом мундире прицелился в Петра из винтовки,

но жук с налета ударил этого человека в глаз. Человек пошатнулся, выронил

винтовку и побежал.

Жук полетел следом за Петром, вцепился ему в плечи и слез в сумку только

тогда, когда Петр упал на землю и крикнул кому-то: "Вот незадача! В ногу меня

задело!" В это время люди в грязных зеленых мундирах уже бежали, оглядываясь,

и за ними по пятам катилось громовое "ура".

Месяц Петр пролежал в лазарете, а жука отдали на сохранение польскому

мальчику. Мальчик этот жил в том же дворе, где помещался лазарет.

Из лазарета Петр снова ушел на фронт - рана у него была легкая. Часть свою

он догнал уже в Германии. Дым от тяжелых боев был такой, будто горела сама

земля и выбрасывала из каждой лощинки громадные черные тучи. Солнце меркло в

небе. Жук, должно быть, оглох от грома пушек и сидел в сумке тихо, не

шевелясь.

Но как-то утром он задвигался и вылез. Дул теплый ветер, уносил далеко на

юг последние полосы дыма. Чистое высокое солнце сверкало в синей небесной

глубине. Было так тихо, что жук слышал шелест листа на дереве над собой. Все

листья висели неподвижно, и только один трепетал и шумел, будто радовался

чему-то и хотел рассказать об этом всем остальным листьям.

Петр сидел на земле, пил из фляжки воду. Капли стекали по его небритому

подбородку, играли на солнце. Напившись, Петр засмеялся и сказал:

- Победа!

- Победа! - отозвались бойцы, сидевшие рядом.

Один из них вытер рукавом глаза и добавил:

- Вечная слава! Стосковалась по нашим рукам родная земля. Мы теперь из нее

сделаем сад и заживем, братцы, вольные и счастливые.

Вскоре после этого Петр вернулся домой. Акулина закричала и заплакала от

радости, а Степа тоже заплакал и спросил:

- Жук живой?

- Живой он, мой товарищ, - ответил Петр. - Не тронула его пуля. Воротился

он в родные места с победителями. И мы его выпустим с тобой, Степа.

Петр вынул жука из сумки, положил на ладонь.

Жук долго сидел, озирался, поводил усами, потом приподнялся на задние

лапки, раскрыл крылья, снова сложил их, подумал и вдруг взлетел с громким

жужжанием - узнал родные места. Он сделал круг над колодцем, над грядкой

укропа в огороде и полетел через речку в лес, где аукались ребята, собирали

грибы и дикую малину. Степа долго бежал за ним, махал картузом.

- Ну вот, - сказал Петр, когда Степа вернулся, - теперь жучище этот

расскажет своим про войну и про геройское свое поведение. Соберет всех жуков

под можжевельником, поклонится на все стороны и расскажет.

Степа засмеялся, а Акулина сказала:

- Будя мальчику сказки рассказывать. Он и впрямь поверит.

- И пусть его верит, - ответил Петр. - От сказки не только ребятам, а даже

бойцам одно удовольствие.

- Ну, разве так! - согласилась Акулина и подбросила в самовар сосновых

шишек.

Самовар загудел, как старый жук-носорог. Синий дым из самоварной трубы

заструился, полетел в вечернее небо, где уже стоял молодой месяц, отражался в

озерах, в реке, смотрел сверху на тихую нашу землю.

http://rutube.ru/tracks/592310.html

Растрепанный воробей.

[Рона]

Книга о жизни (в 6 книгах)

огл(515k) [ 684] 1. Далекие годы

огл(476k) [ 585] 2. Беспокойная юность

огл(394k) [ 655] 3. Начало неведомого века

огл(417k) [ 607] 4. Время больших ожиданий

Повесть

огл(374k) [ 802] Золотая роза

огл( 63k) [ 563] Орест Кипренский

огл(218k) [ 534] Кара-Бугаз

Рассказы

огл( 4k) [ 432] Александр Довженко

огл( 4k) [ 642] Алексей Толстой

огл( 6k) [ 384] Английская бритва

огл( 7k) [ 447] Белые кролики

огл( 10k) [ 394] Дорожные разговоры

огл( 8k) [ 545] Дядя Гиляй

огл( 41k) [ 538] Исаак Левитан

огл( 63k) [ 678] Иван Бунин

огл( 8k) [ 414] Кружевница Настя

огл( 6k) [ 298] Михаил Лоскутов

огл( 7k) [ 358] Опасность

огл( 7k) [ 652] Оскар Уайльд

огл( 7k) [ 386] Пачка папирос

огл( 47k) [ 416] Поток жизни

огл( 10k) [ 369] Правая рука

огл( 9k) [ 426] Приказ по военной школе

огл( 19k) [ 638] Робкое сердце

огл( 17k) [ 528] Рувим Фраерман

огл( 30k) [ 559] Сказочник

огл( 14k) [ 644] Снег

огл( 10k) [ 570] Желтый свет

огл( 55k) [ 835] Рассказы

См. также

www Паустовский в библиотеке Владимира Воблина

www Paustovskij in english translation

www http://www.mumidol.ru/taiga/phaust.htm

http://lib.ru/PROZA/PAUSTOWSKIJ/

--------------------------------------------------------------------------------

[Рона]

http://video.mail.ru/mail/gorbunova_1976/694/1120.html

Квакша

[Рона]

"Не будем говорить о любви, потому что мы до сих пор не знаем, что это такое. Может быть, это густой снег, падающий всю ночь, или зимние ручьи, где плещется форель. Или это смех и пение и запах старой смолы перед рассветом, когда догорают свечи и звезды прижимаются к стеклам, чтобы блестеть в глазах у Марии Черни. Кто знает? Может быть, это обнаженная рука на жестком эполете, пальцы, гладящие холодные волосы, заштопанный фрак Баумвейса. Это мужские слезы о том, чего никогда не ожидало сердце: о нежности, о ласке, несвязном шепоте среди лесных ночей. Может быть, это возвращение детства. Кто знает? И может быть, это отчаяние перед расставанием, когда падает сердце и Мария Черни судорожно гладит рукой обои, столы, створки дверей той комнаты, что была свидетелем ее любви. "

http://www.modernlib.ru/books/paustovskiy_...a_forel/read_1/

http://bookz.ru/authors/paustovskii-konsta...lotaa-_115.html

[Рона]

Константин Паустовский. Тарусские дали

Год выпуска: 2009

Страна: Россия

Жанр: документальный, биографический, короткометражный

Продолжительность: 00:09:45

Описание:

Места вокруг Тарусы воистину прелестны. Они погружены в чистейший легкий воздух. Тарусу давно следовало бы объявить природным заповедником... Над обрывом р.Таруски стоит в саду бревенчатый дом, половина которого принадлежала когда-то Константину Георгиевичу Паустовскому, замечательному русскому писателю... «Окрестности - сказочные! В Москву не тянет. Я живу в одном маленьком домике на Оке. Он так мал, что все его улицы выходят или к реке, с ее плавными, торжественными поворотами, или в поля, где ветер качает хлеба. Или в леса, где по весне буйно цветет между берез и сосен черемуха...». Паустовский умер в 1968 году. Он похоронен на высоком холме. Сквозь ветки могучих деревьев открывается чудесный вид. В быстрых водах Таруски отражается неброская русская природа, которую так любил и всю жизнь воспевал К.Г. Паустовский... «Думать, что твои писания могут изменить к лучшему жизнь, наивно, но писать без веры в это тоже невозможно».

30 мая 1967 года К.Г. Паустовскому присвоено звание "Почетный гражданин города Тарусы".

Похоронен К.Г. Паустовский на местном кладбище на окраине города над обрывистым берегом реки Таруски.

"Паустовского Таруса хоронила,

На руках несла, не уронила,

криком не кричала, не металась,

лишь слеза катилась за слезою.

Все ушли, она одна осталась

И тогда ударила грозою."

Качество: SATRip

Формат: AVI

Видео кодек: DivX

Аудио кодек: MP3

Видео: 688x512; 2058 kbps; 25 fps

Аудио: MP3; 128 kbps; 48 kHz; 2; язык: русский

http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?p=36509919#36509919

[Ikarina]

Константин Георгиевич Паустовский

Похождения жука-носорога

(Солдатская сказка)

Большое СПАСИБО!

[Рона]

Осенняя свежесть продувала всю дачу, особенно капитанскую комнату, похожую на ящик от сигар.

Капитан любил плакаты пароходных компаний, и заклеил ими дощатые стены. Плакаты гипнотизировали белок. Распушив хвосты, они сидели на березе против капитанского окна и, вытаращив булавочные глаза, цепенели перед черными тушами кораблей и белыми маяками на канареечных берегах. Крапал дождь, и виденье экзотических стран застилало беличьи глазки синей пленкой слез и восторга.

По вечерам капитан возился над бесшумным примусом своей конструкции. Все у него было необыкновенное - и примус, и механический приборочник, отламывающий горлышки от бутылок, и самодельный радиоприменик из коробки от папирос, и груды очень толстых книг, казавшихся старинными.

На книгах спала австралийская кошка Миссури с зелеными глазами. Миссури была худа и деликатна, не в пример вороватым и ленивым российским кошкам.

На стенах висело штук пять часов - капитан был любитель точных механизмов. В отсутствие хозяина часы наполняли пустую дачу живым, очень тонким стуком, и сумрак сосновых комнат казался теплее и уютнее.

[Рона]

http://predanie.ru/audio/audioknigi/k-g-paustovskiy/

http://tvspas.ru/search/?q=%EA%EE%ED%F1%F2%E0%ED%F2%E8%ED+%EF%E0%F3%F1%F2%EE%E2%F1%EA%E8%E9&s=%CF%EE%E8%F1%EA

[Рона]

Паустовский К. Г. - Россия, Russia

Произведения Паустовского К. Г.

Паустовский Константин Георгиевич

19(31).5.1892, Москва, - 14.7.1968, там же; похоронен в г. Таруса Калужской области

Русский советский писатель

Родился 19 мая (31 н.с.) в Москве в Гранатном переулке, в семье железнодорожного статистика, но, несмотря на профессию, неисправимого мечтателя. В семье любили театр, много пели, играли на рояле.

Учился в Киеве в классической гимназии, где были хорошие учителя русской словесности, истории, психологии. Много читал, писал стихи. После развода родителей должен был сам зарабатывать себе на жизнь и ученье, перебивался репетиторством. В 1912 закончил гимназию и поступил на естественно-исторический факультет Киевского университета. Через два года перевелся в Московский на юридический факультет.

Первый рассказ "На воде" опубликован в 1912.

Началась первая мировая война, но его как младшего сына в семье (по тогдашним законам) в армию не взяли. Еще в последнем классе гимназии, напечатав свой первый рассказ, Паустовский решает стать писателем, но считает, что для этого надо "уйти в жизнь", чтобы "все знать, все почувствовать и все понять" - "без этого жизненного опыта пути к писательству не было". Поступает вожатым на московский трамвай, затем санитаром на тыловой санитарный поезд. Тогда он узнал и навсегда полюбил среднюю полосу России, ее города.

Паустовский работал на металлургическом Брянском заводе, на котельном заводе в Таганроге и даже в рыбачьей артели на Азовском море. В свободное время начал писать свою первую повесть "Романтики", которая вышла в свет только в 1930-х в Москве. После начала Февральской революции уехал в Москву, стал работать репортером в газетах, оказавшись свидетелем всех событий в Москве в дни Октябрьской революции.

После революции много ездил по стране, бывал в Киеве, служил в Красной Армии, сражаясь "со всякими отпетыми атаманами", уехал в Одессу, где работал в газете "Моряк". Здесь попал в среду молодых писателей, среди которых были Катаев, Ильф, Бабель, Багрицкий и др. Вскоре им снова овладела "муза дальних странствий": живет в Сухуми, Тбилиси, Ереване, пока наконец не возвращается в Москву. Несколько лет работает редактором РОСТА и начинает печататься.

Ранние произведения Паустовского (сборники рассказов и очерков "Морские наброски", 1925, "Минетоза", 1927, "Встречные корабли", 1928; роман "Блистающие облака", 1929) отличает острый динамичный сюжет. Их герои - прекраснодушные мечтатели, тяготящиеся бытом, ненавидящие рутину, жаждущие романтических приключений.

Первой книгой был сборник рассказов "Встречные корабли". Известность Паустовскому принесла повесть "Кара-Бугаз" (1932), в которой документальный материал органически сплавлен с художественным вымыслом. После выхода в свет этой повести навсегда оставляет службу, и писательство становится его единственной любимой работой.

К 30-м гг. относятся повести, разнообразные по тематике и жанру: "Судьба Шарля Лонсевиля" (1933), "Колхида" (1934), "ЧЕрное море" (1936), "Созвездие гончих псов" (1937), "Северная повесть" (1938; одноименный фильм 1960), а также биографические повести о людях искусства: "Исаак Левитан", "Орест Кипренский" (обе - 1937), "Тарас Шевченко" (1939). В "Летних днях" (1937), "Мещерской стороне" (1939), "Жильцах старого дома" (1941) обретает законченность художническая манера писателя, пристально всматривающегося в каждодневное человеческое существование, в мир природы и рассказывающего об увиденном с лирическим воодушевлением.

Его излюбленным жанром становится небольшой рассказ, лирически окрашенный, в центре которого люди творческого склада, большой духовной силы, деятельно творящие добро и противостоящие злу. В 1955 Паустовский опубликовал повесть "Золотая роза" о "прекрасной сущности писательского труда". Много лет он работал над автобиографической "Повестью о жизни", в которой судьба автора показана на фоне процессов, происходивших в России в конце 19?30-е гг. 20 вв. Повествование состоит из шести тесно связанных между собой книг ("ДалЕкие годы", 1945; "Беспокойная юность", 1955; "Начало неведомого века", 1957; "Время больших ожиданий", 1959; "Бросок на Юг", 1960; "Книга скитаний", 1963) и по праву может считаться итогом творческих и нравственных исканий писателя.

Паустовский открывает для себя заповедную землю - Мещеру, которой обязан многими своими рассказами. Он по-прежнему много ездит, и каждая поездка - это книга. За годы своей писательской жизни он объездил весь Советский Союз.

Во время Великой Отечественной войны был военным корреспондентом и тоже изъездил много мест. После войны впервые был на Западе: Чехословакия, Италия, Турция, Греция, Швеция и т.д. Встреча с Парижем была для него особенно дорогой и близкой.

Книги Паустовского переведены на многие иностранные языки. Награжден орденом Ленина, 2 др. орденами и медалью.

http://www.kid-author.ru/?pg=paust

[Рона]

РОССИЯ БЕЗ ПАУСТОВСКОГО

К 110-летию со дня рождения певца Тарусы

-------------------------------

КОНСТАНТИН КЕДРОВ

-------------------------------

Его проза взволновала Бунина. И не случайно. В первых главах "Повести о жизни" Бунин угадал возрождение русской литературы. Он написал из Парижа в Россию трогательное письмо, которое могло для Паустовского выйти боком. Но обошлось. Паустовский всегда был какой-то антисоветский и дореволюционный. Похоже, что в XX веке он находился, как в эмиграции из прошлых времен. В 1956 году была издана его "Золотая роза". Книга над временем и поверх всех барьеров. Об Андерсене, о Грине, о художниках всех времен и народов, о творчестве, о вдохновении. Сегодня эта вещь читается, как жития святых, хотя мы-то знаем, что художники отнюдь не святые, скорее наоборот. Но Паустовский писал не о художниках, а о творчестве. Все мимолетное, наносное выведено за скобки. Золотая роза отлита из ювелирной золотой ныли. Такова же и проза Паустовского.

Он всю жизнь менялся. В 30-х годах начинал, как Грин, потом вернулся к бунинскому реализму, а в 60-х вдруг оказался близок к Ильфу и Эренбургу. Его мемуары об одесской литературной школе читаются весело и легко. Бабель, Багрицкий, Олеша, Ильф, Катаев, сам Паустовский предстали здесь прикольной молодежной компанией сотрудников одесской газеты "Моряк", всем гнездом перекочевавшей в московский "Гудок" и создавших там блестящую, совсем не советскую литературу. Бабеля расстреляли, Багрицкий умер от чахотки, Олеша спился, Ильфа тоже рано унес туберкулез. Остались последние из могикан - Катаев и Паустовский, и они достойно плыли по волнам 60-х годов. Почему-то Хрущев особо взъярился на мемуарную прозу Паустовского: "Он пишет, что они в Одессе в 20-е го-ды килькой питались, а у нас и кильки не было!!!" - злобно орал безумный глава безумного государства. Паустовский молчал, задыхаясь от подступающей астмы. Марлен Дитрих, посетившая Советский Союз, встала перед писателем на колени и поцеловала ему руку. Она читала только одну его новеллу - "Телеграмма".

Сегодня я прошел по крупнейшим книжным магазинам Москвы. Паустовского там нет. Это и странно, и страшно одновременно. Можно не читать "Кара-Бугаз", "Блистающие облака", но не прочесть в юности "Золотую розу" - это все равно, что не совсем родиться. Некоторые писатели достигли такого уровня, что их книги переросли литературу, стали явлением природы, неотделимой деталью русского пейзажа. После Бунина такие книги создал Паустовский. Россия без Паустовского - это все равно, что русский пейзаж без нивы. Духовный ландшафт страны искорежен и обезображен. Зигзаги современной книготорговли и современного издания заведут нас в бедуинскую пустыню, где мы уже никогда не найдем и не увидим друг друга.

Впрочем, за Паустовского я спокоен. Его будут читать и через сто лет. Мне просто жалко людей, которые не прочтут его здесь и сейчас. Это чтение оздоровляет, как прогулка после грозы. Вся грязь смыта, вся духота ушла. Дышится легко, и видно только хорошее. Вы скажете, что это взгляд искусственный. Для Паустовского он был

60-е годы стали не менее знаковым явлением, чем знаменитый Серебряный век. Едва повеяло легкой оттепелью, тут же выяснилось, что под глыбами совдеповского официоза, как зеленая трава подо льдом, перезимовала и вызрела великая культура, не поддающаяся никакому террору. Мир узнал об этом, прочитав "Доктора Живаго", но Пастернак писал свой роман не в пустыне, а в благодатном оазисе прозы Паустовского. Он искренне надеялся напечатать свой роман в Советском Союзе, ведь напечатал же Паустовский "Повесть о жизни", где в сущности тот же сюжет. Интеллигент, оставшийся самим собой внутри советской давильни. Жизнь Паустовского сама по себе была таким романом. После литературных беснований Хрущева имя Константина Георгиевича попытались предать забвению при жизни. Задача явно невыполнимая. В каждой интеллигентной семье стоял на полке его шеститомник. Сегодня новая полоса искусственного забвения, вызванная, как нам говорят, всего лишь навсего условиями рынка.

Нас все время пытаются убедить, что рынок и литература - две вещи несовместные, но это несусветная чушь. Плохому танцору культура всегда мешает. Паустовский старался быть подчеркнуто не столичным, провинциальным. Жил в калужской Тарусе и превратил тихий дачный городок в литературную мекку шестидесятников. Ведь литературная оттепель началась с легендарного альманаха " Тарусские страницы", душой которого был, конечно же, Паустовский. Многих раздражала жизнь великих дачников-небожителей or Пастернака до Паустовского. Действительно, они создали своеобразное государство в государстве. Их дачи стали неприступными рыцарскими замками для абсолютистской власти. Там была тихая настоящая жизнь, противостоящая шумным митингам, демонстрациям, съездам и прочим коммунистическим оргиям. Тихий голос Паустовского (он никогда не кричал) перекрыл митинговый ор.

Не случайно из художников XIX века он больше всего любил тихую живопись Левитана. Действительно проза Паустовского похожа на картину "Над вечным покоем". Он всегда радовался жизни, но всегда видел смерть, о которой в то время думать не полагалось. Паустовский знал о жизни что-то самое главное. Его мемуары можно было бы снабдить заголовком "В поисках точных слов". Он часто возвращался к этой теме. Все писатели - от Андерсена до Бабеля - ищут точные слова и находят их самым неожиданным образом. Бальзаку для вдохновения нужен кофе, а Флоберу запах гниющих яблок. Паустовский открыл, что гекзаметр Гомера возник из морского прибоя. Похоже, что писатель говорит здесь не о Гомере, а о себе. Он захватил в Тарусу Черное море, как морская раковина несет в себе шум прибоя. Его проза вобрала и стихию мори, и тихое течение Оки. Он во всем подражал природе, поэтому остался неподражаемым. Той природы и даже того моря с тем побережьем сегодня уже нет. Любимую Паустовским Мещеру загрязнил Чернобыль. Но в прозе Паустовского природа останется чистой, незагрязненной навсегда.

http://paustovskiy.niv.ru/paustovskiy/text/kniga-o-zhizni/vremya-ozhidanij.htm

http://lib.ru/PROZA/PAUSTOWSKIJ/lifebook2.txt

http://www.teremok.in/Pisateli/Rus_Pisateli/paustovski/paustovski.htm

http://video.yandex.ru/#search?text=%D0%BF%D0%B0%D1%83%D1%81%D1%82%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9%20%D0%BE%20%D0%B6%D0%B8%D0%B7%D0%BD%D0%B8&where=all

Главное его создание - это романтика Мещёрского края. Окский заповедник - это центральное образование в Мещёре основным символом, которого является Чёрный Аист. Главный пункт Окского Заповедника называется Брыкин Бор. Это название связано с одним разбойником, который поселился в этом посёлке для того, чтобы грабить суда, проходившие по Волге. Интересно, что если поискать какие-либо литературные произведения, посвящённые Мещёрскому краю можно почувствовать "ноты" Паустовского.

Ганс Христиан Андерсен, как и следовало ожидать, является самым любимым писателем для Паустовского. Он пишет о нём как о боге и книжки про Андерсена в середине 20 века выходят обычно с предисловием Паустовского.

Мне было всего семь лет, когда я познакомился с писателем Кристианом Андерсеном.

Случилось это в зимний вечер 31 декабря 1899 года, - всего за несколько часов до наступления двадцатого столетия. Весёлый датский сказочник встретил меня на пороге нового века.

Но долго рассматривал меня, прищурив один глаз и посмеиваясь, потом достал из кармана белоснежный душистый платок, встряхнул им, и из платка выпала большая белая роза. Сразу же вся комната наполнилась её серебреным звоном. Оказалось, что это звенят лепестки розы, ударившись о кирпичный пол подвала, где жила тогда наша семья.

Я должен сказать, что этот случай с Андерсеном был тем явлением, которое старомодные писатели называли сном наяву. Просто это мне должно быть привиделось.

Так, по-видимому, Паустовский встретился с самим собой. На основании предположения о том, что Андерсен и Паустовский - это один и тот же человек, можно сделать очень много психоаналитических исследований по поводу природы "несметных сокровищ внутри себя" и каким образом эти сокровища можно передать от одной жизни к другой и какой эффект при этом может возникнуть, когда человек встречается с самим собой.

Очень интересно сравнить, например такие полярные пары, как Герцен-Солженицин и Андерсен-Паустовкий. Оба соответствующих человека писали примерно в одно тоже время, то первая пара - это материалисты, а вторая пара идеалисты. Оба описывают реальный мир вокруг себя. Но Герцен описывает "реальный материальный мир", а Андерсен - "романтический имидж той же самой жизни". Аналогично, Солженицын смотрит на жизнь России с точки знания чистого материализма и проблем преступного государства, а Паустовский смотрит на то же самое государство как объект для создания своей романтики. В его представлении очевидно не существует ни сталинских лагерей, ни Гулагов - только романтика реального мира и романтика обычной русской Природы.

Романтическая настроенность не противоречит простому интересу к "грубой" жизни и любви к ней. Во всех областях действительности и человеческой деятельности, за редкими исключениями, заложены зёрна романтики.

Их можно не заметить и растоптать или, наоборот, дать им возможность разрастись, украсить и облагородить своим цветением внутренний мир человека. Романтичность свойственна всему, в частности науке и познанию. Чем больше знает человек, тем полнее он воспринимает действительность, тем теснее его окружает поэзия и тем он счастливее.

Наоборот, невежественность делает человека равнодушным в миру, а равнодушие растёт медленно, но необратимо, как раковая опухоль. Жизнь в сознании равнодушного быстро вянет, сереет, огромные пласты её отмирают, и в конце концов равнодушный человек остаётся наедине со своим невежеством и своим жалким благополучием.

Истинное счастье - это, прежде всего удел знающих, удел ищущих и мечтателей.

Самое большое, простое и бесхитростное счастье я нашёл в лесном Мещёрскому краю. Средней России - и только ей - я обязан большинством написанных мною вещей. Перечисление их займёт много места.

Так иногда бывает: увидишь какую-нибудь полевую дорогу или деревушку на косогоре - и вдруг вспомнишь, что уже видел её когда-то очень давно, может быть даже во сне, но полюбил всем сердцем.

Так случилось у меня и со Средней Россией. Она завладела мной сразу и навсегда. Я ощутил её, как свою настоящую давнюю родину и почувствовал себя русским до последней прожилки.

С тех пор я не знаю ничего более близкого мне, чем наши простые русские люди, и ничего более прекрасного, чем наша земля.

http://bioserge.narod.ru/anderson.html

http://znayka.net/rasskazy-dlya-detej/konstantin-paustovskij/

[Рона]

Паустовский спит

— Нынешние писатели мысль излагают сумбурно, — произнес Паустовский и поводил мягкой ладонью в воздухе, словно бы погладил нынешних писателей. И задремал Паустовский в кресле.

Спит Паустовский. И в саду за окном все стихло. Только звякнет порой падучая звезда о железную крышу или скрипнет тоскливо картошка. А бывает, топнет у крыльца ежик, зашедший под вечер узнать, как там Паустовский, топнет и заорет: «ПА-У-СТОВСКИЙ!!!!»

Но тут же зацыкают на него пушистыми хвостами белки с сосны:

— Тссс. Цыц! Спит Паустовский.

— Аа.. — понимающим баском прошепчет ежик, приподнимется на задние лапки и, на цыпочках, тихо пойдет прочь: — Ну а чего ж.. И правильно.. Пусть спит.. И хорошо.. А то как же он завтра проснется, не спамши-то..

© Graf_Alter, 2007

http://lovi.tv/video/kpvukqzfuk/Soldatskay_skazka_Otlicnii_sovetskii_mul_tfil_m

http://mults.spb.ru/mults/?id=2298

http://mults.spb.ru/mults/?id=1911

[Рона]

http://paustovskiy.niv.ru/paustovskiy/text/rasskaz/rasskazy.htm

[Рона]

Колокольчик помогает в любви. О волшебной силе колокольчика в рассказе русского писателя Константина Паустовского "Приточная трава"...

На поляне около лесной опушки я увидел синие цветы. Они жались друг к другу. Заросли их были похожи на маленькие озера с густой синей водой.

Я нарвал большой букет этих цветов. Когда я встряхивал его, в цветах погромыхивали созревшие семена.

Цветы были незнакомые, похожие на колокольчики. Но у колокольчиков чашечка всегда склоняется к земле, а у этих неизвестных цветов сухие чашечки стояли, вытянувшись вверх.

На полевой дороге мне попались навстречу две деревенские девушки. Они шли, должно быть, издалека. Пыльные туфли, связанные тесемками, висели у них через плечо. Они о чем-то болтали, смеялись, но, увидев меня, тотчас замолкли, торопливо поправили под платочками светлые волосы и сердито поджали губы.

Почему-то всегда бывает обидно, когда вот такие загорелые, сероглазые и смешливые девушки, увидев тебя, сразу же напускают на себя суровость. И еще обиднее, когда, разминувшись с ними, услышишь за спиной сдержанный смех.

Я уже был готов обидеться, но, поравнявшись со мной, девушки остановились, и обе сразу улыбнулись мне так застенчиво и легко, что я даже растерялся. Что может быть лучше этой неожиданной девичьей улыбки на глухой полевой дороге, когда в синей глубине глаз вдруг появляется влажный ласковый блеск и ты стоишь, удивленный, будто перед тобой сразу расцвел всеми своими сияющими цветами, весь в брызгах и пахучей прелести, куст жимолости или боярышника?

— Спасибо вам, — сказали мне девушки.

— За что?

— За то, что вы нам повстречались с этими цветами.

Девушки вдруг бросились бежать, но на бегу несколько раз оглядывались и, смеясь, ласково кричали мне одни и те же слова:

— Спасибо вам! Спасибо!

Я решил, что девушки развеселились и шутят надо мной. Но в этом маленьком случае на полевой дороге все же было что-то таинственное, удивительное, чего я не мог понять.

На околице деревни мне встретилась торопливая чистенькая старушка. Она тащила на веревке дымчатую козу. Увидев меня, старушка остановилась, всплеснула руками, выпустила козу и запела:

— Ой, милок! И до чего ж это чудесно, что ты мне встретился на пути. Уж и не знаю, как мне тебя благодарить.

— За что же меня благодарить, бабушка? — спросил я.

— Ишь притворенный, — ответила старушка и хитро покачала головой. — Уж будто ты и не знаешь! Сказать этого я тебе не могу, нельзя говорить. Ты иди своей дорогой и не торопись, чтобы тебе ветрел ось побольше людей.

Только в деревне загадка наконец разъяснилась. Раскрыл ее мне председатель сельсовета, Иван Карпович — человек строгий и деловой, но имевший склонность к краеведению и историческим изысканиям, как он выражался, «в масштабах своего района».

— Это вы нашли редкий цветок, — сказал он мне. — Называется „приточная трава”. Есть такое поверье — да вот не знаю, стоит ли его разоблачать? — будто этот цветок приносит девушкам счастливую любовь, а пожилым людям — спокойную старость. И вообще — счастье. Иван Карпович засмеялся:

— Вот и мне вы попались навстречу с «приточной травой». Пожалуй, будет и мне удача в моей работе.

На поляне около лесной опушки я увидел синие цветы. Они жались друг к другу. Заросли их были похожи на маленькие озера с густой синей водой.

http://zalgalina.liv....com/14376.html

http://www.vestnik-c...e/news11760.php

• Константин Паустовский
  
• Ручьи, где плещется форель
  
• любовь
  

Не будем говорить о любви, потому что мы до сих пор не знаем, что это такое. Может быть, это густой снег, падающий всю ночь, или зимние ручьи, где плещется форель. Или это смех, и пение, и запах старой смолы перед рассветом, когда догорают свечи и звезды прижимаются к стеклам, чтобы блестеть в глазах. Кто знает? Может быть, это мужские слезы о том, что некогда ожидало сердце: о нежности, о ласке, несвязном шепоте среди лесных ночей. Может быть, это возвращение детства. Кто знает?

Константин Паустовский

КОТ-ВОРЮГА

Мы пришли в отчаяние. Мы не знали, как поймать этого рыжего кота. Он обворовывал нас каждую ночь. Он так ловко прятался, что никто из нас его толком не видел. Только через неделю удалось, наконец, установить, что у кота разорвано ухо и отрублен кусок грязного хвоста. Это был кот, потерявший всякую совесть, кот— бродяга и бандит. Звали его за глаза Ворюгой.

Он воровал все: рыбу, мясо, сметану и хлеб. Однажды он даже разрыл в чулане жестяную банку с червями. Их он не съел, но на разрытую банку сбежались куры и склевали весь наш запас червей. Объевшиеся куры лежали на солнце и стонали. Мы ходили около них и ругались, но рыбная ловля все равно была сорвана.

Почти месяц мы потратили на то, чтобы выследить рыжего кота. Деревенские мальчишки помогали нам в этом. Однажды они примчались и, запыхавшись, рассказали, что на рассвете кот пронесся, приседая, через огороды и протащил в зубах кукан с окунями. Мы бросились в погреб и обнаружили пропажу кукана; на нем было десять жирных окуней, пойманных на Прорве. Это было уже не воровство, а грабеж средь бела дня. Мы поклялись поймать кота и вздуть его за бандитские проделки.

Кот попался этим же вечером. Он украл со стола кусок ливерной колбасы и полез с ним на березу. Мы начали трясти березу. Кот уронил колбасу, она упала на голову Рувиму. Кот смотрел на нас сверху дикими глазами и грозно выл. Но спасения не было, и кот решился на отчаянный поступок. С ужасающим воем он сорвался с березы, упал на землю, подскочил, как футбольный мяч, и умчался под дом.

Дом был маленький. Он стоял в глухом, заброшенном саду. Каждую ночь нас будил стук диких яблок, падавших с веток на его тесовую крышу. Дом был завален удочками, дробью, яблоками и сухими листьями. Мы в нем только ночевали. Все дни, от рассвета до темноты, мы проводили на берегах бесчисленных протоков и озер. Там мы ловили рыбу и разводили костры в прибрежных зарослях. Чтобы пройти к берегу озер, приходилось вытаптывать узкие тропинки в душистых высоких травах. Их венчики качались над головами и осыпали плечи желтой цветочной пылью. Возвращались мы вечером, исцарапанные шиповником, усталые, сожженные солнцем, со связками серебристой рыбы, и каждый раз нас встречали рассказами о новых босяцких выходках рыжего кота. Но, наконец, кот попался. Он залез под дом в единственный узкий лаз. Выхода оттуда не было.

Мы заложили лаз старой рыболовной сетью и начали ждать. Но кот не выходил. Он противно выл, как подземный дух, выл непрерывно и без всякого утомления. Прошел час, два, три... Пора было ложиться спать, но кот выл и ругался под домом, и это действовало нам на нервы.

Тогда был вызван Ленька, сын деревенского сапожника. Ленька славился бесстрашием и ловкостью. Ему поручили вытащить из-под дома кота. Ленька взял шелковую леску, привязал к ней за хвост пойманную днем плотицу и закинул ее через лаз в подполье. Вой прекратился. Мы услышали хруст и хищное щелканье — кот вцепился зубами в рыбью голову. Он вцепился мертвой хваткой. Ленька потащил за леску, Кот отчаянно упирался, но Ленька был сильнее, и, кроме того, кот не хотел выпускать вкусную рыбу. Через минуту голова кота с зажатой в зубах плотицей показалась в отверстии лаза. Ленька схватил кота за шиворот и поднял над землей. Мы впервые его рассмотрели как следует.

Кот зажмурил глаза и прижал уши. Хвост он на всякий случай подобрал под себя. Это оказался тощий, несмотря на постоянное воровство, огненно-рыжий кот-беспризорник с белыми подпалинами на животе.

Рассмотрев кота, Рувим задумчиво спросил:

— Что же нам с ним делать?

— Выдрать! — сказал я.

— Не поможет, — сказал Ленька. — У него с детства характер такой. Попробуйте его накормить как следует.

Кот ждал, зажмурив глаза. Мы последовали этому совету, втащили кота в чулан и дали ему замечательный ужин: жареную свинину, заливное из окуней, творожники и сметану. Кот ел больше часа. Он вышел из чулана пошатываясь, сел на пороге и мылся, поглядывая на нас и на низкие звезды зелеными нахальными глазами. После умывания он долго фыркал и терся головой о пол. Это, очевидно, должно было обозначать веселье. Мы боялись, что он протрет себе шерсть на затылке. Потом кот перевернулся на спину, поймал свой хвост, пожевал его, выплюнул, растянулся у печки и мирно захрапел.

С этого дня он у нас прижился и перестал воровать. На следующее утро он даже совершил благородный и неожиданный поступок. Куры влезли на стол в саду и, толкая друг друга и переругиваясь, начали склевывать из тарелок гречневую кашу. Кот, дрожа от негодования, прокрался к курам и с коротким победным криком прыгнул на стол. Куры взлетели с отчаянным воплем. Они перевернули кувшин с молоком и бросились, теряя перья, удирать из сада.

Впереди мчался, икая, голенастый петух-дурак, прозванный "Горлачом”. Кот несся за ним на трех лапах, а четвертой, передней лапой бил петуха по спине. От петуха летели пыль и пух. Внутри его от каждого удара что-то бухало и гудело, будто кот бил по резиновому мячу. После этого петух несколько минут лежал в припадке, закатив глаза, и тихо стонал. Его облили холодной водой, и он отошел. С тех пор куры опасались воровать. Увидев кота, они с писком и толкотней прятались под домом.

Кот ходил по дому и саду, как хозяин и сторож. Он терся головой о наши ноги. Он требовал благодарности, оставляя на наших брюках клочья рыжей шерсти. Мы переименовали его из Ворюги в Милиционера. Хотя Рувим и утверждал, что это не совсем удобно, но мы были уверены, что милиционеры не будут на нас за это в обиде.

1935

http://sch1262.ru/tarusa/paust.html

Дом Паустовского в Тарусе

[Рона]

Высказывания современников о Паустовском

В. Фраермал — "годы роста"

Рассказчик он (и тогда уже) был превосходный. Настоящий мастер прихотливого, порой непокорного, но всегда великолепного русского языка учился языку везде — и неустанно учил этому своих многочисленных друзей. Он говорил: каждый, самый скромный журналист обязан знать строй и выразительную интонацию родного языка, чувствовать характер каждого слова и особенно внимательно изучать русский глагол.

Часто приводил пример краткости, точности и огромной поэтической силы стиха Пушкина.

Природу он любил как поэт и художник. И сердился на "горожан", которые в выходной едут за город и раздражаются, если неожиданно начнет накрапывать дождик.

Он любил природу во всех ее проявлениях: и "осенний мелкий дождичек", и холодный туман, и сизую росу. Особенно он любил осень и золотой листопад. И часто повторял в письмах пушкинские строки: "И каждой осенью я расцветаю вновь..."

С какой-то детской непосредственностью любил он воду — озерко, море, речушку и даже просто канавку, где тихо бормочет скромный ручеек. И удивительно — он так и не научился плавать, только барахтался около берега в воде. Но воды не боялся. Бесстрашно плавал на глубоких озерах в стареньком челне без весла, просто с помощью шеста или даже доски. А наши рязанские озера коварны, того и гляди, попадешь в колдобину. Он шел искать брод, словно в каждом водоеме брод должен быть обязательно.

Ю. Трифонов — "продолжительные уроки"

Должны были пройти годы, чтобы мы убедились, как был прав Паустовский насчет тяжести писательской доли. Особенно если относиться к этой доле так, как относился он. Его отношение к труду писателя было почти мистически уважительное. Любой писатель — пускай маленький, незаметный, ничтожно успевший, но настоящий — был для Константина Георгиевича существом в некотором смысле сверхъестественным. К нему предъявлялись особые требования, к обычным людям не применимые. Паустовский много думал и писал о людях, создающих книги. В предисловии к собранию своих сочинений на склоне лет он напишет: "Необходимо знать, какие побуждения руководят писателем в его работе. Сила и чистота этих побуждений находятся в прямом отношении или к признанию писателя со стороны народа, или к безразличию и даже прямому отрицанию всего им сделанного".

Демократизм был его природной чертой. Наверно, так же демократичен был Чехов. При всем своем громадном авторитете Константин Георгиевич не стал и не мог стать генералом от литературы. И, надо сказать, ненавидел проявления такого генеральства в других. Тут он находил язвительные слова и беспощадные, злые характеристики, — это я слышал позже, уже не в студенческие времена.

Семинары Паустовского дали нам много. Дело не в каких-то конкретных разборах, словах, примерах, — вернее, не только в них! — но и в том воздухе, который мы впитывали. Если не бояться высокопарных слов, то можно сказать: это был воздух силы и чистоты. То, о чем несколько торжественно заботился Константин Георгиевич, было ему присуще совершенно естественно и для него самого неприметно.

Ю. Казаков — "поедемте в лопшеньгу"

Литературу он любил страстно, говорить о ней мог без конца. И никогда не наслаждался, не любил в одиночку — торопился всех приобщить к своей любви. "Юра, вы Платонова знаете? — спросит и сразу начинает волноваться от одной только мысли о Платонове. — Нет? Непременно достаньте! Это гениальный писатель! Вы погодите, он у меня в Москве есть, я вам дам, вы приходите. Какой это писатель — лучший советский стилист! Как же это вы не читали?"

Он был смугл, с хорошим лбом с залысинами, уши у него были большие, щеки втянуты от болезни, и от этого отчетливей и тверже скулы, тоньше и больше казался горбатый нос и резче морщины, рассекавшие лицо от крыльев носа.

Происходил он с одной стороны от бабки-турчанки, была в нем польская кровь, была и запорожская. О предках говорил он всегда посмеиваясь, покашливая, но было видно-чувствовать себя сыном Востока и запорожской вольницы ему приятно, не однажды возвращался он к этой теме.

Сидел он чаще всего сутулясь, и от этого казался еще меньше и суше, смуглые руки держал всегда на столе, все что-нибудь трогал, вертел во время разговора, смотрел на стол или в окно. Иногда вдруг поднимет взгляд, сразу захватит тебя целиком своими умными темными глазами и тотчас отвернется.

Смеялся он прелестно, застенчиво, глуховато, возле глаз сразу собирались веера морщинок — это были именно морщинки смеха, глаза блестели, вообще все лицо преображалось — на минуту уходили из него усталость и бояь, и я не раз ловил себя на желании рассмешить его, рассказать что-нибудь забавное. Это же стремление подмечал я во всех почти собеседниках Паустовского.

Трудно представить себе более деликатного человека, так сказать, в общежитии. Если болезнь не укладывала его в постель, обязательно выходил в сад навстречу гостю и разговаривал час и два и провожал всегда до ворот. И если гость был неприятен ему, непременно на прощанье скажет что-нибудь очень ласковое. "Очень я вас люблю!" Или: "А знаете, я о вас все знаю — постоянно у всех спрашиваю!"

А. Роскин

"Лик земли" — это не только пышная метафора, но и строгий научный термин. Наряду с неотшлифовавшими свой вкус авторами тощих поэм о "лике земли" пишут седовласые ученые в многотомных географических трудах. Термин этот определяет не только основную тематиче^ скую линию Паустовского, но и метод его работы как писателя-краеведа. Введение термина "лик земли" в обиход науки знаменовало переход современного землеведения на новую, высшую ступень — от голого описательства к изучению страны как единого комплексного целого. Стремлением к созданию средствами художественного слова синтетической картины края отмечены уже ранние путевые очерки и локально окрашенные рассказы Паустовского. Это подымало их над множеством произведений краеведческого жанра, представлявших собой лишь прикрытый "изящной словесностью" монтаж географических данных и этнографических записей.

Художник умеет обнаружить белые пятна там, где карта, казалось, давно и густо заполнена всеми географическими данными. Эти белые пятна — новое, то новое, что открывалось читателю в художественной географии Паустовского.

Среди скромных рязанских пространств набредает Паустовский на древние Мещоры — на край безыменных озер, лесов, похожих на декорацию из "Кольца Нибелунгов", таинственных каналов и деревень, которые плеядой своих художников-самородков войдут в историю народного искусства... "Мещорский край" Паустовского, являющийся высоким образцом художественного очерка, представляет собой подлинное открытие края, сделанное писателем.

Я допускаю, что художественно-географическая энциклопедия, которую образует ряд произведений Паустовского, дает, быть может, специалисту повод для немалого количества коррективов. Страны Паустовского — это не страны из учебника географии. На них лежит весьма характерная для Паустовского двойственная печать точности и вместе с тем некоторой фантастичности. Методы Паустовского весьма далеки от фактографии. Еще в "Кара-Бугазе" Паустовский открыто выступил на защиту вымысла как необходимого компонента даже в основанном на фактических данных очерке.

А. Эрлих

Мир большинства произведений Паустовского великолепен и богат, напоен солнцем, глубоко оптимистичен, населен смелыми людьми, преображающими в суровых трудах и в тяжелой борьбе природу. Этот мир нового, только что рожденного революцией, человечества. В книгах Паустовского как будто сильна, слишком сильна романтическая приподнятость над жизнью. Люди его кажутся приукрашенными, а окружащие их леса, поля, воздух, озера так чудесны, что дышат фантастикой, сказкой.

Это-то и сближает столь разных художников, как Александр Грин и Константин Паустовский. Имя этой приподнятости, возникающей независимо от того, питается ли авторское вдохновение целиком выдумкой и воображением, или целиком является отзвуком непосредственного общения с живой жизнью, — мечты.

Отличный мастер пейзажа, К. Паустовский уверенно владеет и искусством психологических описаний.' Тончайшие чувства, .малейшие движения человеческого сердца, едва приметные волнения души возбуждают с особой силой его авторское внимание. Он описывает их с такой же любовью и с такой же тщательностью, с какой зарисовывает розовые облака в закатный час или лесную чащу в предчувствии грозы...

В книжке для детей автор остается верен себе и своей главной теме. В творчестве своем он сохраняет единую целеустремленность, независимо от материала, над которым работает, и от характера читательской аудитории, которую собирается обслуживать.

Он видит счастливой, цветущей нашу страну, художественное зрение помогает ему находить в обыкновеннейших явлениях природы, в привычной смене времен года, в ясной и бесхитростной жизни животных, так же как и в сложной, многообразной, действенной жизни человека, незамечаемые многими другими глубину, значительность и прелесть. Не отрываясь от действительности, он романтически воссоздает живую жизнь и живую природу. И при этом описания его носят на себе ясный отпечаток нашего времени.

Замечательный портретист, он работал с необыкновенной легкостью и еще в молодости своей создал множество произведений, в которых запечатлел чуть ли не всех именитых людей своего времени и, кроме того, десятки безвестных купцов, моряков, женщин и детей, чиновников и крестьян. Каждый портрет его давал законченный, отчетливо и ярко выраженный внутренний облик человека. Не только лица писал он, но и обладал удивительной способностью выражать во внешнем облике мир внутренний, скрытый, душевный.

У Паустовского есть своя стройная философия природы. Во всех произведениях своих он убедительно иллюстрирует ее основательность и правоту. Вместе с правом на новую, достойную человека, жизнь, мы приобрели с революцией великую власть над природой. Самые лучшие, самые прекрасные, яркие, волнующие краски ее открываются для нас. Их не могли видеть раньше. И все силы ее покорно подчиняются нам; тысячелетние болота Колхиды высыхают и зарастают обширными рощами с золотыми плодами; унылый, спаленный зноем край Ка-ра-Бугаза оживает и щедро дарит нам свои богатства; Арктика открывает нам свои тайны и не сегодня-завтра послужит нам в самых дерзких, только новому человечеству доступных, планах перерождения природы и климата.

А. Дерман

Писательский путь Паустовского показывает, что над ним имеют власть обе характеризованные выше линии искусства, — назовем их очень условно "гриновской" и "левйтановской". Если пересмотреть его книги, то в них окажется немало страниц экзотической романтики "необычайного", с запахами цветов, которых он, вероятно, никогда не видал, с океанскими ветрами, которыми он, может быть, никогда не дышал. Но, наряду с этим, целая галерея людей и десятки пейзажей, отличительной чертой которых является показ скрытой, не бросающейся в глаза красоты.

Мне кажется, что то своеобразие Паустовского, которое так явно ощущается в современной советской литературе, и состоит в переплетении этих двух линий. Важно, однако, отметить, что, по крайней мере в рамках живописания природы, линия "левитанрвская" в творчестве Паустовского с течением времени явно начинает вытеснять "гриновскую", и книжка "Мещорская сторона" в этом смысле представляет особенный интерес.

Т. Хмельницкая

Паустовский разнообразен и неутомим в описании полей и лесов, прудов и рек, восходов и закатов. Он передает тончайшие оттенки света, запахов, звуков.

И любопытно, что Паустовский, виртуозно владеющий словесной палитрой, прежде всего мастер эпитета. Ему всего важнее не предметы — существительные и не действия — глаголы, а отношение к предметам — прилагательные. Эпитет в фразе Паустовского — это тот воздух, которым окутан предмет. Описания Паустовского изобилуют оттеночными эпитетами: "зеленоватый отблеск хвои", "голубоватое зарево Москвы", "в розоватом цвете зари" и т. д. В этих оттеночных эпитетах Паустовский неистощим. Его любимые слова — "слабый", "тусклый", "сумрачный", "застенчивый", "неяркий", "осторожный", "прохладный". "Небо на востоке наливалось чистой и слабой синевой". "Сумрачный блеск", "тусклый отсвет адмиралтейской иглы" и т. д. Именно оттенки, а не цвета. Не свет, а отсвет, не блеск, а отблеск, отражения, переходы, переливы. Медленное, вдумчивое созерцание природы в описании Паустовского вызывает в памяти строки Пастернака: "И жизнь, как тишина осенняя, подробна."

Эту подробность наблюдений, эти обертоны звуков и полутона красок Паустовский передает обдуманным отбором оттеночных эпитетов. Легчайшее прикосновение к предметам описания тоже сближает язык Паустовского с языком поэтическим. Вспомним тютчевское "дымно-легко, мглисто-лилейно".

В своих пейзажах и описаниях Паустовский всегда сочетает поразительную точность каждого оттенка цвета, запаха, звука с туманностью всей перспективы картины. Пейзаж его всегда погружен в лирическую даль — мглистую и неясную. Переменчивые, перламутровые, переливчатые оттенки света и цвета в воплощении природы часто передают у Паустовского то неясное, тревожное, еле уловимое состояние души, которое он называет "ощущением красоты и ожиданием встречи с нею".

Это тревожное и радостное предчувствие счастья, это необычное волнение, охватывающее душу, переполненную красотой мира, и есть та "лирическая сила", о которой так часто и вдохновенно пишет Паустовский.

Паустовский всю творческую жизнь терпеливо и настойчиво борется с этой своей склонностью к литературным реминисценциям и условным красотам. Все его книги становятся как бы полем этой неустанной борьбы, борьбы между жизненным опытом и воображением, борьбы за красоту против красивости. Подлинная красота жизни, воплощенная в литературе, дается писателем как результат пережитого. Красивость же — почти всегда результат отраженного, книжного, навеянного какими-то образцами. Красивость подражательна. Красота самостоятельна, неповторима. Она возникает как итог проникновенного открытия мира самим художником.

Красота у Паустовского побеждает, но красивость еще не окончательно вытеснена и нет-нет да и прорывается на, казалось бы, отвоеванную у нее территорию. Но это, к счастью, лишь очень немногочисленные "пережитки" стиля, от которого Паустовский сознательно и последовательно отходит...

Вл. Солоухин

"Творчество Паустовского само по себе есть проявление огромной, неистребимой любви к русской земле, к русской природе"

В. Шкловский

"В Тарусе с любовью хранят память о Константине Паустовском, о человеке, сумевшем увидеть утро мира, когда над землей пролит новый, еще никем нетронутый воздух. Помнит Паустовского вся страна.".

[Рона]

Рубрики: Актеры и актрисы прошлого

Теги: литература жизнь актрисы марлен дитрих актрисы прошлого к.паустовский

Дорогие друзья! Случайно в интернете прочитала статью об одной фотографии. Думаю, что эта информация у каждого из Вас отзовется по-разному в зависимости от состояния души.

Прежде, чем поведать Вам историю о встрече Марлен Дитрих и К.Паустовского, хочу привести одну из шести заповедей Иосифа Бродского выпускникам Мичиганского университета 1988 года: " И сейчас, и в грядущем

постарайтесь по-доброму относиться к родителям. Не бунтуйте против них, ибо они умрут раньше вас, и таким образом вы избавите себя, если не от горя, то от чувства вины".

"... И вдруг увидел на стене странную фотографию: Константин Паустовский, а перед ним на коленях стоит какая-то странная женщина. Я наклонился, щурясь... и, не веря своим глазам, обернулся к девушке-заведующей. И она кивнула мне - с улыбкой понимания: "Да, это Марлен Дитрих!"

Признаюсь, я испытал легкий шок. А когда девушка рассказала мне историю этой фотографии, пришел в шок настоящий. Потому что оказалось, что 35 лет назад, на втором вечере Дитрих в ЦДЛ случилось нечто фантастическое.

То есть в конце концерта на сцену ЦДЛ вышел с поздравлениями и комплиментами большой начальник из кагэбэшников и любезно спросил Дитрих: "Что бы вы хотели еще увидеть в Москве? Кремль, Большой театр,

мавзолей?"

И эта как бы недоступная богиня в миллионном колье вдруг тихо так ему сказала: "Я бы хотела увидеть советского писателя Константина Паустовского. Это моя мечта много лет!"

Сказать, что присутствующие были ошарашены, - значит не сказать ничего. Мировая звезда - и какой-то Паустовский?! Что за бред?! Все зашептались - что-то тут не то! Начальник, тоже обалдевший поначалу, опомнился первым, дошло: с жиру звезда бесится. Ничего, и не такие причуды полоумных звезд пережили!

И всех мигом - на ноги! И к вечеру этого самого Паустовского, уже полуживого, умирающего в дешевой больнице, разыскали. Объяснили суть нужной встречи. Но врачи запретили. Тогда компетентный товарищ попросил самого писателя. Но и он отказался. Потребовали! Не вышло. И вот пришлось - с непривычки неумело -умолять. Умолили...

И вот при громадном скоплении народу вечером на сцену ЦДЛ вышел, чуть пошатываясь, худой старик.

А через секунду на сцену вышла легендарная звезда, гордая валькирия, подруга Ремарка и Хемингуэя, - и вдруг, не сказав ни единого слова, молча грохнулась перед ним на колени. А потом, схватив его руку, начала ее целовать и долго потом прижимала эту руку к своему лицу, залитому абсолютно не киношными слезами. И весь большой зал беззвучно застонал и замер, как в параличе. И только потом вдруг - медленно, неуверенно,

оглядываясь, как бы стыдясь чего-то! - начал вставать. И встали все. И чей-то женский голос вдруг негромко выкрикнул что-то потрясенно-невнятное, и зал сразу прорвало просто бешеным водопадом рукоплесканий!

А потом, когда замершего от страха Паустовского усадили в старое кресло и блестящий от слез зал, отбив ладони, затих, Марлен Дитрих тихо объяснила, что прочла она книг как бы немало, но самым большим литературным событием в своей жизни считает рассказ советского писателя Константина Паустовского "Телеграмма", который она случайно прочитала в переводе на немецкий в каком-то сборнике,

рекомендованном немецкому юношеству.

И, быстро утерев последнюю, совсем уж бриллиантовую слезу, Марлен сказала - очень просто: "С тех пор я чувствовала как бы некий долг - поцеловать руку писателя, который это написал. И вот - сбылось! Я счастлива, что я успела это сделать. Спасибо вам всем - и спасибо России!"

Чтобы прочитать рассказ К. Паустовского "Телеграмма" можете щелкнуть по ссылке

http://history-life.ru/post153932075/

[Рона]

Формат: SATRip, AVI, XviD, MP3

Режиссер: Юрий Щербаков

Жанр: Драма

Продолжительность: 00:31:11

Год выпуска: 1957

В ролях: Вера Попова, Лидия Смирнова, Николай Сергеев, Геннадий Юхтин, Нина Гуляева

Описание: По мотивам одноименного рассказа К. Паустовского.

Рассказ о том, что в деревне Заборье помирала одна одинокая старая женщина, забытая своей дочерью, живущей в Ленинграде. Название «Телеграмма» символично. Телеграмму посылают в экстренных случаях, когда нужно сообщить что-то очень важное. С телеграммой связывают чувство тревоги, ожидания чего-то плохого. Умирает Катерина Петровна, и Тихон, желая как-то помочь ей, посылает сначала телеграмму Насте в Ленинград, в надежде, что она приедет. А вторую телеграмму, якобы ответную от Насти, тоже посылает он. Но Катерина Петровна умирает, не дождавшись своей дочери. Настя приезжает только на второй день после похорон. Ей не у кого просить прощения, единственный родной человек ушел из жизни, а она не успела даже взглянуть на мать в последний раз и выплакаться на ее груди.

http://tfile.ru/forum/viewtopic.php?t=268905

[Рона]

http://serialu.net/ostrov-bez-ljubvi/

http://tfile.org/video/170808/details/

Год выпуска: 2010

В ролях: Николай Цонку, Маргарита Кутавая, Мария Рассказова, Александра Солянкина

Описание: Отправившись санитаром на первую мировую войну, будущий писатель встречается с Екатериной Степановной Загорской, сестрой милосердия. ...её люблю больше мамы, больше себя... Хатидже - это порыв, грань божественного, радость, тоска, болезнь, небывалые достижения и мучения.

Почему Хатидже? Екатерина Степановна проводила лето 1914 года в деревушке на крымском берегу, и местные татарки звали её Хатидже (по-русски «Екатерина»). Паустовский не застал в живых родителей невесты. Степан Александрович умер еще до рождения младшей дочери. Мария Яковлена последовала за ним через считанные годы. Ее девичья фамилия была Городцова. Она — родственница знаменитого археолога Василия Алексеевича Городцова, открывателя уникальных древностей Старой Рязани.

Венчались летом 1916 года, в родной для Екатерины Подлесной Слободе в Рязани близ Луховиц — так она захотела. В той самой церкви, где когда-то служил священником её отец, которого она никогда не видела. Ещё жива была её няня Аксинья. Дорогие сердцу места, заросшая травой могила матери. Торжество венчания. Смешанные чувства горечи и радости владели Екатериной.

В 1936 году Екатерина Загорская и Константин Паустовский расстались. Екатерина призналась родственникам, что развод мужу дала сама. Не могла вынести, что тот «связался с полькой» (имелась в виду вторая жена Паустовского). Константин Георгиевич, однако, продолжал заботиться о сыне Вадиме и после развода.

[Рона]

Тридцать первого мая родился русский писатель Константин Георгиевич Паустовский (31.5.1892—14.7.1968)

Пятница, 31 Мая 2013 г. 04:30 + в цитатник

ПАУСТОВСКИЙ

Константин Георгиевич Паустовский (31.5.1892—14.7.1968)

Константин Паустовский

Исаак Левитан

(отрывок)

…На бульварах хлопья снега цеплялись за голые сучья деревьев. Из трактиров, как из прачечных, било в лицо паром. Левитан нашел в кармане тридцать копеек - подарок товарищей по Училищу живописи и ваяния, изредка собиравших ему на бедность, - и вошел в трактир. Машина звенела колокольцами и играла "На старой Калужской дороге". Мятый половой, пробегая мимо стойки, оскалился и громко сказал хозяину:

- Еврейчику порцию колбасы с ситным.

Левитан - нищий и голодный мальчик, внук раввина из местечка Кибарты Ковенской губернии - сидел, сгорбившись, за столом в московском трактире и вспоминал картины Коро. Замызганные люди шумели вокруг, ныли слезные песни, дымили едкой махоркой и со свистом тянули желтый кипяток с обсосанных блюдец. Мокрый снег налипал на черные стекла, и нехотя перезванивали колокола.

Левитан сидел долго, спешить ему было некуда. Ночевал он в холодных классах училища на Мясницкой, прятался там от сторожа, прозванного "Нечистая сила". Единственный родной человек - сестра, жившая по чужим людям, изредка кормила его и штопала старый пиджак. Зачем отец приехал из местечка в Москву, почему в Москве и он и мать так скоро умерли, оставив Левитана с сестрой на улице, - мальчик не понимал. Жить в Москве было трудно, одиноко, особенно ему, еврею.

Юный Левитан, 1877

Фото с сайта "Мир Левитана"

- Еврейчику еще порцию ситного, - сказал хозяину половой с болтающимися, как у петрушки, ногами, - видать, ихний бог его плохо кормит.

Левитан низко наклонил голову. Ему хотелось плакать и спать. От теплоты сильно болели ноги. А ночь все лепила и лепила на окна пласты водянистого мартовского снега.

В 1879 году полиция выселила Левитана из Москвы в дачную местность Салтыковку. Вышел царский указ, запрещавший евреям жить в "исконной русской столице". Левитану было в то время восемнадцать лет.

Лето в Салтыковке Левитан вспоминал потом как самое трудное в жизни. Стояла тяжелая жара. Почти каждый день небо обкладывали грозы, ворчал гром, шумел от ветра сухой бурьян под окнами, но не выпадало ни капли дождя. Особенно томительны были сумерки. На балконе соседней дачи зажигали свет. Ночные бабочки тучами бились о ламповые стекла. На крокетной площадке стучали шары. Гимназисты и девушки дурачились и ссорились, доигрывая партию, а потом, поздним вечером, женский голос пел в саду печальный романс: «Мой голос для тебя и ласковый и томный...»

Ему хотелось увидеть женщину, певшую так звонко и печально, увидеть девушек, игравших в крокет, и гимназистов, загонявших с победными воплями деревянные шары к самому полотну железной дороги. Ему хотелось пить на балконе чай из чистых стаканов, трогать ложечкой ломтик лимона, долго ждать, пока стечет с той же ложечки прозрачная нить абрикосового варенья. Ему хотелось хохотать и дурачиться, играть в горелки, петь до полночи, носиться на гигантских шагах и слушать взволнованный шепот гимназистов о писателе Гаршине, написавшем рассказ "Четыре дня", запрещенный цензурой. Ему хотелось смотреть в глаза поющей женщины, - глаза поющих всегда полузакрыты и полны печальной прелести.

Но Левитан был беден, почти нищ. Клетчатый пиджак протерся вконец. Юноша вырос из него. Руки, измазанные масляной краской, торчали из рукавов, как птичьи лапы. Все лето Левитан ходил босиком. Куда было в таком наряде появляться перед веселыми дачниками! И Левитан скрывался. Он брал лодку, заплывал на ней в тростники на дачном пруду и писал этюды, - в лодке ему никто не мешал. Писать этюды в лесу или в полях было опаснее. Здесь можно было натолкнуться на яркий зонтик щеголихи, читающей в тени берез книжку Альбова, или на гувернантку, кудахчущую над выводком детей. А никто не умел презирать бедность так обидно, как гувернантки.

Левитан прятался от дачников, тосковал по ночной певунье и писал этюды. Он совсем забыл о том, что у себя, в Училище живописи и ваяния, Саврасов прочил ему славу Коро, а товарищи - братья Коровины и Николай Чехов – всякий раз затевали над его картинами споры о прелести настоящего русского пейзажа. Будущая слава Коро тонула без остатка в обиде на жизнь, на драные локти и протертые подметки.

Пейзажный класс Московского училища живописи, ваяния и зодчества, около 1877. Левитан стоит третий слева.

Фото с сайта "Мир Левитана"

Левитан в то лето много писал на воздухе. Так велел Саврасов. Как-то весной Саврасов пришел в мастерскую на Мясницкой хмельной, в сердцах выбил пыльное окно и поранил руку.

- Что пишете! - кричал он плачущим голосом, вытирая грязным носовым платком кровь. - Табачный дым? Навоз? Серую кашу?

За разбитым окном неслись облака, солнце жаркими пятнами лежало на куполах, и летал обильный пух от одуванчиков, - в ту пору все московские дворы зарастали одуванчиками.

- Солнце гоните на холсте, - кричал Саврасов, а в дверь уже неодобрительно поглядывал старый сторож "Нечистая сила". – Весеннюю теплынь прозевали! Снег таял, бежал по оврагам холодной водой, - почему не видел я этого на ваших этюдах? Липы распускались, дожди были такие, будто не вода, а серебро лилось с неба, - где все это на ваших холстах? Срам и чепуха!

Со времени этого жестокого разноса Левитан начал работать на воздухе. Вначале ему было трудно привыкнуть к новому ощущению красок. То, что в прокуренных комнатах представлялось ярким и чистым, на воздухе непонятным образом жухло, покрывалось мутным налетом. Левитан стремился писать так, чтобы на картинах его был ощутим воздух, обнимающий своей прозрачностью каждую травинку, каждый лист и стог сена. Все вокруг казалось погруженным в нечто спокойное, синеющее и блестящее. Левитан называл это нечто воздухом. Но это был не тот воздух, каким он представляется нам. Мы дышим им, мы чувствуем его запах, холод или теплоту. Левитан же ощущал его как безграничную среду прозрачного вещества, которое придавало такую пленительную мягкость его полотнам.

Лето кончилось. Все реже был слышен голос незнакомки. Как-то в сумерки Левитан встретил у калитки своего дома молодую женщину. Ее узкие руки белели из-под черных кружев. Кружевами были оторочены рукава платья. Мягкая туча закрыла небо. Шел редкий дождь. Горько пахли цветы в палисадниках. На железнодорожных стрелах зажгли фонари.

Незнакомка стояла у калитки и пыталась раскрыть маленький зонтик, но он не раскрывался. Наконец он раскрылся, и дождь зашуршал по его шелковому верху. Незнакомка медленно пошла к станции. Левитан не видел ее лица, - оно было закрыто зонтиком. Она тоже не видела лица Левитана, она заметила только его босые грязные ноги и подняла зонтик, чтобы не зацепить Левитана. В неверном свете он увидел бледное лицо. Оно показалось ему знакомым и красивым.

Левитан вернулся в свою каморку и лег. Чадила свеча, гудел дождь, на станции рыдали пьяные. Тоска по материнской, сестринской, женской любви вошла с тех пор в сердце и не покидала Левитана до последних дней его жизни.

Этой же осенью Левитан написал Осенний день в Сокольниках. Это была первая его картина, где серая и золотая осень, печальная, как тогдашняя русская жизнь, как жизнь самого Левитана, дышала с холста осторожной теплотой и щемила у зрителей сердце. По дорожке Сокольнического парка, по ворохам опавшей листвы шла молодая женщина в черном - та незнакомка, чей голос Левитан никак не мог забыть. "Мой голос для тебя и ласковый и томный..." Она была одна среди осенней рощи, и это одиночество окружало ее ощущением грусти и задумчивости.

задумчивости.

Исаак Левитан. «Осенний день. Сокольники» (1879, ГТГ)

"Осенний день в Сокольниках" - единственный пейзаж Левитана, где присутствует человек, и то его написал Николай Чехов. После этого люди ни разу не появлялись на его полотнах. Их заменили леса и пажити, туманные разливы и нищие избы России, безгласные и одинокие, как был в то время безгласен и одинок человек.

Годы учения в Училище живописи и ваяния окончились. Левитан написал последнюю, дипломную работу - облачный день, поле, копны сжатого хлеба. Саврасов мельком взглянул на картину и написал мелом на изнанке: "Большая серебряная медаль".

Алексей Кондратьевич Саврасов

Преподаватели училища побаивались Саврасова. Нередко пьяный, задиристый, он вел себя с учениками, как с равными, а напившись, ниспровергал все, кричал о бесталанности большинства признанных художников и требовал на холстах воздуха, простора. Неприязнь к Саврасову преподаватели переносили на его любимого ученика - Левитана. Кроме того, талантливый еврейский мальчик раздражал иных преподавателей. Еврей, по их мнению, не должен был касаться русского пейзажа, - это было делом коренных русских художников. Картина была признана недостойной медали. Левитан не получил звания художника, ему дали диплом учителя чистописания.

С этим жалким дипломом вышел в жизнь один из тончайших художников своего времени, будущий друг Чехова, первый и еще робкий певец русской природы…

Левитан И.И. Автопортрет. 1880-е.

Литература: К.Г. Паустовский. Собр. Соч. в 8 томах. – М.: Художественная литература, 1968.

К.Г. Паустовский

К.Г. Паустовский на фронте, 1915 год.

К.Г.Паустовский и В.В.Навашина-Паустовская.

Солотча. Конец 1930-х годов

[Рона]

Конец 1930-х годов

К.Г.Паустовский и В.В.Навашина-Паустовская

на узкоколейке в Солотче. В окне вагона:

сын писателя Вадим и приемный сын Сергей Навашин.

Конец 1930-х годов

К.Г.Паустовский и В.В.Навашина-Паустовская.

Конец 1930-х годов

Константин Паустовский. 1930-е годы

К.Г.Паустовский в Солотче.

У любимого им "паровоза-самовара" на узкоколейке Рязань - Тума.

Конец 1930-х годов

http://www.liveinternet.ru/users/bo4kameda/post278227267/