Больше,чем любовь!

[Рона]

Тайная жизнь Жены художника.

Гала Дали, Галина Дьяконова - женщина с удивительной судьбой Почему женщина, родившаяся в заснеженной России, стала музой, мистическим образом вдохновлявшей гения сюрреализма Сальвадора Дали?

Дали безусловно, гений.....но вспомните его музу....За каждым великим мужчиной стояла великая женщина......для Дали таковой была Гала, русская женщина, не красавица, но Дали боготворил её, вспомните его женские образы - это везде Гала.

Галина Дьяконова была загадочной и противоречивой фигурой, но не было у Сальвадора Дали более преданного друга и помощника, чем она. Не случайно после ее смерти художник впал в глубочайшую депрессию и потерял интерес к живописи. Вместе они прожили долгую и захватывающую жизнь - с 1929 года, когда познакомились в Каталонии, до 1982 года, когда Гала покинула этот мир. В сентябре 1929 года в поселок Кадакес, в нескольких километрах от Порт-Льигата, где тогда жил Дали, приехал французский поэт Поль Элюар со своей русской женой Еленой Дьяконовой — Гала, как называли ее еще в России. Первая же встреча 25-летнего Сальвадора с 36-летней Галой был как удар молнии. Дали мгновенно и страстно влюбился в нее. И она, пораженная молодым художником, не раздумывая, осталась в Кадакесе.

Художник потрясен: облик Галы неожиданно совпал с образом той неведомой русской девочки, которая так часто виделась ему во сне, и с придуманным идеалом "элегантной женщины", которую он вечно искал вокруг и вот, наконец, встретил. Дали было наплевать на реальность, в его воображении все уже решилось: отныне Гала принадлежит ему одному. Она выглядела моложе своих лет, у нее была гладкая кожа, сильная спина, маленькая грудь, осиная талия и пружинистая походка.

Дело было не в ее внешности. Тут было что-то другое. До Сальвадора едва ли доходит то, что вместе с Гала находятся ее муж и дочь Сесиль. Неотесанный и страстный испанец нисколько не сомневается в том, что она ответит ему взаимностью. Дали терзается другим: в свои двадцать пять лет он девственник. Хуже того, сам художник убежден, что он не мужчина.

Сначала Дали был поражен красотой Галы и разражался смущенным истерическим хихиканьем, когда они разговаривали. Он не знал, как вести себя при ней, хотя в тайне признавал, что она его возбуждала. В свою очередь, Галу смущал этот напряженный молодой человек и его озабоченность мастурбацией и кастрацией. Когда Поль Элюар вернулся один в Париж, Дали и Гала нашли выход из сложившейся проблематичной ситуации в сексе. "Первый поцелуй, - писал Дали позже, - когда столкнулись наши зубы и переплелись наши языки, был лишь началом того голода, который заставил нас кусать и грызть друг друга до самой сути нашего бытия".

Сразу ли она распознала в нем гениального художника? Трудно сказать: едва ли тогда хоть кто-нибудь мог поручиться за его будущее. Но Гала с ее дьявольской интуицией сразу угадала в Дали незаурядную личность. Отныне цель ее жизни в том, чтобы эту личность выпестовать. В деревеньке Кадакес ее, одетую каталонской рыбачкой, принимают за свою. Кто бы мог подумать, что на самом деле она родом из Москвы и ее настоящее имя - Елена Дмитриевна Дьяконова? Гала - ее собственная выдумка, молодой даме хотелось ото всех отличаться. В одном из швейцарских санаториев юная Елена без памяти влюбилась в такого же юного Поля Элюара и за несколько лет до революции приехала к нему в Париж. С тех пор она не бывала в России и мало интересовалась родиной. В Париже Гала оказалась в наилучшее время - накануне самого восхитительного периода в истории искусства XX века. Воздух был электризован, эротизирован до предела. Гале суждено было стать одной из ключевых фигур на перекрестке искусства и секса. До замужества, то есть до двадцати трех лет, она сохранила невинность. Зато потом - отыгралась сполна, словно мстя мужскому миру за то, что ей пришлось так долго ждать. Супружество они понимали, как право иметь любовников. Как настоящий авангардист, Элюар не мог показать, что тяготится любовной свободой, и бежал - к другим женщинам, в другие страны. Но Гала всегда настигала его: уйти от нее было нельзя. Уходить могла только она. Молчаливого согласия своего мужа Поля Элюара она закрутила роман с немецким художником и скульптором Максом Эрнстом. Какое то время Элюар, Эрнст и Гала делили постель на троих. Несмотря на такое либеральное отношение к сексу и любви к мистификации Гала была одной из немногих женщин, которую сюрреалисты принимали всерьез и прислушивались к ее мнению.

Элюар часто фотографировал Галу обнаженной и всем (включая Дали ) демонстрировал снимки. Ей это нравилось: она была прирожденная эксгибиционистка.

После разрыва с Галой эти снимки стали единственным утешением поэта. Любила ли Гала Элюара - не так уж важно. Важно, что он ей не подходил: он стал собой помимо нее, и она ничего не могла поделать. Эта Галатея хотела сама быть Пигмалионом - ей нужна была мягкая глина. Ни о ком лучше Дали она не могла и мечтать. К 1934 году Гала уже развелась со своим мужем, и Дали мог жениться на ней. Ему больше никто, кроме Галы, не был нужен. Близость с ней переросла у него почти в патологию. В начале 30-х годов он стал подписывать свои картины именем " Гала -Сальвадор Дали ", как будто они были одним человеком; к 40-м такая практика стала обычной. Сначала он думал о ней только как о женщине. Потом как о матери.

Когда эта парочка впервые сбежала вместе, они заперлись в своей комнате в замке Кари-ле-Руэ неподалеку от Марселя и отрезали себя от остального мира. Это бегство продолжалось всю их супружескую жизнь, даже тогда, когда Дали стал скандально знаменитым. Гала - чьей реакцией на неистовую страстную любовь Дали были, как утверждают, слова: "Мой мальчик, мы никогда не расстанемся" - стала для него не просто удовлетворяющей его страсть любовницей. Когда она в конце концов бросила своего мужа и переехала к Дали в 1930 году, то проявила себя как отличный организатор, деловой менеджер и патронесса. А когда они наконец-то поженились в 1934 году, бывший муж Галы Поль Элюар был одним из свидетелей на брачной церемонии. Женитьба на Гале пробудила в Дали неистощимую фантазию и новую неисчерпаемую энергию. В его творчестве начался плодотворный период. В это время его личный сюрреализм полностью превозобладал над нормами и установками остальной группы и привел к полному разрыву с Бретоном и другими сюрреалистами. Теперь Дали никому не принадлежал и утверждал: "Сюрреализм - се муа" ("Сюрреализм - это я"). Вдобавок к своим исследованиям Дали начал использовать прием двойственного изображения, при котором предметы могли рассматриваться как один или как два объекта. Дали и Гала нехотя покинули Европу, но вскоре удобно устроились в Фридриксбурге, штат Вирджиния, в Хэмтон Мэнор, в доме Карее Кросби, авангардного издателя. Здесь Гала начала вить для Дали уютное гнездышко, реквизировав библиотеку и заказав необходимые для живописи принадлежности из близлежащего города Ричмонда. За ее хлопотами наблюдала и позже вспоминала присутствовавшая там писательница Анаис Нин. Спустя год Дали и Гала переехали с миссис Кросби через Соединенные Штаты в Монтерей, неподалеку от Сан-Франциско, штат Калифорния. Дом в этом городе стал их основным прибежищем, хоть они и жили подолгу в Нью-Йорке, купаясь в роскоши.

О жестокости Галы ходили слухи, и её подтверждал, например, тот факт, что когда во время бомбежек и голода в Париже Сесиль продала несколько оставшихся у нее на хранении картин Дали, Гала впоследствии устроила ужасный скандал, вылившийся в их окончательный разрыв. Дали рисует свою жену очень часто, благодаря ему она становится едва ли не самой известной моделью века, а ее тело не менее знаменито, чем тело Венеры Милосской. В самом деле, в облике музы великого художника нет решительно ничего романтического. Иначе как объяснить тот удивительный факт, что он, богатый, знаменитый и к тому же на вид годившийся ей в сыновья( Дали был на 11 лет моложе ее) , вот уже много лет ни на шаг не отпускает ее от себя, словно они сиамские близнецы. В конце 60-х отношения между Дали и Галой стали сходить на нет. И по просьбе Галы Дали купил ей замок, где она много времени проводила в обществе молодых людей. Остаток их совместной жизни представлял собой тлеющие головешки бывшего костра страсти. Гале было уже около 70 лет, но чем больше она старела, тем больше хотела любви. "Сальвадору все равно, у каждого из нас своя жизнь", - убеждала она друзей мужа, затаскивая их в постель. "Я разрешаю Гале иметь столько любовников, сколько ей хочется, - говорил Дали . - Я даже поощряю ее, потому что меня это возбуждает". Молодые любовники Галы нещадно обирали ее. Она им дарила картины Дали, покупала дома, студии, машины. А Дали от одиночества спасали его фаворитки, молодые красивые женщины, от которых ему не нужно было ничего, кроме их красоты. На людях он всегда делал вид, что они любовники. Но он-то знал, что все это всего лишь игра. Женщиной его души, была только Гала.

В 1982 году Гала умерла. Дали в похоронах не участвовал. По свидетельству очевидцев, он вошел в склеп только несколько часов спустя. "Посмотри, я не плачу", - все что он сказал . После смерти Галы жизнь Дали стала серой, все его безумие и сюрреалистические забавы ушли навсегда . Он перестал есть, кричал, плевал в медсестер, царапал им ногтями лица. Говорил с трудом, то и дело захлебываясь в рыданиях. Мог часами нечленораздельно мычать. То что потерял Дали с уходом Галы , было известно только ему. В одиночестве бродил по комнатам их дома, бормотал бессвязные фразы о счастье и о том, какая Гала была красивая. Он ничего не рисовал, а только часами сидел в столовой , где были закрыты все ставни.

Ради Галы Дали совершил подвиг. Он нарушил закон, изданный в 1940-х годах во время эпидемии чумы и запрещавший перевозить тела умерших без разрешения местных властей. Покойную завернули в одеяло и посадили, как живую, на заднее сиденье кадиллака, рядом с сестрой милосердия. За рулем автомобиля был верный помощник шофер Артуро. Договорились: если машину остановит полиция, они скажут, что Гала умерла по дороге в клинику. Через час с небольшим добрались до Пера. Там уже все было готово к погребению. В торце склепа маячили в неверном свете гипсовые лошадиные головы, человеческий торс и скульптура жирафа. Перед ними — две могилы. Вторая предназначалась для самого художника. Забальзамированное тело Галы положили в гроб с прозрачной крышкой и 11 июня в шесть часов вечера похоронили. На погребении 78-летний Дали присутствовать отказался.

Когда в 1964 году Гале исполнилось семьдесят лет. Она красила волосы, иногда уже надевала парик и подумывала о пластической операции. Но чем больше она старела, тем больше хотела любви. Она пыталась соблазнить любого, кто попадался ей на пути. "Сальвадору все равно, у каждого из нас своя жизнь", - убеждала она друзей мужа, затаскивая их в постель. Даже рыбаки в Кадакесе сторонились ее. " И все-таки Гала остается загадкой. В многочисленных интервью, которые она дала за полвека, о своих отношениях с Дали она упорно не рассказывала. Все ее письма к Элюару бывший муж уничтожил, попросив ее сделать то же самое со своими, чтобы "лишить любопытных потомков заглянуть в их интимную жизнь". Правда, Гала, по утверждению художника, оставила автобиографию, над которой работала 4 года. Гала вела дневник на русском языке. Где сейчас эти бесценные документы — неизвестно. Возможно, художественный мир ждут новые находки и новые открытия.

[Рона]

Замок Галы.

[Рона]

Гала, русская муза гениев

История европейского искусства многим обязана русским женщинам, советчицам, вдохновительницам, "критикессам" и помощницам великих людей. Это Лу-Андреас Саломе, дочь царского генерала и подруга Ницше, Вагнера и Рильке; Ольга Хохлова, балерина дягилевских "Русских сезонов" и первая жена Пикассо; Элла Каган, или Эльза Триоле, жена и спутница Луи Арагона; княгиня Мария Кудашева, жена Ромена Роллана; Лилия Делекторская, подруга Матисса

В ряду русских муз Гала, или Галина Дмитриевна Дьяконова, занимает особое место: ей одной сразу два мировых гения посвящали свое искусство и себя - без остатка, с гордостью заявляя в течение многих лет: "Гала - единственная моя муза, мой гений и моя жизнь". Признаваясь "без Галы я никто", ни Поль Элюар, ни Сальвадор Дали не лукавили: многочисленные свидетельства не оставляют сомнений - не будь ее рядом, мир остался бы без их шедевров.

Галя, московская мечтательница

Шаляпин, сестры Цветаевы, Ронсар, де Нерваль, Верлен, Гюго - окружение и интересы детства этой удивительной девочки уже предполагали блестящую европейскую жизнь: балы, верховая езда, изысканные светские развлечения. Другое дело, что ее непрестанно мучил страх: а вдруг когда-нибудь все это благополучие закончится? Ее сестра вспоминает ее любовь к шахматам и картам, суеверие и религиозность, удивлявшие всех в интеллигентской московской семье адвоката, их отчима. Впрочем, во взрослой жизни Гала изберет только одну религию - взгляды мужчины, находящегося с ней сейчас.

[Рона]

Роза Маленького принца

Встреча

К ТОМУ моменту, как аргентинская опасная ночь бросила незнакомую девушку, спасавшуюся от перестрелки между представителями двух враждующих политических партий, в объятия к Экзюпери, он был уже изрядно разочарован в жизни. В юности он сватался к парижской красавице Луизе де Вильморен. Однако богатые родители невесты воспротивились свадьбе. Молодой Экзюпери, представитель бедного дворянского рода, по их разумению, был неровня их великолепной дочери. Луиза отнеслась к расторжению помолвки спокойно, а вот Антуан долго не мог залечить болезненную рану. Потом в его жизни были другие женщины, но он весьма быстро расставался с ними. Ему казалось, что все они пытаются опутать всю жизнь ненавистным мещанским уютом. С одной из своих 'дам сердца' он навсегда распростился только потому, что как-то, возвратившись домой, увидел, как она штопает его носки.

Консуэло ко времени знакомства с Антуаном уже успела дважды овдоветь, причем ходили упорные слухи, что второго своего мужа она довела до самоубийства.

Консуэло была маленького роста. Ее тонкое смуглое лицо с подвижными чертами освещалось огромными выразительными лучезарными глазами. Характер у женщины был чрезвычайно взбалмошный. Консуэло жила в мире своих фантазий. Реальная жизнь интересовала ее едва. После встречи в Буэнос-Айресе с Экзюпери она вернулась в Париж и всем своим подругам рассказала о чудесном сильном человеке, который влюбился в нее, но, к несчастью, погиб. Каково же было удивление приятельниц, когда Консуэло объявила, что этот человек в Париже и они скоро поженятся.

Вся ее жизнь была окутана странностями. В парижской квартире Консуэло висела маска ее первого мужа, аргентинского журналиста Гомеса Карильо. Очевидцы свидетельствуют, что в те моменты, когда хозяйка начинала кокетничать с кем-нибудь из гостей, маска скрипела.

Прекрасный дар мучительной любви

ЭКЗЮПЕРИ влюбился в Консуэло с первого взгляда. В ней напрочь отсутствовало то, чего Антуан так боялся в женщинах. Никакого мещанства, никакого уюта. Он взял ее в жены, несмотря на сопротивление членов своей семьи, мнение которых он очень ценил. Началась семейная жизнь. Эта была жизнь двух настоящих 'людей мира'. Они не имели постоянного жилья, часто оказывались почти без средств к существованию. Но уж если появлялись деньги, супруги начинали кутить. Устраивали приемы, одалживали деньги друзьям. В такие моменты Антуан покупал для жены цветы вместе с тележками. Консуэло внесла в жизнь писателя какую-то легкость, поэзию, фантазию. Этого так недоставало ему в общении с женщинами прежде. Консуэло была превосходной рассказчицей. Бывало, начинала рассказывать какую-нибудь историю, и в ее устах она обрастала такими волшебными деталями, что Антуан просил повторить все сначала. И Консуэло с удовольствием повторяла с еще более причудливыми подробностями.

Антуан прощал своей Консуэло вспышки гнева, во время которых она кричала, что мечтает его зарезать. За ними он видел только проявления подлинной любви. Было две Консуэло. Одна реальная - взбалмошная, красивая, вторая, существующая в воображении писателя, - нежная, тонкая, поэтичная. Не случайно именно с Консуэло Экзюпери списал свою знаменитую Розу из 'Маленького принца'.

Роза, которую не смогли приручить

О СКАНДАЛАХ в семье Экзюпери судачил весь Париж. То, что так любил Антуан в Консуэло, имело и оборотную сторону. Пленившие писателя экспансивность и страстность порой переходили в обычные неуправляемость и капризность. В ритме, предлагаемом Консуэло, Экзюпери мог жить не всегда. Для того чтобы заниматься писательским трудом, иногда необходим полный покой. А покой и Консуэло были понятиями несовместимыми. Когда это несовпадение накладывалось на творческое настроение писателя, разражались страшные скандалы. Однажды супруги о чем-то заспорили. Консуэло была не права, но уступать не хотела. Экзюпери также упрямо стоял на своем. Спор становился все более напряженным, и в конце концов Консуэло стала кричать, как маленький капризный ребенок. Антуан испугался, что на шум прибегут соседи. Он умолял супругу замолчать. Но она расходилась все сильнее и сильнее. Тогда Экзюпери отнес ее на кровать и прикрыл периной. Она защищалась, царапалась, кусалась. Однако сильные руки пилота держали ее крепко. Внезапно крики стали стихать, они доносились как бы издалека, но жестикуляция становилась все отчаяннее. Антуан отпустил жену, приподнял перину и увидел, что она прокусила ее. В рот попало много пуха. Женщина задыхалась. Выглядело это все трагично и смешно. Чуть позднее Антуан философски заметил: 'Никогда не видел, чтобы такое маленькое существо производило так много шума'.

Подобные сцены повторялись частенько. Иногда они приводили к временным разрывам. Как-то раз Консуэло уехала, не предупредив мужа. Прошло сорок восемь часов. Экзюпери не находил себе места. Никто из друзей и общих знакомых даже предположить не мог, куда делась маленькая фурия. Наконец раздался звонок.

- Ну куда же ты делась? Зачем ты заставляешь меня так тревожиться? Я прощаю тебя! Вернись! - кричал Антуан.

- Нет, - Консуэло была неумолима.

- Скажи хотя бы, где ты!

- Я на берегу канала Сен-Мартен и сейчас брошусь в воду. Прощай, Тонио!

Через час Консуэло вернулась домой.

Конечно, их совместная жизнь состояла не из одних лишь скандалов. Были моменты необычайного духовного и телесного единения.

Очень часто супругов преследовали материальные трудности. Однажды в Париже они оказались в положении, когда в квартире за неуплату отключили газ и электричество. Антуан мучительно искал выход из создавшегося положения. Тут Консуэло ласково обняла мужа за шею и сказала:

- Не грусти, дорогой, мы обязательно выкрутимся.

- Как? - спросил Антуан.

- Я пойду работать.

- Кем?

- Я буду работать поденщицей, - гордо произнесла Консуэло.

- С такими маленькими руками?- с удивлением и нежностью поинтересовался писатель.

- У Христа тоже были маленькие руки, - ответила та, с которой списан портрет знаменитой Розы.

Без шипов - нет роз

БРАК Консуэло и Антуана изначально был свободным. Для Антуана телесная верность была совершенно не принципиальна. И Консуэло этим пользовалась. А может, им нравилось изводить друг друга. Рассказывают, что на одном из званых вечеров она бросала тарелки мужу в голову, а он стоял и, хладнокровно улыбаясь, ловил их. Однако хладнокровие иногда оставляло Экзюпери. В 1935 году он всю ночь перед ответственным вылетом искал свою суженую по ночным барам. Он заставлял себя не ревновать, но это становилось труднее и труднее. В итоге, не выспавшись толком, он сел за штурвал. Самолет потерпел катастрофу в пустыне. Опытному пилоту удалось посадить машину. Но если бы не араб-бедуин, нашедший его посреди бескрайних песков, не вернулся бы домой знаменитый писатель и летчик. Дома ждали восторженные поклонники и недовольная жена.

Бурные романы Консуэло все меньше нравились Экзюпери. А с годами капризная гордячка еще и стала без конца упрекать мужа в импотенции. Случалось, что она бросала ему эти обвинения публично. Как раз тогда в жизни Экзюпери стали появляться другие женщины. Консуэло не могла смотреть на это спокойно. Она ревновала своего мужа не столько к женщинам, сколько к вниманию, которое ему уделяли. Она всегда хотела сама быть на первом плане.

Надо сказать, что выдуманная Консуэло импотенция не мешала молодой актрисе Натали Палей и художнице Хедде Стерни быть любовницами Экзюпери и восхищаться им как мужчиной. Особую роль играла в жизни автора 'Маленького принца' юная Сильвия Рейнхардт.

Как бы Экзюпери ни презирал мещанский покой, все же иногда и он в нем нуждался. С Сильвией он обретал то, чего не могла ему дать Консуэло: уют и душевное тепло. Но все равно противоречивый Антуан возвращался к своей жене, которая с каждым годом все больше терзала его. Экзюпери писал, что любовь - это счастье, изрядно сдобренное страданиями. Писатель-летчик, которым восторгался весь мир, мужественно нес свой крест, свою дикую любовь к полусумасшедшей лгунье.

Экзюпери уходил на войну, явно не желая возвращаться с нее. Он словно искал смерти. Искал и нашел.

В 1944 году Антуан, смеясь, рассказывал сослуживцам, что гадалка нагадала ему смерть в морской пучине, видимо, приняв его за моряка. В 1998 году рыбаки на побережье Франции выловили из моря браслет, на котором были выгравированы имена Экзюпери и его жены Консуэло.

[Рона]

"Ольга Хохлова - мадам Пикассо"

Пабло Пикассо познакомился с балериной Ольгой Хохловой в Риме весной 1917 года. К тому времени она уже пять лет находилась в знаменитой труппе "Русского балета" Сергея Дягилева, танцовщицей была старательной и дисциплинированной, имела хорошую технику, неплохо "смотрелась" на сцене, но никогда не была примой и, не считая нескольких сольных партий, выступала обычно в кордебалете. Ольга родилась 17 июня 1891 года в украинском городе Нежине в семье полковника русской императорской армии. Она пошла в балет вопреки запретам родителей. К ней хорошо относился Дягилев, который любил, чтобы в его труппе были девушки из "хороших семей". Внешность она имела приятную, черты правильные, хотя, судя по фотографиям, настоящей красавицей не была. Однако Ольга была изящного сложения, отличалась хорошими манерами и особым русским "шармом", который всегда так нравился в Европе. При этом характер она имела твердый, решительный, отвергавший компромиссы, и страдала упрямством.

Пикассо к этому времени был знаменитым на всю Европу художником. В числе самых первых по-настоящему оценили творчество Пикассо русские философы, критики и коллекционеры. Еще в 1914 году блестящий анализ его работ сделал Николай Бердяев. В том же году один из наиболее проницательных наших искусствоведов Яков Тугендхольд отмечал трагическое начало, присущее творчеству Пикассо, этого бесстрашного Дон Кихота, странствующего рыцаря, занятого поиском абсолюта. В самом начале нынешнего столетия картины тогда неизвестного художника стали приобретать Сергей Щукин и Иван Морозов,- это полотна, которые сейчас находятся в Эрмитаже и в Пушкинском музее.

Серж Дягилев, умевший привлечь к работе над своими балетами для Русских сезонов самые громкие имена, впервые пригласил Пикассо оформить балет "Парад" на музыку Эрика Сати в постановке Леонида Мясина.

"У меня 60 танцовщиц,- сообщал не без гордости художник американской писательнице Гертруде Стайн.- Ложусь спать поздно. Я знаю всех женщин Рима". Но об Ольге Пикассо до поры до времени умалчивал.

Как же случилось, недоумевали его друзья, что Пикассо влюбился в балерину, которая, по их мнению, ни в каких отношениях не была личностью примечательной? Художнику, который пользовался в Париже шумной и порой скандальной известностью, было тогда 36 лет. Возможно, что пресыщенному в любви и не слишком разборчивому в связях живописцу именно определенная ординарность, обыденность Ольги казались "экзотикой". К тому же он устал от бесконечных творческих терзаний, от внутреннего одиночества. В ту пору он искал в Ольге оазис спокойствия, пристанище, где он мог бы отдохнуть от вечного горения страстей и решения сверхзадач, которые ставил перед собой в живописи.

Немаловажное значение имело и то, что Ольга была русской. В те годы Пикассо, великого революционера в искусстве, чрезвычайно интересовало все русское. Он даже собирался учить язык этой загадочной для него страны. Жадно читая газеты, он внимательно следил за развитием событий в России, Февральской революцией. Видимо, все это придавало в его глазах балерине особый романтически-революционный флер.

Наконец, влияла и сама атмосфера русских балетов, отличавшаяся особой чувственностью, его дружба с Дягилевым, Бакстом и особенно со Стравинским, которым он тогда восхищался,- в частности, его манерой одеваться как настоящий денди. Пикассо утверждал, что он презирает всякую музыку, за исключением фламенко, но был потрясен "Весной священной".

Пикассо вскоре увлекся Ольгой, со всем присущим ему темпераментом. "Осторожно,- предупреждал его с усмешкой Дягилев,- на русских девушках надо жениться". "Вы шутите",- отвечал художник, который утверждал, что он остается хозяином в любой ситуации.

[Рона]

Лариса Шепитько и Элем Климов

В конце октября ушел из жизни режиссер Элем Климов. В последние годы он ничего не снимал. После прогремевшего "Иди и смотри" был только короткий документальный фильм "Лариса" -- о любимой женщине, покинувшей его так непоправимо рано. Это была удивительная пара. Лариса Шепитько, одна из самых сильных режиссеров страны, погибла в автокатастрофе летом 1979 года. Только-только был запущен в производство фильм "Матера", Лариса успела снять всего один план -- Древо Жизни. И все... Оборвалось все резко и очень трагически. Говорят, ее предупреждала сама Ванга. Нельзя было играть с огнем, сжигать вековое дерево? Или же нельзя было тревожить призрак Гришки Распутина? Какие именно запреты судьбы переступили эти два человека, сейчас уже не так важно. Давайте просто вспомним, какими они были, Лариса и Элем.

Сам Элем Климов после гибели жены сделал фильм "Иди и смотри", снял самый трудный для него двадцатиминутный документальный фильм "Лариса" и все. Больше он не снимал. Вот такой парадокс: при советской власти, которой он противостоял как мог, которую рушил, Элем Климов работал много и продуктивно, когда же цель была достигнута -- враги повергнуты и наказаны, не стало ненавистного Госкино, свобода творчества безграничная, даже в деньгах на постановку ему бы никто не отказал, Климов не снял ни одного фильма, ни разу не появился на съемочной площадке. Правда, в душе никогда не оставлял надежду поставить "Мастера и Маргариту". Еще он писал стихи. После Ларисы он больше не женился. "Когда друзья меня укоряют, что я давно ничего не снимаю, я им объясняю, что для вдохновения мне просто надо влюбиться. Но не думаю, что это уже произойдет. Большая любовь всей жизни у меня уже была"...

Луга, леса, Лариса...

Льют листья легкий свет...

Я в отлетевшей мысли

Ищу твой ломкий след...

[Рона]

Марчелло и Катрин Мастроянни и Денев

Mastroyany & Deneuve

( .... )

Франция (france)

"Флора, она мне отказала! - услышала горестный вопль мужа синьора Мастроянни. - И это при том, что ты разрешила! Я хочу умереть!" - кричал в трубку Марчелло, игнорируя резонный совет жены: вместо того чтобы переводить деньги на международные звонки из Парижа, побыстрее возвращаться домой в Рим.

[Рона]

После "Шербурских зонтиков" французы признали Катрин Денев эталоном женственности, но при этом в ней угадывалась какая-то целомудренная стеснительность, странная для женщины, у которой позади немалое количество романов. Если бы она обладала, к примеру, внешностью Греты Гарбо, легче было бы заподозрить надменный и неприступный нрав. Но эти теплые лучистые глаза с бронзовым отливом, длинные и мягкие белокурые волосы, застенчивая полуулыбка - казалось, холодности здесь просто негде прятаться. Контраст ее внешности и подчеркнуто сдержанной манеры поведения казался Марчелло очень эротичным. "Ничего, мы ее растопим", - поклялся опытный искуситель женских сердец и решил слегка приударить за Катрин.

Он живет в Риме, она - в Париже. Он каждый день звонит, придумывает тысячи ласковых имен на смешном французском, добивается встреч, требуя, чтобы она отменила съемки. "Я ежедневно покупал букетики цветов, - вспоминал Мастроянни, - все равно каких - ромашек, нарциссов, астр, и, отрывая лепестки, гадал: любит - не любит". В Риме при виде этого зрелища прохожие останавливались - их кумир Мастроянни рассеянно бредет по улице, обрывая лепестки с безумным, мечтательным видом. А она, его собранная и сдержанная Катрин, ровным голосом говорит по телефону: "Встретиться завтра? Приедешь специальным поездом? Не могу. У меня съемки. Когда освобожусь? Через неделю. Марчелло, почему ты молчишь? Тебе плохо?" "Мне хорошо. Я умер", - после трехминутной паузы отвечает он. По ночам Марчелло оставалось опрыскивать ее любимыми духами подушку и сдаваться на милость разыгравшемуся воображению: нечастые свидания и скупые ласки Катрин делали ее еще желаннее, никогда раньше Мастроянни не приходилось иметь дело с подобной женщиной. Его предыдущие любовницы - все как одна дамы темпераментные, подобно Фэй Данауэй, выставляли свою чувственность напоказ. Скрытая, недоступная чужому взгляду страстность Катрин разожгла настоящий пожар в его сердце.

После того как Денев и Мастроянни расстались, жизнь каждого из них вернулась на круги своя - Марчелло приняла обратно верная Флора, а Катрин так одна и растила двоих детей. Пока Кьяра была маленькой, Мастроянни часто тайком наведывался в Париж. Стараясь, чтобы его не увидели, часами следил за подъездом, поджидая, когда из него выйдут, держась за руки и оживленно болтая, мать и дочь. Он еще раз хотел взглянуть на женщину, которая отвергла его любовь.

[Рона]

Статья: Иоганн Штраус и Ольга Смирнитская

Молодой, но уже необычайно популярный в Вене композитор впервые приезжает в Россию в 1856 году. По контракту, подписанному им на довольно выгодных условиях с Дирекцией Царско-Сельской железной дороги, Штраусу предстояло в течение летнего сезона дирижировать своим оркестром шесть раз в неделю в павловском павильоне "Воксал". Одиннадцать сезонов в общей сложности Штраус был ангажирован в Павловске.

"Живут лишь в России!" - так пишет Штраус на родину из яркого нарядного Павловска. Композитор был восторженно принят русской публикой и стал украшением короткого северного лета. Темпераментная фигура молодого музыканта, его манера дирижировать, его внешность - все заставляло говорить о нем, обсуждать, критиковать, восторгаться... "Северная пчела", "Отечественные записки", "Искра", "Голос" и другие издания публиковали статьи, карикатуры, фельетоны о молодом маэстро. Музыкальные магазины Петербурга наполнились нотами "очаровательных", "изящных", "мелодичных" произведений полюбившегося композитора. Штрауса приглашают ко двору играть на балах его величества, его хвалят и одаривают высочайшие особы. Восторженный композитор посвящал членам русской императорской фамилии марши и вальсы.

"Но была еще одна причина преклонения перед Россией и имя ей - Ольга. Ольга Смирнитская", - говорит Томас Айгнер. Точно сказать, когда именно познакомились Ольга и Иоганн - невозможно. Но в конце сезона 1858 года Ольга попросила Штрауса исполнить ее романсы в Павловске. Смирнитская (одна из первых русских женщин-композиторов) писала музыку на стихи Лермонтова, Пушкина, Фета. Штраус позже аранжировал ее вещи - утерянную Польку-мазурку и дошедший до наших дней романс на стихи Кольцова "Так и рвется душа". И рождается чувство такой силы, что и спустя столетие не может не волновать, когда читаешь письма Штрауса, сумбурные, пылающие страстью и отчаянием.

Письма эти считались утерянными безвозвратно. Но... В 1992 году Международный институт творчества Иоганна Штрауса затеял каталог, посвященный русскому периоду в творчестве Штрауса, и заказал эту работу доктору Томасу Айгнеру. "Я зарылся с головой в фонды городской библиотеки Вены и совершенно неожиданно обнаружил карточки с аннотациями "Письма Иоганна Штрауса к Ольге Смирнитской". Представляете, что было со мной?! Я не верю глазам, верю самому себе и заказываю эти письма. И мне выдают стопку, весьма внушительную стопку, пожелтевших листов. В моих руках оказались подлинные свидетели прекрасной и трагичной любви Иоганна Штрауса и Ольги Смирнитской".

"1859 г. 13 июня. Суббота. Итак, судьба моя решена. Простите мои нескромные надежды и примите уверения, что Вы не услышите больше ни одного звука жалобы. Я не сержусь на Вас, просто я удивлен Вами: защити Вас Господь. После того, как два дня назад я был лишен счастья разговаривать с Вами, я последовал звуку моего сердца общаться с Вами мысленно, для чего Ваши любезные строки дали мне достаточно материала. Я не могу не признать, что смысл Ваших слов, высказываний противоречив и, как Вы сами уверяли, может привести лишь к болезненным заблуждениям для меня, так как я человек слабый и не должен путать Симпатию с Любовью... Ваш благой совет - реже разговаривать с Вами, один-единственный, не был оставлен без внимания. Мое сердце кровоточит, но оно предается сомнениям и подчиняется Вашему совету. Сохраните же Вашу дружбу, о которой я прошу Вас, в глубоком почтении".

Строгость Ольги была не совсем искренней, скорее всего, - дань политесу, и сердце ее не осталось равнодушным. "Кобальт" - так звали Ольгу домашние и друзья - переходит с Иоганном на "ты". Штраус счастлив, окрылен, он полон радужных надежд.

"14 июля. Утро. Возможно ли найти слова, чтобы описать Тебе мои чувства, когда я читал Твои одухотворившие меня строки! Уверяю Тебя, что это был счастливейший момент в моей жизни... Так возьми же мое сердце, чтобы оно могло доказать Тебе, как любит Тебя, чтобы оно без остатка отдало то, что ниспослано ему Самим Создателем!

Ольга! С сегодняшнего дня я живу только одной надеждой: не покидать Тебя никогда, принадлежать Тебе. И если надо будет преодолевать трудности, они должны быть побеждены, в противном случае я положу конец своей жизни. И клянусь свято быть Твоим, и пусть накажет меня Господь, если я не сдержу своего слова".

На пути в Вену Штраус пишет одно из самых трагических писем в своей жизни.

"10 октября. Ольга, дитя мое, вот хочу открыть тебе мое сердце, что я тебя безумно люблю. Ты уже знаешь, что мне невозможно жить без Тебя. Сами Твои дорогие мне письма в силах утешить меня только в тот момент, когда я их читаю, потому что лишение возможности Тебя видеть делает меня нежизнеспособным; я могу жить, только обладая тобой, ангел, только чувствуя Твое дыхание, я могу сохранить свою жизнь. Моя боль с каждой минутой быть все дальше от тебя столь велика, что я предпочитаю умереть, чем выносить эту муку. У меня нет сил, я слишком люблю Тебя, жизнь без обладания Тобой подобна смерти для меня, - и лучше будет для нас обоих, если меня больше не будет. Я вне себя, и если даже беру в руки Твои письма, чтобы скорее немного успокоиться, то чувствую, несчастный, что все дальше пароход отдаляет меня от Тебя, так что и сами Твои письма не приносят мне больше утешения. Я не могу больше мыслить, - я близок к безумию, я чувствую это. Небо, дай мне умереть, - нет у меня больше радости жизни, у меня нет больше надежды, мне не остается больше ничего, кроме смерти. На корабле люди смотрят на меня, как на сумасшедшего, я замечаю, что вызываю содрогание; скоро люди будут совсем избегать меня, и меня запрут в желтый дом, где я сдохну, как зверь. Спасибо за Твои утешительные письма, но для меня нет утешения. Моя страсть съедает меня. Прощай, ангел, я не могу больше писать. Бог знает, что со мной произойдет. Вечно Твой, Жан".

В 1860 году Штраус возвращается в Павловск и решительно просит руки Ольги, но, - увы! - и Ольга, несчастная и окаменевшая от горя, все-таки... отказывает Штраусу окончательно - она не смеет противиться воле родителей.

Штраус немедленно уезжает. Он шлет бесконечные письма, полные отчаяния, предлагает бежать. Снова возвращается в Павловск, но... для Ольги он более не существует. Не любила? Не нам судить. Ольга Смирнитская вскоре вышла замуж за Александра Лозинского, военного юриста... и, разумеется, дворянина. Благополучно прожила с ним 60 лет, родив четырех детей, и умерла через восемь дней после кончины мужа.

Иоганн Штраус был женат не одним браком, но счастья и спокойствия они ему, кажется, не принесли. Что сталось с письмами Ольги возлюбленному - неизвестно. Возможно, Штраус выполнил обещание - унес с собой в могилу или сжег их, а возможно, они бережно хранятся потомками, кто знает?

Их, переживших страдания любви, давно уже нет среди нас, людей земных. А музыка - жива.

[Рона]

Полина Бонапарт, княгиня Боргезе , и Николло Паганини

Polina Bonapart & Nikollo Paganini

С тех пор, как они познакомились в Турине, он не хотел и знать больше никого кроме своей Паолетты, чем частенько раздражал и бесил своего лучшего друга - Феличио Бланджини, придворного музыканта и поэта «принцессы Туринской, Дамасской розы», - так звали многие в городе свою обворожительную, непредсказуемую, любяшую празднества и феерверки, Властительницу. Но Николо не спорил, какое ему дело до нелепой ревности Феличио, когда рядом – Парисовская Елена, Галатея?! К ее облику трудно было подобрать слова. Если только – ноты?!..

[Рона]

«Дамасская роза для одной струны». Новелла – каприччио.

Всему, что называется мною « Александрия», посвящаю…

20 октября 1780 года – Корсика. – 9 июня 1825.Турин. Италия.

Предисловие автора.

Об этой пылкой любви не осталось никаких иных свидетельств, кроме нескольких обрывков предсмертного бреда Музыканта и… неизбывного Волшебства семи негромких нот, собранных воединно в чарующей магии звуков, в подвижном плаче маленькой скрипки, которую нам услышать не дано. Уже никогда. Обмолвлюсь: все же скрипка Паганини в двадцатом веке еще изредка звучала -таки на фестивалях в Кремоне из строгих музейных залов: десять минут, пятнадцать…

Сама помню отчетливо изумившую меня, странную приглушенность такого «фестивального» звучания в руках Леонида Когана.

То ли музыкант излишне волновался, то ли скрипка была уже слишком стара, но то глухое дребежжание струн никак не вызвало во мне восторга причастности к Чуду, именуемому: «Паганини»..

Я, бессильно разочаровавшись, сидела у приемника, тогда еще не понимая теперь уже слишком Очевидного: чудо звучания инструмента никак неотделимо от Души композитора и музыканта! И вот потому то – нам и не будет дано никогда в полной мере понять, что такое: магия исполнения Маэстро… Ну а уж что такое Магия его любви, могли и вовсе, сказать лишь те, что когда то прикасались к ней, этой магии, отпивали глоток из волшебной Чаши или, осмелясь, осушали наполовину, как это сделала она, Княгиня Боргезе, ослепительная, неувядающая Полина, «Венера» Кановы, искусительница сердец, любимая сестра всемогущего Властителя Европы и - просто - средняя дочь бледной , сдержанной и гордой корсиканки - Летиции Рамолино – Буонапарте...

http://www.allabout.ru/a13170.html

[Рона]

Борис и Ольга Пастернак и Ивинская

Boris & Olga Pasternak & Ivinskay

…ОНА вошла в редакцию «Нового мира», ежась от холода, — было начало осени и помещение еще не успело прогреться. Торопливо пробралась к своему столу и обнаружила на нем сверток, в котором угадывались книги. Развернув газету, она чуть не вскрикнула от радости — там было целых пять книг Пастернака! Небывалая редкость — и стихи, и переводы, а главное, что это Он Сам принес для нее

…ШЕЛ сорок шестой год. Год знакомства Бориса Пастернака и Ольги Ивинской, женщины, которой предстояло стать прототипом Лары из «Доктора Живаго», потерять ребенка, провести годы в тюрьме и испытать безмерное счастье оттого, что она любит Великого и любима Великим…

Ей было 34, ему — 56, она — младший редактор «Нового мира», он — известнейший поэт. Она — дважды вдова и мать двоих детей: семилетней Иры и совсем еще малыша Мити, он — женат вторым браком на Зинаиде Николаевне Нейгауз, бывшей жене своего друга Генриха Нейгауза. Никто и не говорил, что им будет легко.

Не сразу и не все, но окружение Пастернака приняло ее. Они относились к ней по-разному. Одни утверждали, что она неприятна и бесцеремонна, другие восхищались ею, но все сходились в одном — Ольга была необычайно мягкой и женственной. Невысокая — около 160, с золотистыми волосами, огромными глазами, нежным голосом и ножкой Золушки (она носила 35-й размер), Ивинская не могла не привлекать мужчин. А для Пастернака намного важней было другое — она любила его не только как поэта, но и просто за то, что он был.

[Рона]

4 апреля 1947 года…»

ОНИ встречались. Свидания были то долгими и наполненными разговорами, то короткими, в которых едва успевали уместиться нежный взгляд и пара слов. Но одно свидание Ивинская запомнила на всю жизнь. Борис Леонидович позвонил ей в редакцию и просил «срочно прийти» к памятнику Пушкину. Там он, не глядя ей в глаза, произнес: «Я выражу вам свою просьбу: я хочу, чтобы вы мне говорили «ты», потому что «вы» — уже ложь». Она отказывалась, он уговаривал, но до конца свидания так и не смог заставить ее произнести это «ты»…

А вечером Пастернак позвонил и сказал, что любит ее и что в этом теперь вся его жизнь.

Ивинская никогда не была недотрогой, но Пастернаку и не была нужна недотрога, ему нужна была женщина, в которой решительно все было так не похоже на его жену — Зинаиду Николаевну. Когда он впервые остался ночевать у Ольги (оба они запомнили эту дату — 4 апреля 1947 года), жена ничего не сказала ему. Позже она молчаливо приняла и его решение: отныне, заявил Борис Леонидович, он будет жить там, где ему нравится, захочет — дома, захочет — у Ольги. А Ивинской он тем же утром написал на своем сборнике: «Жизнь моя, ангел мой, я крепко люблю тебя. 4 апр. 1947 г.» Когда Ивинскую арестовали, ему пришлось вырвать эту запись, но она была так возмущена, что Пастернак повторил ее слово в слово и прибавил: «Надпись вечная и бессрочная. И только возрастающая».

Роман на двоих

И полусонным стрелкам лень

Ворочаться на циферблате,

И дольше века длится день,

И не кончается объятье.

Параллельно с романом Ольги и Бориса Леонидовича развивался еще один роман — «Доктор Живаго». Конечно, в главных героях — Юрии Живаго и Ларе Пастернак вывел себя и свою возлюбленную. Хотя роман задумывался еще до встречи с Ольгой, писатель словно предвидел, что в его жизни произойдет нечто такое, что перевернет ее…

В пятьдесят восьмом году за «Доктора Живаго» Пастернаку была присуждена Нобелевская премия, и тут же его начали травить в советской печати, угрожая «выгнать «в капиталистический рай». Всю антипастернаковскую пропаганду Ивинская в мемуарах позже назовет одной хлесткой фразой, взятой из газеты того времени: «Я Пастернака не читал, но…» И перечислит, как «знатные трактористы» и «начальники цехов» признавались в собственной безграмотности, но не забывали клеймить Пастернака.

В разгар травли Борис Леонидович пришел к ней с упаковкой намбутала. «Давай покончим с собой! Я знаю, что смертельная доза — одиннадцать таблеток. У меня двадцать две. Представляешь, какой поднимется крик?» Ольга же не разделила его желания уйти из жизни и сообщила секретарю ЦК Поликарпову, что Пастернак задумал самоубийство и ее склоняет к нему. Только после этого давление в прессе стало ослабевать.

Единственной возможностью полностью прекратить эту травлю для Бориса Леонидовича было покаянное письмо Хрущеву, в котором он должен был сообщить, что отказался от премии и считает выезд за пределы Родины для себя равносильным смерти. Это письмо написала Ольга и поехала к Пастернаку в Переделкино за подписью. Он подписал — ему хотелось, чтобы «все это» поскорее закончилось. Перед ним стоял жесткий выбор — или премия, или Россия. Он выбрал второе.

Цена любви

ОСЕНЬЮ сорок девятого Ольгу Ивинскую арестовали. Причиной была ее связь с Пастернаком, «английским шпионом». Ее все спрашивали — какие отношения у нее с Пастернаком? И получали в ответ: «Я люблю его». Больше ничего не могли добиться. Она в то время была беременна, но потеряла ребенка после того, как однажды после пыток очнулась и обнаружила, что находится в морге… Потом говорили, что ошиблись — не туда привезли. Но какое это теперь имело значение?

Пастернака тоже вызывали на Лубянку, и в один из таких визитов он потребовал выдать ему ребенка Ольги, которого, как он считал, она родила. Борис Леонидович готов был даже вырастить его вместе с женой, пока Ольга будет в тюрьме. «Должен же и я как-то страдать, пока она страдает за меня», — говорил он.

Ребенка ему, конечно, не выдали, зато вернули пачку его писем к Ольге и книги с дарственными надписями. Он не хотел брать, говорил: «Я ей это писал, вот ей и отдайте!» Но потом все же забрал, уничтожив большинство автографов.

Ивинская вспоминала: «Наступил день, когда какой-то прыщавый лейтенант объявил мне заочный приговор «тройки»: пять лет общих лагерей «за близость к лицам, подозреваемым в шпионаже».

Ее отправили в Потьму, где она пробыла три с половиной года, изредка получая письма от Пастернака. После она говорила, что только ожидание этих писем помогло ей выжить там, среди унижений, в сорокаградусную жару. Однажды ночью ее вызвали к начальнику и дали читать двенадцатистраничное письмо и сборник стихов — на руки их выдать не разрешалось. И женщина сидела всю ночь и читала:

Засыплет снег дороги,

Завалит скаты крыш…

Пойду размять я ноги, —

За дверью ты стоишь…

…А наутро опять шла на развод, и уже не так тяжело было ждать…

Когда в пятьдесят третьем она вернулась, Пастернак сначала не решался к ней идти — боялся, что она слишком изменилась. Но увидел ее почти прежнюю, она только похудела, но осталась его прежней Лелюшей…

Последняя строка

В МАЕ шестидесятого года, когда Пастернак уже тяжело болел и понимал, что дни его сочтены, он просил не пускать Ивинскую к дому — не хотел ссор между ней и Зинаидой Николаевной, только писал записки своей Лелюше. А она сидела на скамеечке неподалеку и тихо плакала. Но не попрощаться с ним она не могла…

«…У этой женщины были какие-то свои, совсем особые права на скончавшегося…» — описание последнего свидания Лары и Юрия Живаго было так похоже на прощание Поэта со своей Ольгой!

[Рона]

Дмитрий Веневитинов и Зинаида Волконская

Venevit-Volkon

По московским гостиным начал блуждать злорадный шепоток, что-де у не первой молодости княгини объявился юный воздыхатель, давно в нее влюбленный, которому она оказывает нежную приязнь.

...Она показалась Дмитрию прекрасной и таинственной. Трудно было оторвать от нее взор. Она прошла мимо него, и Дмитрий, завороженный, не отрываясь, следил за ней глазами.

- Кто эта дама с незабудками? - вырвалось у него тихо, словно спросил он самого себя.

В ответ услышал от товарища по архиву:

- Княгиня Зинаида Волконская.

Блистая красотой и грацией, ученостью и образованностью, сотканная из гармонии и тонких чувств, Волконская, несомненно, имела все права на пальму первенства среди русских женщин той эпохи. Коронованная вдохновением гениев - своих современников, она осталась жить в их стихах. Пушкин напишет о ней:

Среди рассеянной Москвы,

При толках виста и бостона,

При бальном лепете молвы

Ты любишь игры Аполлона.

Царица муз и красоты,

Рукою нежной держишь ты

Волшебный скипетр вдохновений,

И под задумчивым челом,

Двойным увенчанным венком,

И вьется и пылает гений...

Ее образ запечатлен в воспоминаниях, в портретах, исполненных с натуры, в звуках старинных клавесинов, в грезах романтического XIX века.

Сердце Дмитрия было полно чувством к княгине, а уста будто сковала печать молчания. Продолжая встречаться в свете, у нее в салоне, он, однако, не решался открыться. Только глаза, вопреки его воле, не могли скрыть того, что творилось в душе "архивного юноши". "Счастье в том, - мечтал он, - чтобы в других очах прочитать следы тех же чувств, подслушать сердце, бьющееся согласно с твоим сердцем".

Поначалу она заметно смущалась под обжигающим его взглядом, тень смятения и тревоги появлялась на ее лице. Возможно, это и останавливало Дмитрия от признания. Разница в возрасте его не смущала. Он даже не задумывался об этом. А она? Ей казалось, что полтора десятка лет, разделяющие их, служат надежным барьером от опасного с его стороны шага.

Веневитинов же начал замечать, что от встречи к встрече у него все больше и больше возникает, если можно так сказать, созвучие ума с княгиней, что они все лучше понимают друг друга. Оставалось лишь мечтать о созвучии чувств. Но в душе он уже знал, что отныне его муза может иметь лишь один облик - облик княгини Зинаиды; что именно она будет его вдохновительницей, единственной, кому он посвятит свой поэтический дар.

Однажды он пригласил княгиню на прогулку в Симонов монастырь.

Тверскую. Волконская, предупрежденная накануне, тотчас появилась, повергнув его в изумление: она была как никогда хороша и ослепительна.

Темно-коричневое платье, отделанное тесьмой, удачно вписывалось в золотые краски осени и выгодно оттеняло ее каштановые локоны, выбивавшиеся из-под модной шляпки - "гаитской розы" в виде бледно-зеленого атласного чепца с ниспадающими черными страусовыми перьями. А плечи прикрывала огромная кашемировая шаль (на случай, если погода начнет хмуриться и похолодает).

Ее прекрасные синие глаза излучали небесный свет, движения были грациозно-женственны, и вся она казалась какой-то неземной, улыбающейся феей, которая вот-вот улетит. У Дмитрия перехватило дыхание, и он почувствовал, что краснеет то ли от счастья, то ли от испытываемой неловкости: ему впервые довелось быть с княгиней тет-а-тет, а может быть, от мелькнувшей тщеславной мыслишки, что радом с ним сидит самая красивая женщина Москвы.

Пока ехали, Дмитрий начал рассказывать о своем замысле написать роман о молодом поэте и философе Владимире Паренском - так будут звать его героя.

Она слушала, наблюдая за ним и невольно проникаясь восхищением. Ее приводил в восторг сам рассказчик, его проникновенный, музыкальный, чуть томный голос, громадные, опущенные длинные ресницы, сияющие умом глаза. В них угадывалась пылкая натура искателя истины, чутко-нежная душа, возлюбившая все прекрасное. Она понимала: этот молодой Адонис, наделенный незаурядным умом и многими талантами, давно уже сделался близким ей по духу; мужская же его стать, делавшая Дмитрия подобием изваянного из мрамора греческого бога, вызывала в ней какое-то неясное чувство. Подчеркнуто не придавая особого значения пылким взглядам, которыми поэт одаривал ее, княгиня все же не могла не отмечать их, но принимала как знак поклонения юноши красивой женщине - не более.

Однако сейчас, в коляске, княгиня женским чутьем поняла, что приближается момент, когда долее не замечать этих пламенных взглядов станет невозможным. Припомнилось, как недавно кто-то в шутку, а может быть и нет, пытался ее предупредить, услужливо сообщив о злорадном шепотке, блуждавшем по московским гостиным, что-де у не первой молодости княгини объявился юный воздыхатель, нечто вроде Андре Шенье, давно в нее влюбленный, которому она оказывает нежную приязнь.

Было ясно, что поведение Веневитинова, его пылкие взгляды не остались не замеченными в свете.

...Кругом простирались луга, засеянные поля, вдали темнел сосновый бор, и за ним на горизонте виднелась колокольня села Коломенского. По ту сторону реки на лугах паслись стада и доносились голоса пастушеских свирелей.

Открывшаяся панорама сельской идиллии захватила восприимчивую к красотам природы Волконскую. И хотя этот северный пейзаж разительно отличался от обожаемого ею южного, итальянского ландшафта, лучезарно-волшебного, душа ее, склонная к романтической мечтательности, с восторгом созерцала открывшийся перед ней живописный вид.

Уловив ее настроение и сам очарованный картиной райских кущ и полей, взволнованный близостью обожаемой женщины, Дмитрий продекламировал:

...Люблю я цвет лазури ясный;

Он часто томностью пленял

Мои задумчивые вежды

И в сердце робкое вливал

Отрадный луч благой надежды...

Это было все равно что признание, и княгиня прекрасно поняла его. Тем более что, произнося эти когда-то сочиненные строки, он смотрел ей в глаза взором, исполненным чистой любви. Не выдержав этого взгляда, она в замешательстве потупилась, а он, счастливый, готов был видеть в этом робкий ответ на его порыв и даже, быть может, обещание большего.

[Рона]

На другой день вечером княгиня приняла Веневитинова с той благородной простотой, которая ему так нравилась в ней. К его удивлению, так же просто, без обиняков она заговорила о том, что есть препятствия, и он знает какие, не допускающие их соединения.

- Общество могущественно, его влияние огромно, оно привносит слишком много горечи в ту любовь, которая им не признана.

Ошеломленный таким поворотом, взволнованный, он не заметил, с каким трудом дались ей эти слова. Убеждая себя, она настаивала:

- Ни вы, ни я - мы не сможем переделать свет.

Он попытался было возразить: мол, надо слушаться своей души, следовать влечению сердца и не думать о пересудах. Но княгиня продолжала:

- Вы молоды, Дмитрий, - она впервые назвала его так. - Время лучший врачеватель. Оно залечит ваши раны, наилучший в мире друг мой. Вам следует уехать, - услышал он по-матерински нежный голос Волконской. - Почему бы вам не перейти на службу в Петербург, к Нессельроде?

- Есть разные лекарства от любви, но нет ни одного надежного, - ответил он словами известного афоризма.

- Хотите, я помогу вам?

Он показал жестом, что ему все равно. Она расценила это как согласие.

- Вот и прекрасно. Я похлопочу, - с облегчением сказала она. - А сейчас... как знак моей дружбы и... залог сострадания, возьмите этот перстень, отрытый в пепле Геркуланума. Пусть он будет вашим талисманом. Храни вас Бог.

Спустя некоторое время родятся строки его знаменитого стихотворения, обращенного к перстню:

Ты был отрыт в могиле пыльной,

Любви глашатай вековой,

И снова пыли ты могильной

Завещан будешь, перстень мой...

Неожиданно ночами вернулись морозы, но днем воздух оставался по-весеннему сырым и промозглым.

7 марта у Ланских, где он жил, состоялся бал с танцами. В одной из дам, как ему показалось, он узнал Волконскую. "Неужто она здесь, в Петербурге?" - но тут же понял, что обознался. Не помня себя, он бросился к выходу, выбежал на крыльцо. Холод объял его. Не замечая стужи, подставил грудь сырому, колючему ветру. В голове вихрем пронеслось: "Зачем она врезалась в мое сердце, живет в памяти?! Зачем отравила все наслаждения жизни? И тот поцелуй, первый и последний, - зачем? Зачем питал надежды? Все пустое! Лучше умереть разом, как Вертер!"

Кто-то заботливо набросил на его плечи шинель. Он обернулся. Рядом стоял Федор Хомяков.

На другой день Веневитинов занемог жестокой простудой.

Явился Егор Иванович Раух, доктор из Обуховской больницы. Поставил диагноз: воспалительная горячка. Прописал капли и положительно удостоверил, что пациент скоро поправится.

Болезнь, однако, быстро прогрессировала. С каждым днем состояние Веневитинова делалось все хуже. Друзья не отходили от него, дежурили у постели. На шестой день был назначен консилиум. Собрались светила тогдашней медицины. Заключение врачей повергло всех в ужас: "Больному жить осталось день-два".

8 ночь на 15 марта около больного дежурил Хомяков. В соседней комнате находились близкие друзья.

Мерцала свеча на столике у кровати. Тусклый свет падал на пузырьки и флаконы. Пахло лекарствами, лампадным маслом.

Под утро началась агония. Дмитрий сделал усилие и, стараясь говорить внятно, попросил похоронить его в Симоновом монастыре. Это были последние его слова.

[Рона]

Вера и Владимир Алентова и Меньшов

Vera & Vladimir Alentova & Menshov

Есть такие звездные пары, чьи фотографии не мелькают в газетах с поражающей регулярностью, а все их помнят, любят и знают — из поколения в поколение. Режиссер Владимир Меньшов и актриса Вера Алентова — как раз такая пара. Только что по экранам страны прокатился блокбастер Тимура Бекмамбетова «Дневной дозор», где Владимир Меньшов сыграл начальника «Горсвета», предводителя светлых сил Гессера. А Вера Алентова до слез хорошо сыграла главную героиню Винни в спектакле Михаила Бычкова «Счастливые дни» по Беккету на сцене филиала театра имени Пушкина.

О том, что общего у Винни с Гессером и какие силы представляют любимые актриса и режиссер, Владимир МЕНЬШОВ и Вера АЛЕНТОВА рассказали нашему корреспонденту.

В ТЕАТРЕ ИНТЕРЕСНЕЕ

Фотогалерея [2]

Photo motorcycle Lamborghini

Предоставление услуг по обеспечению кредитных карточек

Автор: Екатерина Васенина

Сайт: Новая Газета

Статья: В ТЕАТРЕ ИНТЕРЕСНЕЕ

— Владимир Валентинович после премьеры «Счастливых дней» смахивал слезы. А вы после просмотра «Дневного дозора» что ощутили?

АЛЕНТОВА: Я не плакала. Подумала, что это большой успех для кинематографа как такового, что это прорыв, — наш зритель вернулся в кино.

— Владимир Валентинович, вы часто ходите на спектакли с участием жены и видите роскошную женщину, которая хрустит осколками сердец под каблуками.

МЕНЬШОВ: Во мне слабо развит орган, отвечающий за ревность. В актерской профессии это победа — когда хрустят сердца под каблуками. И даже в таком отчаянно смелом для супругов фильме, как «Зависть богов», где моя жена несколько раз оказывается с другим человеком, я думаю только о том, чтобы все было хорошо видно, чтобы все получалось. Вера за всю жизнь не особенно давала поводы для ревности.

— То есть вопросов, по-настоящему Вера Валентиновна целуется или понарошку, не возникает?

МЕНЬШОВ: Не возникает.

— Как вам удается сочетать внешний голливудский шик и неброское аристократическое достоинство с очень точным природным ощущением русского, русской почвы, о чем, собственно, ваши фильмы «Любовь и голуби» и «Ширли-мырли»?

МЕНЬШОВ: Я часто наблюдаю людей, которые, приехав в Москву, пытаются забыть свои корни, вырвать их из сердца, играть в плейбоев, людей, живущих только сегодня. Мы с Верой никогда этим не увлекались и друг друга, слава богу, в этом поддерживаем. Мои предки были совсем не далеки от земли, я первый интеллигент в своем роду.

А что до голливудского шика, это приятный комплимент. Созданием имиджа надо заниматься, и этим у нас занимается Вера. В чем выйти, как себя вести, — раньше я не придавал этому значения, плевал на все это, а теперь понимаю, что нельзя. Что до народного начала, есть тяга к этому, есть воспоминания, от которых я никогда не откажусь. Мне очень понятно, что такое русская природа, русская порода, русский человек.

— У каждого из вас — серьезный авторитет в своей области. Вы как-то влияете на киношную и театральную ситуацию изнутри?

АЛЕНТОВА: При Союзе театральных деятелей недолго существовал фонд помощи неработающим актерам, я была его президентом. Мы помогали деньгами актерам, не работающим по старости или по здоровью. СТД, раньше Всероссийское театральное общество, изначально создавался для помощи тем, кто в беде. Потом возникло много других функций, а эта изначальная деятельность как-то отошла на задний план.

Я никогда не была членом партии. Была в свое время депутатом и была с радостью, работа эта не очень благодарная, никак не оплачиваемая, по крайней мере была, не знаю, как сейчас. Когда меня выбирали, помогала людям, как могла. С тех пор больше ничего не возглавляла.

Хотя наш театр имени Пушкина поддерживает своих, у меня и мысли нет надеяться на кого-то в театре. Я рассчитываю только на себя и на семью.

МЕНЬШОВ: Время от времени меня втягивали в политические игры. В поисках новых ощущений часто соглашался и входил в разные блоки, даже участвовал в выборах в Думу. Мне любопытно наблюдать за всем этим, по ТВ столько не увидишь. Может, когда-нибудь это знание перельется в фильм. Разглядев эту жизнь, я разочаровался в ней очень сильно. Политика — тот же театр, труппа в него набрана, роли распределены, и надолго. Надо или разогнать всю труппу, или смотреть их спектакли. В саму труппу уже не пробиться. Все показательные на телеэкранах дебаты заканчиваются общим чаепитием, актеры труппы обедают в одной столовой, паркуются на одной стоянке. Вся наша политика такова, и мировая, думаю, тоже.

— Вы возглавляете российский комитет по выдвижению на «Оскар». Какими критериями вы пользуетесь?

МЕНЬШОВ: Свой фильм на «Оскар» могут представить все. В комитет входят: Никита Михалков, Андрон Кончаловский, Геннадий Полока, Николай Лебедев, Кирилл Разлогов, Владилен Арсеньев, Владимир Наумов… На нынешний «Оскар» послали картину «Итальянец», но, судя по тому, что она не попала в список «Золотого глобуса», больших шансов у нее нет. Но сама по себе картина очень достойная, совсем не стыдно было ее послать.

Если нет очевидного лидера, то рассуждение идет в русле: «А что бы могло им понравиться? Что им понятнее и ближе?». В прошлый раз мы рассуждали: «Может быть, «Ночной дозор», если его купила «XX Century Fox», она его пролоббирует?». Но не угадали. «Оскар» — крайне политкорректная премия, которая награждает не только фильм, но и страну согласно ситуации.

— «Дневной дозор» — насколько политкорректная картина! Кремль, Госдума остаются целыми в разрушенном городе, даже ни разу не появляются в кадре, только чертово колесо из парка отдыха на улицах людей давит…

МЕНЬШОВ: Мы не выдвинули «Дневной дозор».

— Какие прорывы в кино и театре случались, на ваш взгляд, в последнее время?

АЛЕНТОВА: На чеховском фестивале «Пьеса без слов» Саймона МакБерни нам очень понравилась. «Лес» Серебренникова, поставленный в МХТ имени Чехова.

МЕНЬШОВ: Бог театра долго жил у Фоменко. Серьезный, смелый, изящный, настоящий русский театр, который очень люблю, я там всегда находил. Петр Наумович работал без осечек. Но вот спектакль «Три сестры» меня разочаровал. Останется ли бог театра у Фоменко или перейдет в другие театры, думаю, скоро выяснится. Жизнь в театре вообще, на мой взгляд, более интересная, чем в кино, там всегда есть поиск, всегда есть форма. Что в кино значительно реже встречается. Там теперь только технические фокусы правят бал, а мне этого мало.

— После «Зависти богов» вы не снимали. Как насчет нового фильма?

МЕНЬШОВ: Снял часть новой картины, но пока говорить об этом рано. Более подробно не спрашивайте.

— Что вы делаете, когда не снимаете и не снимаетесь?

МЕНЬШОВ: Я всегда нахожусь на съемочной площадке, если не режиссером, то актером. Был большой промежуток между «Любовь и голуби» и «Ширли-мырли», но съемок как у артиста было немало и тогда. Было руководство студией «Жанр», помогал режиссерам заканчивать картины, дорабатывал сценарии без указания своей фамилии в титрах — работа найдется. Кроме того, у меня есть такая давняя мечта: написать что-то в жанре мемуаров, оставить память о людях, с которыми я встречался. Дело это для меня непростое — на письменное поздравление с днем рождения у меня уходит день, а уж на серьезный текст — можете себе представить.

— Хорошо себя ощущали в роли Гессера, нигде не топорщило, не жало, комфортно игралось?

МЕНЬШОВ: Слово «комфортно» здесь не подходит. Сценарий много раз переделывался, переписывался «с колес». Часто было трудно понять, какой эпизод я сейчас играю, было много досъемок. «Дозор» — насквозь режиссерское кино. Мы довольно быстро договорились, что никакую мистическую линию вытягивать мы не будем, и Гессер, и Завулон — обычные люди. Гессер — просто начальник, обычный человек, который отвечает за то, чтобы в городе было светло. Это мне и помогло держать некую линию в течение фильма. Я играл такого… замминистра СССР.

— Было так у вас в доме, что на одной прикроватной тумбочке лежит Лукьяненко, а на другой Беккет?

МЕНЬШОВ: Меня увлечение фантастикой миновало уже в юношеские годы, только в детстве читал фантастику взахлеб. Фантастика как литературный жанр заряжена на результат. Мне нравится получать удовольствие от текста. Скажем, о рассказе Брэдбери о раздавленной бабочке, из-за которой выбрали другого президента Америки, мне достаточно аннотации.

— Героиня «Счастливых дней» Винни славит в своем монологе пусть последние, но счастливые дни, стоя по горло в земле. Гессер по фильму попадает в очень похожие крайние обстоятельства... Если без релятивизма, вы «по жизни» и на сцене — защитники света?

АЛЕНТОВА: Нельзя сравнивать Лукьяненко и Беккета.

Дело не в том, что я такая умная и люблю Беккета, а вы такие глупые и любите Лукьяненко. Единственное, что может объединять спектакль «Счастливые дни» и фильм «Дневной дозор», — что это вещи нескучные. Хотя «Счастливые дни» — это двухчасовой монолог закопанной в земле женщины, а «Дозор» — это экшн.

Я с большим уважением отношусь к любой популярности, меня к этому приучил мой муж. К тому, что выбирают люди, надо относиться с уважением. Надо разобраться, почему они выбрали это, несмотря на все огрехи. У меня нет задранного носа по отношению к Лукьяненко, тем более что я его не читала.

— Спрошу иначе. Вы участвуете в проектах, фильмах, спектаклях, которые делают человека лучше?

АЛЕНТОВА: Убеждена в этом. Когда моя дочь сказала, что она уходит из профессии актрисы, потому что она из нее выросла, я удивилась, потому что всегда считала, что нет лучше профессии актрисы. Актриса может сделать кого-то немножко лучше, кого-то хоть на чуть-чуть счастливее именно в этот день, когда человек пришел в театр. Поэтому я думаю, что это профессия божья. Хотя я не всегда играла хороших. Я играла учительницу в «Завтра была война»...

МЕНЬШОВ: В свое время я был поражен, когда впервые услышал весьма распространенное мнение среди московской элиты о том, что искусство ни на что не влияет, никого не меняет, вообще ничего не делает. Что это такая «вещь в себе». Я приехал в Москву из провинции, где воспитывался в значительной степени на книгах и фильмах. Домашнее воспитание. Получал ли я его? В самых общих формах. Понимание жизни приносило искусство. До сих пор я не понимаю, какой смысл люди вкладывают в мысль о бесполезности искусства. Да, релятивистское начало сильно распространено в мире, и все истины имеют оборотную сторону. Но человеку в искусстве надо быть уверенным, что он влияет на жизнь, что он меняет ее в лучшую сторону.

— В современном мире разнонаправленных правил и амбивалентных норм человек должен сам выстраивать свою систему самоограничений. В чем ваша система самоограничений, если она есть?

МЕНЬШОВ: Грех нетерпимости очень мешал мне всю жизнь. А теперь постепенно рождается другой взгляд на жизнь и понимание, что жизнь — система самоорганизующаяся. В патерналистском государстве, в котором мы долго жили, люди мало заботились о самовоспитании. Теперь мы сами должны вырабатывать все необходимые индивидууму барьеры — каждый сам для себя. Бог мой, на какие провокации мы покупались лет 15, 10 назад, как легко, как просто было нами манипулировать! И как теперь вырабатывается иммунитет ко всякого рода манипуляциям.

— Насколько вы сегодня впускаете в свой мир газеты, журналы?

МЕНЬШОВ: Раньше в огромной степени. Очень много времени было на это потрачено. До утра смотрели съезды народных депутатов. Многому научились за это время, нужно было все эти самообольщения пройти. Новое ощущение жизни обрушилось на нас, и оно оказалось по большому счету полезным.

Сейчас не придаю всему этому большого значения. Не придаю значения политике. Слово «народ» больше не кажется волшебным и чарующим. «Народ понимает, народ разберется»… Столько было сказано глупостей за 20 лет, столько ошибок совершено.

— Как выглядит идеально проведенный день Веры Алентовой и Владимира Меньшова?

МЕНЬШОВ: Наверное, идеально проведенные дни были, когда я вел программу «Последний герой» и Вера была на берегу океана. Она могла весь день там находиться. Вера роется в ракушках, находит что-то, приносит. А я провел передачу, приехал, читаю, учу английский.

Но то все-таки отдых. А идеальный день в рабочем варианте: утром проснулся в ужасе от того, что сегодня снимать, а все не готово, актеры опаздывают, декорация не достроена… Когда съемочный день закончен и все снято, конечно, не так, как хотелось, но снято, и завтра будем снимать следующий кусок. Это мой идеальный день, но это не жизнь, это война.

И у Веры, я думаю, так же.

АЛЕНТОВА: Только у меня это не война. Это подарок. Ты идешь на репетицию — и тебе туда хочется. Ты идешь на съемку — и тебе туда хочется. Это твоя жизнь, ты этому ее посвятил. Много подводных камней тебя поджидает, сложных вещей, но это не война, а подарок.

МЕНЬШОВ: А у меня война.

АЛЕНТОВА: А у меня подарок.

МЕНЬШОВ: Ну вот и договорились.

[Рона]

Мария Хлопова и Михаил Романов

Mariya Hlopova & Mihail Romanov

Счастью молодого государя не было предела! Есть, думал он, есть она - справедливость! Он уж и депешу собрался посылать в Новгород к Маше, как вечером без стука в его покои черной тенью явилась мать. Она долго молчала, стояла посреди слабо освещенной палаты - лишь виднелся светлый овал лица под черным клобуком да глаза, сверкающие решимостью. Наконец сказала тихо и страшно, до дрожи: коли Хлопова станет на Москве царицей, то он, Михаил Романов, тотчас же пойдет провожать гроб своей матери на погост. В лучшем же случае она покинет Русь навсегда, и он, сын единородный, уж более никогда не увидит своей матери. И проклят будет - и на земле, и на небесах. Сказала, как отрезала, и, развернувшись, словно махнув черным саваном, твердо вышла...

Любовь негасимая...

[Рона]

душевных муках молодого государя тут говорить не стоит. Понимал он, что мать более всего печется о нем, любимом сыне своем, и если уж так сказала - глубоки и серьезны ее сомнения в царской невесте. Много думала, мучилась, что бы этакое сыну сказать. И как на сердце больно-то... И вот в ноябре 1623 года Михаил Романов подписал грамоту, по которой он - Великий государь - "не соизволял" брать в жены дочь Ивана Хлопова. А Ивану было предписано одному возращаться в Коломну, в родовую вотчину. Дочери же его Марии следовало и впредь оставаться в Нижнем Новгороде и там принять имение, "вымороченное некогда в казну владение покойного Кузьмы Минина, спасителя Руси".

Дорого далась молодому государю сия грамота. Но еще горше потому, что его отец, неожиданно узнав у себя в патриаршем подворьи о сем богохульном деле, так разгневался, что чуть не отрекся от малодушного сына. Однако было уж поздно. Горькая грамота Марии была послана, и неправое дело - свершилось. Опять-таки взяла Марфа верх!

А Марфа Иоанновна не только этим взяла. С подсказки Евникии в сентябре 1624 года, как раз на Рождество Богородицы, на Новый год (который праздновали тогда в сентябре), заставила сына жениться на Марии Долгорукой, дочери богатого и знатного князя Владимира Тимофеевича. (Только и радости было в этом для молодого царя, что его любимое имя - Мария.) Однако лишь только затихла спешная свадьба и молодые сочетались семейными узами, как на другой же день царица оказалась больной! Да так, что вдруг слегла без сознания. А спустя три месяца и вовсе почила. И опять поползли слухи, что "испортили деву", что это опять злодеяние. Закричал, заплакал, забился юродивый на площади возле Кремля, мол, это Романовым наказание за Хлопову, за предательство. А иные считали даже, что это проклятье отца патриарха Филарета... Ну да мало ли что темные люди скажут!..

И опять потянулось для Михаила Федоровича странное безвременье. И длилось оно почти два года. Пока в 1626 году его вновь, но уже буквально скоропостижно, не женили. Уже под приглядом людей Филарета. Всего за три дня до пышной и не очень веселой свадьбы ввели новую, третью, царскую невесту Евдокию Стрешневу (дочь незнатных дворян) "наверх", в царский терем. За три дня - во избежание черных козней, уже постигших прежних невест государя.

Такими невеселыми событиями в семейной жизни началось для Романовых их трехсотлетнее правление на русском престоле. Да и что скажешь-то... Бог - есть Любовь.

А любовь, как известно, предавать нельзя.

[Рона]

Статья: Два шага в сторону любви .Юра и Наташа.

Чай в граненом стакане

Я вошла в дом, надела тапочки, повесила пальто в прихожей, прошла на кухню с диваном, хранящую черты казенного ремонта, перешедшего в вечный, выслушала просьбу хозяина не описывать бедности и бытовых неудобств, энергично покивала головой: "Да у вас все хорошо, мне нравится", придвинула к себе чай в граненом стакане и судорожно поняла, что не соврала.

Наташа лежала на диване в теплой кофте и смотрела перед собой: на столе стояли нафтизин и теплое молоко.

Чай в граненом стакане был не хуже, чем в кружке хорошего дизайна. И я действительно люблю непрезентабельность. Но полутона я заготовила для чего-то обустроенного и мещански округленного. А тут жизнь зияла неустроенностью. При том что фантастической, невозможной устроенностью светилась изнутри.

Знакомые, которые встречались с Юрой без цели написания статьи, рассказывали, что поначалу даже задавались вопросом, нормальный ли он. А поняв, что да, столь же прямо вели все к самому высокому - к вере, к добровольному несению креста.

Но вот дом, и стол, и чай в граненом стакане, и Наташа лежит на диване и ничего не видит и не слышит, а Юра с некоторой демонстративностью и большой увлеченностью делает предварительные заявления - о том, что их семья больше всего ценит собственное достоинство, что кругом полно злых, завистливых и бездарных людей. Он полон буквального донкихотства. Кажется, против всего, с чем он сражается и будет сражаться в своей жизни и в своем воображении, боевые действия вовсе не обязательны. Уже чувствуешь характеры и еще не понимаешь ничего.

Черная вода

Наташа родилась в семье токаря черноморского судостроительного завода в городе Николаев: кроме нее, в семье было трое здоровых детей, а она почти не видела. Училась в Одессе, в школе для слепых, но заболела менингитом и оглохла. Из школы ее отчислили. Два года лежала дома в полной изоляции - "черной воде".

- Царствие небесное моему тестю, - говорит Юра, - он заметил в руках дочери брайлевскую книжку для слепых, оставшуюся после школы. Пальцы в сотый раз бегали по одним и тем же буквам, это были "Рассказы о животных" Виталия Бианки. Отец пошел в местное отделение Всероссийского общества слепых и нагрузил тележку брайлевскими книжками. Мир для Наташи расширился. Но - книжный мир.

- Чтобы вы понимали, что это такое - моя изоляция. Когда в космос полетел Гагарин и мне об этом "сказали", долго выводя на ладони текст крупными буквами, я нафантазировала, что это такой всемогущий сверхчеловек.

А тем временем в подмосковной Малаховке брат Наташиной матери услышал от соседки, что один московский профессор занимается такими детьми. При первом же наезде в Москву дядя Петя стал искать этого уникального профессора.

Их было всего четверо, слепоглухих детей из Загорского дома-интерната, с которыми работал известный педагог Александр Мещеряков при патронаже известного философа Эвальда Ильенкова, - трое мальчиков и одна девочка. Девочкой была Наташа. Этот эксперимент, не раз описанный в книгах и газетах, гремел по всей стране. Как достижение науки, как уникальное свидетельство мощи человеческого разума и как тайный аргумент идеализма: посмотрите, как может быть развито почти автономное от реального мира сознание.

Шли оттепельные годы, восстанавливалась убитая философская традиция - ниоткуда "возникли" Зиновьев, Щедровицкий, Мамардашвили, Ильенков, Давыдов, крупные гуманитарные фигуры, известные тогда только в своем мире. Эксперимент Мещерякова-Ильенкова был частью этой гуманитарной оттепели.

Из троих мальчиков и одной девочки более всех стал известен Александр Суворов - он защитил кандидатскую по философии, женился, не раз выступал по телевидению. Но все четверо учились в МГУ. Перед окончанием ими университета Мещеряков умер. Известный психолог, директор Института психологии РАН Василий Давыдов поклялся на его могиле, что не оставит "детей". После МГУ они все пришли в НИИ "мнс". Наташа до сих пор там числится.

Луг под солнцем

Спрашиваю, как она, занимаясь у Мещерякова, стала различать время, понимать реальный мир, узнавать, что Гагарин полетел в небо не на крыльях, а на космическом корабле, - на что это было похоже?

Наташа говорит: "Это как выйти на залитый солнцем луг".

В Загорском интернате, кроме этих четырех, никто не вышел на залитый солнцем луг. Остальных ничему толком не учили. Юра говорит: "одна видимость учебного заведения", "вечный собес". Наташа (без осуждения, констатирующе): "Это не школа, а, собственно, обыкновенный приют. Там учат пользоваться ложкой, одеваться, умываться. Иногда стараются научить чему-то большему".

Так что же это: случайное счастье, везение - попадание Наташи к Мещерякову? Юра активно протестует против темы "везения" как основной во всех журналистских взглядах на ее и их общую историю. Во-первых, за девочкой, привезенной из Николаева, стояла жажда родных спасти ее. Во-вторых, попытка дактильного контакта с ней ассистентки Мещерякова, по словам Юры, с ходу дала хорошие результаты: читавшая по Брайлю 11-летняя девочка была развита. И еще она, видимо, понравилась. До сих пор глаза на ее симпатичном, без видимых дефектов лице светятся каким-то очень нежным, доверчивым и вдохновенно-любознательным чувством. Это чувство тоже могло стать ее конкурентным преимуществом на невидимом конкурсе судьбы. Но это был только первый конкурс.

Лав стори в двух предложениях

- То, что я могу читать, писать, говорить и у меня высшее образование, - это не моя заслуга, Я, конечно, старалась как могла - и только. Сама я в жизни сделала всего две вещи. Сумела понять, что зрячий и слышащий мужчина не меньше меня нуждается в заботе и любви. Это был мой первый шаг из слепоглухоты. А второй - воспитание детей. У меня две дочери, и я очень хотела с ними говорить: с пеленок начала общаться с ними дактильно.

Юра в ее судьбе - что-то еще более невероятное, чем Мещеряков. Работал учителем в провинциальном Кременчуге, родом из Львова. (Заметив талант к некоторому красивому держанию себя, спрашиваю: "Вы поляк?" - "Нет, польскоязычный еврей".) Интересовался школами для слепых детей и брайлевской системой. Однажды в журнале "Советский школьник" прочитал статью Наташи, уже сотрудника НИИ, с просьбой к зрячим и слышащим не считать обращающихся к ним слепоглухих обузой (подоплека: лаборантки-переводчицы в НИИ на просьбу что-то перевести честно отвечали ей: "Как ты нам надоела!"). Написал Наташе письмо, предложил помощь в переводе. Началась переписка. Потом приехал в Москву, разыскал ее. "Попили чаю. Родилась дочка". Дочку назвали Хильдой.

- Я всем вру, что так звали мою бабушку, - говорит Юра. На самом деле девочку назвали в честь героини "Песни о нибелунгах"; видимо, это имя - памятник Наташиной книжности и Юриному нежеланию ее разрушать. Вторую дочь назвали Эвальдиной (Диной), но это просто в честь Ильенкова.

Они прожили вместе больше 20 лет.

Характеры

Если выдержать Юрино условие и исключить теорию везения (Наташе, конечно) из объяснения их жизни, то какие еще достоверные теории можно привлечь? Нигде так не хромает рациональность, как в объяснении человеческой судьбы, ее поворотов, симпатий, антипатий, выбора... И все-таки.

Уже на трети разговора я поймала себя на мысли, что повезло и Юре.

Юра, судя по долгому нашему общению, вечный "альтернативщик" по характеру. Бунтарь и ниспровергатель всего официального. Ну, например, школы. Старшую дочь он забрал из нее после первого класса. Говорит, по причине ее опережения других детей (она с 3,5 лет "говорила" с матерью при помощи букв, то есть уже была грамотной). У Наташи же промелькнуло в разговоре, что Юра забрал ребенка из школы после того, как там потребовали лыжи, а семья не смогла их купить и, кажется, была унижена за это. Что на самом деле присутствовало - эффективное образование по Юриной методике, обгоняющее школьную программу, или материальные и моральные трудности в воспитании детей и поддержке их школьного образования, я не знаю. Но семья, перемножив (внутри себя, как и положено семье) чью-то слабость на чье-то мужество, все преодолела: дети сдавали экзамены экстерном, Хильда после школы работала в газете "Первое сентября", сейчас медсестра, Дина завершает учебу.

Юра рассказывает мне свою жизнь как цепь сражений с разными "драконами" - государственными, социальными, педагогическими - и убедительных побед над ними, а я при этом не могу представить себе самую возвышенно настроенную зрячую жену, у которой бы не возникло желания протереть Дон Кихоту очки. Наташа стократ снисходительнее к человеку, который стал для нее всем.

Юра совершил поступок, близкий к подвигу. Плохо или хорошо он нес повседневность своего креста, я не знаю: всегда ли ходил в магазин, всегда ли вбивал нужный гвоздь. Но он долго и верно пронес сам этот брак и, кажется, ни разу в нем не засомневался. Потому что, если бы засомневался, я думаю, не выдержал бы. Но это все относится к сфере внутридушевных подвигов, которыми почти никогда не измеряется жизнь. Наша с вами.

Работа и королева

Возможно, без Юры Наташа защитила бы кандидатскую, наверняка не вышла бы из членов ВОС. Теперь она оценивает все это как вещи формальные, не суть важные - это его взгляд. У нее осталась научная тема "Психология грамотности", по-моему, искренне ей интересная. Я не знаю, насколько сильна и полезна одна из главных ее идей: занятия дактилологией (языком общения с глухими и слепоглухонемыми) способны дать высокие показатели грамотности детей. Но вряд ли кто (кроме Юры, конечно) загорается вместе с ней этой идеей: на дворе все-таки не гуманитарная оттепель. А если и оттепель, то с какими-то непривычными "температурными" параметрами.

Жить на зарплаты младшего научного сотрудника и его ассистента- переводчика очень трудно. Юра подрабатывает компьютерным набором. Подчеркивает, что щепетилен и в этом деле: никогда не набирает какой бы то ни было пропаганды и порнографии. Человеческие дрязги терпит, лишь набирая заявления в суд. Снисходителен к графоманам: пусть заблуждаются. В этом весь Юра: нет у него занятий, под которыми бы не было принципов. Например, еще один его принцип: брать за работу дорого ("презираю штрейкбрехеров"). На всякий случай я разведала его дороговизну: Юра гордо заявил, что берет 60 рублей за расшифровку одной кассеты. Я рассказала, что у меня за работу наполовину меньшую требовали 500. Работу подбрасывают знакомые журналисты, люди, когда-то встретившиеся с их семьей, но чаще просто звонят по объявлению. Однажды, когда к ним шел очередной заказчик, Наташа сказала, что он придет с тортиком. И действительно, пришел очень обаятельный грузин с тортиком.

Среди их знакомых были знаменитости: на кухонном диване сидел как-то Леонид Утесов. Звонила Кристина Орбакайте, когда собиралась играть в спектакле Елену Келлер, знаменитую слепоглухонемую американку. А когда про них сняли фильм и показали его, позвонили от Ее Величества британской королевы, спросили, какие книги с брайлевским шрифтом прислать им в библиотеку. Юра отказывается от расширения этой темы. Королева и королева, ну и что.

Много ли у вас друзей, спрашиваю я Наташу. Она отвечает: "Да, у нас есть друзья", но обрезает разговор.

Кому нужна наша жизнь?

Говорить с Наташей можно так: кладешь свою руку под ее как под крышу, под застреху и начинаешь сложенными пальцами-буквами изображать слово. Она по движениям мгновенно все считывает.

Эту второстепенную азбуку для глухих и первостепенную для слепоглухих я случайно знаю, выучила в детстве с больным родственником. Кладу свою руку в ее. У Юры во время разговора пальцы дрожат как быстрый ручей, у меня рука поворачивается как сломавшаяся деталь. И все-таки мы говорим. Может быть, я единственная, кроме мужа, дочерей и педагогов, кто говорит с ней на ее языке.

Она спрашивает у Юры, не та ли я женщина, что подходила к ней в храме, когда крестили внука Ярослава. Не та. Кажется, ей не хватает в жизни чего-то завязавшегося в сюжет, продлившегося, повторившегося, вернувшегося, замкнувшегося. Утесов, Орбакайте, английская королева, та женщина, что подходила к ним в храме, я - все мы проходим по касательной. И никогда не возвращаемся. Может, именно потому, когда мы с Юрой увлекаемся разговором, она берет в руки книгу: там все замкнуто, сложено в сюжет. Как объяснить ей, что в жизни и у нас с вами так же: все время кто-то открывает кавычки и не заканчивает предложения.

Говорит, что больше всего любит читать американскую литературу, думает, что Россия похожа на Америку. И еще - жаждет прочитать все, связанное с последним десятилетием России, книги по Брайлю печатаются с большим опозданием. Представьте, что она не читала всю перестроечную литературу и публицистику, уж не говоря о постперестроечной. А ей хочется понять время.

Я еще пока не возвращалась в дом Крылатовых. Но когда думала над мотивами возврата, поняла, что Наташа очень притягательна чистой и ответственной логичностью и рациональностью отношения ко всему. Даже свой поворот к вере она объяснила прагматично: родители теряют авторитет в глазах подрастающих детей, но последних нельзя оставить без системы авторитетов.

Правда, из опыта она рассказала другое, не прагматичное:

- Когда я была в изоляции, у меня был тяжелый момент: я задумалась, для чего мне жизнь. Я знала, что могу перетерпеть многое, но для чего?! Я не верила, что это бессмысленно: ребенок, оставшийся без слуха, зрения, перспективы на что-то. Я не хочу, чтобы это прозвучало как мистика, но откуда-то вдруг ко мне пришло решение: дожить до 20 лет, а потом будет видно. И так это было четко, ясно, я успокоилась. Почувствовала, что кому-то в итоге это надо. Но нужно соблюдать правила. Стараться преодолеть, когда кажется, что преодолеть нельзя. Не идти на компромиссы, облегчающие жизнь. Стараться идти к уровню нормальных людей.

[Рона]

Плеск форели в реке...

Письмо незнакомки

ВСЕ началось с обычного письма со штемпелем Ленинграда на конверте, подписанного женским именем, незнакомым ему. Чем взволновало оно известного прозаика? Спустя много лет она вспомнит:

'Лет с четырнадцати, когда я прочла 'Повесть о лесах', Паустовский как бы стал моим единственным советчиком и другом. Позднее, после очень тяжелых родов, когда все обошлось и мы с сыном остались живы, во мне стала бродить какая-то тяга к совершенно неведомому творчеству, но я сама никак не могла в себе разобраться... Ощущение возвращенной мне жизни, бесконечного удивления перед ней, вероятно, и было в моем первом письме. И еще - благодарность ему за то, что он своим творчеством помогает не огрубеть, не ожесточиться, помогает увидеть жизнь чуть-чуть не такой, может быть, какая она есть...'

...Ваша жизнь непонятным образом связалась с тем, что я пишу

...И ВОТ она держит в руках присланную им фотографию с надписью: 'Леле Лыжиной - заочному другу - от благодарного писателя'. Константин Георгиевич будет писать ей из Москвы и Ялты, Тарусы и Севастополя.

'Леля, я давно не был в Москве - ездил надолго в Болгарию - и совсем не знаю, что с Вами. Напишите.

Вас я не видел, но у меня такое ощущение, будто я Вас хорошо знаю, и потому хочу, чтобы Вы собрали все силы своего милого сердца и победили болезнь. Я верю Грину - он был глубоко убежден, что человек может делать чудеса.

Весной, в мае, я, должно быть, буду в Ленинграде, и если Вы захотите и это будет возможно и Вы не будете стесняться меня (мое несчастье в том, что многие меня стесняются, и это меня приводит в отчаяние), то я приду к Вам и буду Вам рассказывать всякие удивительные истории.

Сейчас я работаю, пишу пятую книгу (автобиографическую). Перечитываю Бунина. Скоро выйдет отдельным изданием четвертая книга из автобиографического цикла ('Время больших ожиданий'). Я пришлю ее Вам.

Если Вы пришлете мне несколько слов - будет хорошо. Будьте спокойны, мужественны.

Ваш К. Паустовский'

***

Май 1960 г., Таруса

'...Есть вещи, о которых очень трудно говорить и писать. Они лежат где-то на границе сознания, в той области, где живет поэзия и где рождаются чудеса (хотя в них принято не верить). Одна из таких вещей - чувство родственности у людей, совершенно не знающих друг друга. Я совсем не знаю Вас, но между тем часто испытываю тревогу за Вас и ловлю себя на том, что Ваша жизнь непонятным образом связалась с тем, что я пишу. Когда я работаю, я всегда думаю о людях, ради которых пишу. И теперь среди этих людей - Вы... До сих пор я еще не написал ни одной своей книги в полную силу. Мне кажется, что я смогу написать еще несколько хороших книг. И сознание даже отдаленного Вашего присутствия в этой жизни мне очень поможет.

Так я чувствую - это не пустые слова'.

Октябрь 1960 г., Таруса

'...Как жаль, что Вы не были в моей деревенской избе. У меня над столом висит предсмертный портрет Блока - трагический и прекрасный. Я бы его Вам подарил на память о Тарусе... Я остался в Тарусе совершенно один и буду жить в этом одиночестве, вероятно, до Нового года.

Сейчас стоит туманная, рыжая осень. В лесах горечь и тишина. Я много брожу по реке и лесам, думаю о всяческих событиях... На днях выходит (в десятом номере 'Октября') пятая автобиографическая повесть 'Бросок на юг'. Прочтите, пока критики не растерзали меня на части за эту книгу.

...Я уверен, что мы увидимся, и тогда я расскажу Вам кое-что в свое оправдание. Моя жизнь совсем не такая, как обычно ее представляют. Мне часто бывает очень трудно, почти невозможно трудно...

В ноябре я, должно быть, приеду в Ленинград на 'Блоковские дни'.

Я думаю о фантастической книге...

ВСТРЕТЯТСЯ ли они и нужна ли эта встреча? Паустовский предупреждает Лелю о ее возможном разочаровании, во что она, конечно же, не верит. А писатель уже полон замыслом 'безумно свободной', как он говорит, книги, которая стала бы своеобразным продолжением 'Золотой розы'. Книга эта останется недописанной, а потом и вовсе исчезнет... Но не будем забегать вперед.

Леля с трудом достала билет на вечер памяти Александра Блока в Пушкинском Доме. Паустовский в президиуме. Знает ли он, что она здесь, в зале?

Перерыв. Сцена, где стоит покрытый чехлом рояль, мгновенно заполнилась любителями автографов. Леля тихонько поднялась и встала в стороне, за роялем. Константин Георгиевич поднял голову...

'...Я никогда не забуду тот вечер в Пушкинском Доме и рояль, за которым Вы стояли, и два Ваших слова: 'Я - Леля'. В тот вечер, несмотря на многие тяжести, моя жизнь подошла к небывалому, почти невозможному счастью, к чуду. С тех пор я не перестаю благодарить судьбу за то, что встретил и хоть немного узнал Вас. Мне все это кажется незаслуженным счастьем. В это трудно сразу поверить. Как? Человек с большой известностью, писатель, испытавший очень бурную и интересную жизнь, благодарит судьбу за встречу с молодой, прелестной, взволнованной женщиной, почти девочкой. Да, благодарит, и нет, по-моему, для меня большей награды за все, что мне удалось сделать в жизни, чем Вы, Леля...'

Это он скажет в письме потом, уже из Москвы.

'Все сбылось и свершилось, рядом со мной человек, который понимает меня не только с полуслова, но понимает лучше и вернее, чем я сама'. - Леля пытается вести дневник. 'Блоковские дни' в ее родном городе на Неве навсегда останутся для нее 'днями Паустовского'.

Правда, они все время на виду, на людях, возможности остаться наедине почти нет. Писателя ждут в библиотеках и институтах, приглашают на спектакли, а он соскучился по Эрмитажу и Русскому музею, его тянет в Пушкин - Царское Село, и они едут туда вместе. В электричке Константин Георгиевич показывает Леле план, нарисованный им со слов Ольги Форш, на котором изображен путь к ней на дачу, расположенную между Пушкином и Павловском. Здесь Паустовский мечтает прожить следующее лето, работая над новой рукописью.

'Я думаю о фантастической книге - книге о жизни, какой бы она могла быть, если бы я строил ее по своим желаниям...'

О, эта вечная власть несбывшегося!.. Нет, не сбудется мечта, писатель не увидит больше Северной столицы, и мы с вами никогда не прочтем книги, о которой он говорит Леле: 'Я пишу ее во внутреннем посвящении Блоку, Пастернаку и Вам'.

Не будем говорить о любви...

'НЕ БУДЕМ говорить о любви, потому что мы до сих пор не знаем, что это такое' - так, печально и загадочно, оканчивается рассказ Паустовского 'Ручьи, где плещется форель'. Почему?

'Когда я писал 'Ручьи, где плещется форель', я никого в то время не любил, - пишет он Леле из гостиницы 'Европейская' перед самым отъездом. - Было глухое время в моей жизни. Тогда я написал, что никто не знает, что такое любовь. Может быть, это плеск форели в реке, низкие звезды за окнами, печальный голос женщины. И вот, сейчас мне дорого все, что связано с Вами, даже каждый пустяк. Все - и сырой туманный воздух, налетающий с Финского залива, Пергамский зал Эрмитажа, Куинджи в Русском музее, тот вечер, когда падал медленный снег, и я пришел к Вам на 7-й этаж и впервые ощутил страшную тревогу перед будущим и какую-то глубокую сияющую прелесть Вашего существа. Это был рок, судьба, от нее не уйти. Очевидно, недаром Вы нашли меня в Москве и недаром я, не видя Вас, все время думал о Вас, где бы ни был...

Почему-то после вчерашнего вечера я все думаю о том, как мы ехали в черной и тихой машине вдоль набережной Невы и как уходили вдаль речные ленинградские фонари. Я все люблю - каждый речной фонарь вблизи и вдали, каждое дерево, каждую вещь - все, на чем хотя бы на мгновение останавливался Ваш взгляд. Я ничего не знаю, кроме того, что сердце разрывается от нежности к Вам и от горечи неизбежной разлуки. Я продал бы за бесценок свою душу черту, лишь бы вернуть свою жизнь хотя бы на 30 лет назад - и для Вас, и для своей работы, - сколько бы я тогда смог написать. Если меня не будет, то я бы хотел одного - чтобы Вы хранили память обо мне не только как о писателе, а как о совершенно своем, близком и преданном Вам человеке. Берегите себя очень и очень. Вы должны жить ясно, хорошо, спокойно. У вас есть мальчик, научите его любить поэзию жизни и хорошие книги (в том числе и мои), научите его быть человеком мира, добра и благородства'.

Власть несбывшегося

ЧТО БЫЛО дальше? Страницы писем, достойные стать страницами книг. Встречи в Севастополе - городе, где, по словам Паустовского, особенно сильно ощущается то состояние, которое Грин называл 'властью несбывшегося'.

14 июля 1968 года, услышав по радио горькую весть, Леля - Елизавета Аркадьевна Лыжина - оставит в дневнике запись: 'Умер К. Г. Паустовский. Оборвалась последняя паутинка надежды увидеть его еще раз...'

Зимой прошлого года внезапно оборвалась и ее жизнь. Тайну - был ли их роман чисто платоническим или нет - она унесла с собой.

Но перечитайте 'Ручьи, где плещется форель': 'Бывают истории, которые промелькнут и исчезнут, как птицы, но навсегда остаются в памяти...' И вдруг понимаешь, что духовное чувство, озарившее жизнь, способно пережить тех, кому оно было даровано, перетекая в иные времена - в дар другим. Быть может, и несбывшееся тоже не исчезает бесследно?..

[Рона]

http://www.peoples.ru/love/

[Рона]

Огюст Роден и Камила Клодель

http://www.podruga.net/gzl/0012.html

Больше, чем любовь. Огюст Роден и Камила Клодель есть документальный фильм.О жизни Родена есть художественный,но найти не могу.

[Рона]

http://www.kleo.ru/club/rfilippoff/al3554.shtml

[Рона]

Дали и Гала: "...мы никогда не расстанемся..."

Перейти в раздел:

Мир прекрасного

За каждым великим мужчиной стояла великая женщина. Для французского художника Сальвадора Дали таковой была Гала, русская женщина, не красавица, но Дали боготворил её, вспомните его женские образы - это везде Гала.

Галина Дьяконова была загадочной и противоречивой фигурой, но не было у Сальвадора Дали более преданного друга и помощника, чем она. Не случайно после ее смерти художник впал в глубочайшую депрессию и потерял интерес к живописи. Вместе они прожили долгую и захватывающую жизнь - с 1929 года, когда познакомились в Каталонии, до 1982 года, когда Гала покинула этот мир.

В сентябре 1929 года в поселок Кадакес, в нескольких километрах от Порт-Льигата, где тогда жил Дали, приехал французский поэт Поль Элюар со своей русской женой Еленой Дьяконовой - Гала, как называли ее еще в России. Первая же встреча 25-летнего Сальвадора с 36-летней Галой был как удар молнии. Дали мгновенно и страстно влюбился в нее. И она, пораженная молодым художником, не раздумывая, осталась в Кадакесе.

Художник потрясен: облик Галы неожиданно совпал с образом той неведомой русской девочки, которая так часто виделась ему во сне, и с придуманным идеалом «элегантной женщины», которую он вечно искал вокруг и вот, наконец, встретил. Дали было наплевать на реальность, в его воображении все уже решилось: отныне Гала принадлежит ему одному.

Она выглядела моложе своих лет, у нее была гладкая кожа, сильная спина, маленькая грудь, осиная талия и пружинистая походка. Но дело не в ее внешности - тут было что-то другое. До Сальвадора едва ли доходит то, что вместе с Гала находятся ее муж и дочь Сесиль. Неотесанный и страстный испанец нисколько не сомневается в том, что она ответит ему взаимностью. Дали терзается другим: в свои двадцать пять лет он девственник. Хуже того, сам художник убежден, что он не мужчина.

Сначала Дали был поражен красотой Галы и разражался смущенным истерическим хихиканьем, когда они разговаривали. Он не знал, как вести себя при ней.

Сразу ли она распознала в нем гениального художника? Трудно сказать: едва ли тогда хоть кто-нибудь мог поручиться за его будущее. Но Гала с ее дьявольской интуицией сразу угадала в Дали незаурядную личность.

Отныне цель ее жизни в том, чтобы эту личность выпестовать. В деревеньке Кадакес ее, одетую каталонской рыбачкой, принимают за свою. Кто бы мог подумать, что на самом деле она родом из Москвы.

Но кто она, какая она? В одном из швейцарских санаториев юная Галина без памяти влюбилась в такого же юного Поля Элюара и за несколько лет до революции приехала к нему в Париж. С тех пор она не бывала в России и мало интересовалась родиной.

В Париже Гала оказалась в наилучшее время - накануне самого восхитительного периода в истории искусства XX века. Воздух был электризован, эротизирован до предела. Гале суждено было стать одной из ключевых фигур на перекрестке искусства и секса.

До замужества, то есть до двадцати трех лет, она сохранила невинность. Зато потом - отыгралась сполна, словно мстя мужскому миру за то, что ей пришлось так долго ждать. С молчаливого согласия своего мужа Поля Элюара она закрутила роман с немецким художником и скульптором Максом Эрнстом. Какое то время Элюар, Эрнст и Гала делили постель на троих.

Несмотря на такое либеральное отношение к сексу и любви к мистификации Гала была одной из немногих женщин, которую сюрреалисты принимали всерьез и прислушивались к ее мнению. Элюар часто фотографировал Галу обнаженной и всем (включая Дали) демонстрировал снимки.

Ей это нравилось: она была прирожденная эксгибиционистка. После разрыва с Галой эти снимки стали единственным утешением поэта. Любила ли Гала Элюара - не так уж важно. Важно, что он ей не подходил: он стал собой помимо нее, и она ничего не могла поделать. Эта Галатея хотела сама быть Пигмалионом - ей нужна была мягкая глина.

Ни о ком лучше Дали она не могла и мечтать. К 1934 году Гала уже развелась со своим мужем, и Дали мог жениться на ней. А ему больше никто, кроме Галы, не был нужен. В начале 30-х годов он стал подписывать свои картины именем «Гала - Сальвадор Дали», как будто они были одним человеком; к 40-м такая практика стала обычной.

Сначала он думал о ней только как о женщине. Потом как о матери. Когда эта парочка впервые сбежала вместе, они заперлись в своей комнате в замке Кари-ле-Руэ неподалеку от Марселя и отрезали себя от остального мира. Это бегство продолжалось всю их супружескую жизнь, даже тогда, когда Дали стал скандально знаменитым.

Гала - чьей реакцией на неистовую страстную любовь Дали были, как утверждают, слова:- «Мой мальчик, мы никогда не расстанемся,» - стала для него не просто удовлетворяющей его страсть любовницей. Когда она переехала к Дали в 1930 году, то проявила себя как отличный организатор, деловой менеджер и патронесса. А когда они, наконец-то, поженились в 1934 году, бывший муж Галы Поль Элюар был одним из свидетелей на брачной церемонии. Женитьба на Гале пробудила в Дали неистощимую фантазию и новую неисчерпаемую энергию.

В его творчестве начался плодотворный период. В это время его личный сюрреализм полностью превозобладал над нормами и установками остальной группы и привел к полному разрыву с Бретоном и другими сюрреалистами. Теперь Дали никому не принадлежал и утверждал:- «Сюрреализм - это я!».

Вдобавок к своим исследованиям Дали начал использовать прием двойственного изображения, при котором предметы могли рассматриваться как один или как два объекта. Дали и Гала нехотя покинули Европу, но вскоре удобно устроились в США, в Монтерейе, неподалеку от Сан-Франциско, штат Калифорния.

Дом в этом городе стал их основным прибежищем, хоть они и жили подолгу в Нью-Йорке, купаясь в роскоши.

Дали рисует свою жену очень часто, благодаря ему она становится едва ли не самой известной моделью века, а ее тело не менее знаменито, чем тело Венеры Милосской.

В самом деле, в облике музы великого художника нет решительно ничего романтического. Но как объяснить тот удивительный факт, что он, богатый, знаменитый и к тому же на вид годившийся ей в сыновья (Дали был на 11 лет моложе ее) , вот уже много лет ни на шаг не отпускает ее от себя, словно они сиамские близнецы.

В конце 60-х отношения между Дали и Галой стали сходить на нет. И по просьбе Галы Дали купил ей замок, где она много времени проводила в обществе молодых людей. Остаток их совместной жизни представлял собой тлеющие головешки бывшего костра страсти. Гале было уже около 70 лет, но чем больше она старела, тем больше хотела любви.

»Сальвадору все равно, у каждого из нас своя жизнь», - убеждала она друзей мужа, затаскивая их в постель. «Я разрешаю Гале иметь столько любовников, сколько ей хочется, - говорил Дали. - Я даже поощряю ее, потому что меня это возбуждает».

Молодые любовники Галы нещадно обирали ее. Она им дарила картины Дали, покупала дома, студии, машины. А Дали от одиночества спасали его фаворитки, молодые красивые женщины, от которых ему не нужно было ничего, кроме их красоты. На людях он всегда делал вид, что они любовники.

Но он-то знал, что все это всего лишь игра. Женщиной его души, была только Гала. В 1982 году Гала умерла. Дали в похоронах не участвовал. По свидетельству очевидцев, он вошел в склеп только несколько часов спустя. «Посмотри, я не плачу», - все что он сказал.

После смерти Галы жизнь Дали стала серой, все его безумие и сюрреалистические забавы ушли навсегда. Он перестал есть, кричал, плевал в медсестер, царапал им ногтями лица. Говорил с трудом, то и дело, захлебываясь в рыданиях. Мог часами нечленораздельно мычать.

То, что потерял Дали с уходом Галы, было известно только ему. В одиночестве он бродил по комнатам их дома, бормотал бессвязные фразы о счастье и о том, какая Гала была красивая. Он ничего не рисовал, а только часами сидел в столовой, где были закрыты все ставни.

Сальвадор Дали пережил Гала на 7 лет.

http://relax.wild-mistress.ru/wm/relax.nsf...3257427005DD5A3