Чернобыль. 25 лет спустя.

[Турандот]

Зона Отселения

Специальный репортаж из деревни Старый Вышков, где вместе с людьми живет радиация. И еще что-то необъяснимое

«Имя сей звезде «полынь»; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки»

(Откровение святого

Иоанна Богослова 8-11).

Теплым майским днем три года назад бывший колхозный тракторист Петр Иванов, сорока шести лет от роду, вернулся из поездки на заработки в Москву, вошел в дом, умылся, надел чистую рубаху, вышел на огород покурить… и повесился.

Несколькими годами ранее его односельчанин, двадцатичетырехлетний механизатор Владимир Лаптев, поссорился с женой, навестил сестру, живущую неподалеку, закрылся в задней комнате ее дома… и повесился.

За шесть с небольшим лет между этими двумя смертями в деревне Старый Вышков на юго-западной окраине Брянской области, в шестистах верстах от Москвы, повесились еще пятеро молодых людей, включая шестнадцатилетних ученика и ученицу местной школы.

Эпидемия самоубийств не вызвала ни шока, ни оторопи у власти предержащей. Местные жители восприняли эти трагические события по-разному, но без всякого удивления.

На деревенском кладбище за последние четверть века хоронят в основном людей, преждевременно умерших от рака, сердечных и других недугов, алкоголизма и самоубийств.

«Это Зона; она убивает молодых и не трогает стариков. — Роза Лаптева, мать Владимира, говорит тихо, но не столько печально, сколько как-то отстраненно, что ли. — Не знаю, как все это выходит, а только это Зона. Как еще объяснить?»

Преждевременно состарившаяся женщина, которая выглядит гораздо старше своих пятидесяти семи, будто пряча свою скорбную тайну, опускает глаза в темных кругах от бессонницы и слез на бледном, желтоватом и отекшем лице, и то ли вздыхает, то ли безмолвно что-то шепчет сама себе.

Потом, наконец устроив поудобнее свое грузное тело на потертом диване в темной прихожей под низким потолком, в неказистом одноэтажном доме из белого силикатного кирпича на краю села, собравшись с силами, она медленно и монотонно начинает рассказывать историю своей жизни в Зоне.

Как они, русские, в одночасье после развала Союза превратившиеся в лучшем случае в чужаков, поспешно бежали из Казахстана в 1992 году, как приехали с мужем и детьми (раньше было пятеро, сейчас осталось четверо) сюда, в Старый Вышков, как устроились работать в дышащий на ладан колхоз, как получили и отремонтировали жилье, как повесился ее сын, как три года спустя повесился ее зять, как в конце марта этого года от рака легких умер ее пятидесятидевятилетний муж, которого за пару месяцев недуг превратил в обтянутый кожей скелет.

Оставшиеся дети разъехались, кроме одной дочери. Живет Роза вдвоем с тринадцатилетним внуком. Уехать нет ни денег, ни сил. Да и как теперь уехать от своих могил, которые если не породнили, то крепко-накрепко привязали ее к этому проклятому месту.

Поневоле вспоминается бунинское «вот пожила, порадовалась…».

Выглядит Старый Вышков с первого, со второго и, как ни гляди, с третьего взгляда так, словно еще минуту назад последний мотоциклист 29-й Гренадерской дивизии СС, тарахтя и поднимая завесу пыли, скрылся за околицей. Повсюду — слабенькие признаки жизни посреди разрухи и запустения.

Меж невысоких холмиков и пригорков, покрытых прошлогодней травой, листьями, лошадиными яблоками, коровьими лепешками и другим мусором, вьется с версту единственная дорога — смесь потрескавшегося асфальта, пыли и грязи.

Вдоль нее — обычные неуютно-никакие островки жизни с приземистыми деревянными и кирпичными одноэтажными домиками, покосившимися серыми заборами и высокими воротами, за которыми лают маленькие злые собаки, чередуются с самоуверенно выпуклыми островками смерти: с упавшими или истлевшими заборами, с зияющими чернотой окнами с выбитыми стеклами или забитыми крест-накрест досками, со съехавшими набок или вогнутыми серыми шиферными и ржаво-жестяными крышами, а то и вовсе без оных, с остовами старых русских печей и грудами красных битых кирпичей, раскинувшихся возле них, словно вывернутые окаменелые внутренности недавней жизни.

Старые замшелые колодцы, давно закрытые и неиспользуемые, встречаются по обеим сторонам дороги как молчаливые часовые, охраняющие неизменное ощущение того, что если бы каждая вторая русская деревня, будь то в Тверской области или даже под Москвой, не выглядела примерно так же, то можно было бы подумать, что попал в трещину во времени, вход в которую сторожат гигантские скелеты ископаемых динозавров советско-колхозной эпохи: руины коровников и других утративших пользу народно-хозяйственных построек, последняя из которых датирована 1977 годом — цифры белым кирпичом по красному над зияющим проемом исчезнувших ворот.

В восьмидесятых годах прошлого века в селе было больше четырехсот хозяйств и больше тысячи жителей. Сейчас жилых домов наберется не больше сотни. И людей в них осталось около 450, да и то в основном пришлые — тоже русские, но из бывших советских республик Средней Азии и Казахстана. Остающиеся местные «могикане» презрительно называют чужаков «набродь» и до сих пор сторонятся их, хотя последние живут как могут в своем мирке и не набиваются старым местным в друзья.

Заезжему журналисту не отличить одних от других: и те и другие — русские, говорят по-русски, с южнорусским акцентом с фрикативным «г», как, кстати, говорит и первый советский президент Михаил Горбачев, сыгравший не последнюю роль в судьбе и тех и других. И те и другие одинаково бедны, и те и другие одинаково пьют, болеют и умирают. И те и другие одинаково по-русски несчастны.

Большую часть дня улицы пусты. Если долго наблюдать (и если повезет), можно увидеть пару старух, одетых во всесезонные многослойные бесформенные балахоны и шерстяные платки, бредущих с ведрами к колонкам, заменившим в селе старые колодцы, или парочку школьников, катящих на великах домой после уроков. К вечеру на теплые лучи заходящего солнца из домов высыпает больше женщин, старух и детей. Мужчин не видно ни в какое время дня. Женщины скажут вам, что мужики все, если не пьют (а пьют тоже все), или в Новозыбкове, или в Москве. Или померли, что наиболее характерно для местных мужиков.

Итак, что же здесь такое, что делает это село одним из самых несчастных среди десятков тысяч остальных, населенных несчастными людьми пунктов на карте нашей не самой счастливой Родины, которая в нашем детстве (видимо, для воспитания любви и патриотизма), несмотря на все постоянные ее несчастья, должна была писаться с заглавной буквы?

А случился Чернобыль. По воле идиотской ошибки персонала атомной станции 25 лет назад в конце апреля в атмосферу было выброшено более пятидесяти тонн ядерного топлива, бесчисленные частицы которого в основном в виде не осязаемых на вкус, цвет и запах радионуклидов коротко живущего йода-131 с периодом полураспада 8 дней и долгоиграющих цезия-137 (период полураспада 30 лет) и стронция-90 (период полураспада 29 лет) покрыли сотни тысяч гектаров лугов, полей, пашен и лесов, тысячи населенных пунктов в первую очередь на Украине, в России и Белоруссии.

В одной Брянской области под радиоактивный удар сразу попали около трехсот тридцати тысяч жителей. По официальным сведениям, на сегодняшний день плотность загрязнения от одного до сорока кюри на квадратный километр (1—40 Кu/кв. км) наблюдается на площади около 500 тысяч гектаров сельскохозяйственных угодий области, не говоря уже о лесах, где до сих пор есть места с запредельными уровнями радиации. Это притом что до Чернобыля плотность радиоактивного загрязнения не поднималась выше 0,04 Кu/кв. км.

Старый Вышков и его окрестности до сих пор остаются одним из самых загрязненных мест в России с обычным радиационным фоном в селе около 70 микрорентген в час (70 мкР/ч), в три раза выше фоновой радиации на чистых территориях. Но это мало о чем говорит, так как радиоактивные изотопы осели неравномерно и, по словам экспертов, в отдельных местах можно наткнуться на 500 мкР/ч и выше.

«Это место находится в Зоне Отселения и должно было быть отселено давным-давно, — говорит Иван Ермаков, руководитель районного управления сельского хозяйства. — Но тут начали прибывать беженцы из Средней Азии, и нужно было обеспечить их хоть каким-то жильем и работой. Поэтому и колхоз не прикрыли, а надо было».

Так колхоз «Комсомолец» в Старом Вышкове в Зоне Отселения остался, чтобы дать работу вновь прибывшим, чтобы они, в свою очередь, могли зарегистрироваться в домах, оставленных бывшими колхозниками. Времена были трудные. На радиацию махнули рукой. Областная администрация с дырявым дотационным бюджетом решила вопрос с трудоустройством беженцев из братской семьи советских народов просто.

«Поскольку Старый Вышков входит в Зону Отселения, то и дезактивационные работы с самого начала проводились здесь примитивно и не в полной мере, — говорит главный врач санэпидемстанции Новозыбковского района Валерий Василивецкий. — С тех пор людей каждый год кормили обещаниями, что проведут должную дезактивацию и будут продолжать переселять, но по большому счету с тех пор мало что изменилось».

* * *

Светлана Иванова, вдова Петра и мать троих детей, вспоминает, что, когда они с мужем и двумя детьми приехали в Старый Вышков из Казахстана 17 лет назад, они смеялись, узнав, что те крохи, которые государство платит жителям за проживание на загрязненных территориях — сейчас 126 рублей в месяц, — местные жители прозвали «гробовыми деньгами».

Но когда муж повесился и она хоронила его, то подумала, что тех «гробовых денег», которые Петр получил за жизнь в Зоне, вряд ли хватило бы на приличный гроб. Сидя под образами в маленькой комнате деревянного, выкрашенного в мутный зеленый цвет дома в центре села, Светлана, подавляя слезы, признается, что иногда просыпается ночью с мыслями о самоубийстве.

«Мы здесь живем в радиоактивных домах, дышим радиоактивным воздухом, едим зараженную пищу и пьем зараженную воду, — говорит она. — Мы тут как заключенные, как заложники, и выхода нет».

Уровень самоубийств в Старом Вышкове зашкаливает, как и уровень радиации во многих его местах и окрестностях.

«Местные власти поступили подло, бросив людей здесь и оставив их без серьезной экономической, социальной и медицинской поддержки, — говорит Галина Румянцева, завотделом в Институте социальной и судебной психиатрии имени Сербского. — Неопределенно длительный стресс, связанный с пребыванием в радиационной зоне, убеждает людей в том, что их жизнь кончена, что ведет к развитию психосоматических состояний и целому ряду заболеваний от сердечных до суставных и даже к самоубийствам».

Румянцева отмечает, что подобные явления уже были замечены некоторое время назад в среде чернобыльских ликвидаторов.

«Люди заболевают и кончают счеты с жизнью не под воздействием радиации, уровни которой в Старом Вышкове не являются критическими, а оттого, что происходит у них в сознании в состоянии нескончаемого стресса, — говорит психиатр Румянцева. — Они просто сдаются и теряют волю к жизни».

* * *

Вскоре после полудня звенит звонок, и с десяток мальчишек и девчонок выбегают из массивного, похожего на крепость кирпичного здания местной школы. Неподалеку от входа на страже стоит дежурное изваяние Владимира Ленина, по иронии судьбы самое фонящее место на школьном дворе.

Сейчас в школе осталось всего 44 ученика по сравнению с более чем сотней еще несколько лет назад. Власти грозятся вот-вот закрыть школу.

Татьяна Гудзикевич, сорокачетырехлетняя учительница биологии и сама мать троих детей, в ужасе от того, что может потерять работу, приносящую ей около шести тысяч рублей в месяц.

Приехала Татьяна сюда семнадцать лет назад из Кыргызстана. Здесь родились трое ее детей, две дочери и сын. Татьяна, воспитывающая детей без мужа, страдает от покрытой узлами чрезмерно разросшейся щитовидной железы, а также наблюдается по подозрению в онкологическом заболевании. У ее младших сына и дочери, как и у тридцати процентов учеников старовышковской школы, проблемы с щитовидной железой.

«Большинство детей в нашей школе страдает от различных заболеваний: от сердечных и связанных с щитовидкой до аллергий и дефицита внимания, — говорит Татьяна. — Они очень быстро утомляются и очень легко поддаются агрессии».

Чтобы прокормить семью, купить лекарства, учебники и одежду, Татьяне приходится после школы подрабатывать воспитателем в детском саду. После рабочего дня Татьяна, покормив детей, отправляет их к бабушке, а сама работает на огороде, где выращивает овощи, клубнику и зелень, часть которых заготавливает на зиму и продает.

Государство, которое на конец 2010 года произвело более сотни долларовых миллиардеров, согласно списку «Форбса», до копеечки рассчитывает компенсационные выплаты людям вроде Татьяны, проживающим не на Рублевке, а в Зоне Отселения. На лекарства Татьяна получает от госщедрот 309 рублей 97 копеек в месяц. В прошлом месяце она потратила на лекарства более четырех тысяч рублей. За проживание в Зоне она получает ежемесячно 126 рублей 16 копеек. За работу в Зоне дополнительно к зарплате — 841 рубль 03 копейки.

В самом лучшем положении пенсионеры. В Зоне, если повезет и доживешь, можно выйти на пенсию рано — 45 лет для женщин и 50 лет для мужчин. А радиационная надбавка для пенсионера и вовсе заоблачно высока — 1168 рублей 93 копейки.

Однако если кто-то прельстится такими преимуществами и захочет поселиться в Зоне, чтобы вести безбедную жизнь, то должен знать, что такие размеры пособий предназначены только тем, кто поселился здесь ранее 1995 года. Для вновь прибывших пособия значительно ниже.

«Мы живем в постоянном стрессе: то сосед смертельно заболеет, то кто-то вешается, то еще что-нибудь, — говорит Татьяна. — Мы не могли представить себе, во что мы вляпались, когда попали сюда».

В Старом Вышкове ни у одного жителя нет дозиметра. Даже если бы могли, они бы их не стали приобретать.

«Дозиметр в Зоне — это дополнительный источник постоянного стресса, — говорит основатель новозыбковского социально-реабилитационного центра для детей и подростков «Радимичи» Павел Вдовиченко, который как может помогает и детям Старого Вышкова. — С дозиметром ты будешь постоянно слышать треск и видеть удручающие цифры, напоминающие тебе о том, где ты, к несчастью, живешь».

Когда прошлым летом за долги колхоза в селе электричество на несколько дней отключили, кончилась и вода. Старые колодцы из-за опасности радиации давно закрыли и заменили их колонками, соединенными с единой артезианской скважиной, из которой вода подается насосом в водонапорную башню.

Разгар лета. В Зоне, где все нужно мыть тридцать раз на дню, это катастрофа. Татьяна позвонила диспетчеру и, представившись, как и положено, матерью троих детей, пожаловалась на чрезвычайную ситуацию. В ответ услышала ободряющее: «А кто тебя просил рожать троих детей?»

* * *

На лоскутном одеяле на старом диване возле занимающей полкомнаты классической русской печи не находит себе места от боли Светлана Плахотина в своей деревянной избушке на краю села. В свой 41 год с небольшим у Светланы, бывшей колхозной доярки, неоперабельный рак матки. Прошлым летом после нескольких неудачных сеансов химиотерапии в районной клинике Светлану выписали домой. Умирать, как она говорит.

За последние месяцы она похудела на десятки килограммов. Каждое движение причиняет ей боль. Ее муж — работник пекарни в соседнем селе. Его нищенской зарплаты на жизнь не хватает, и Светлана признается, что летом они питаются овощами и картошкой со своего огорода, ягодами и грибами, которые собирают в лесу, и рыбой, которую ловят в местной речке, несмотря на то что знают об очагах высокой радиации в лесу и на реке.

«Радиация не радиация, а кушать хочется всегда, — говорит Светлана почти неслышным шепотом, поворачиваясь на другой бок и пытаясь найти наименее болезненное положение. — Вот и нахваталась».

Муж колет ей обезболивающие два раз в день. В селе нет медпункта, а в город в больницу или поликлинику не наездишься — накладно, говорит Светлана.

По официальной статистике, в Зоне заболеваемость различными недугами на 60 процентов выше средней по России, а у детей в целых два раза. К примеру, заболеваемость раком щитовидной железы в Зоне в семь раз выше, говорят врачи.

* * *

В единственном устоявшем в вихре чернобыльского времени коровнике в колхозе «Комсомолец» пережившие тяжелую зиму 200 буренок стоят в зловонной тьме в своих стойлах и жадно едят какую-то коричневую жижу в корытах. Не надо быть экспертом анатомии парнокопытных, чтобы легко сосчитать количество ребер, торчащих из-под шкур на облепленных высыхающим навозом боках несчастных животных.

Работники фермы говорят, что корма кончились еще до конца зимы и коров кормили еловыми ветками. Называется это «витаминная диета». После нее, как только стадо в первый раз вышло навстречу теплым лучам весеннего солнышка, несколько коров завалились, чтобы больше не встать.

Похоже, сам колхоз «завалился» подобным образом уже давно. Правление посреди рабочего дня стоит пустое. Окна выбиты, двери открыты. Председателя на месте нет. «Пьет», — сочувственно говорят жители. А как тут не запьешь посреди такой разрухи?

Колхоз, который в былые годы снабжал работой все взрослое население Старого Вышкова, теперь имеет в штате, на бумаге, 29 сотрудников, которые месяцами сидят без зарплаты.

Никто особенно не заинтересован в продукции колхоза. Молоко нужно обязательно перерабатывать в масло, чтобы часть радиации ушла с обратом, или смешивать с другим, более чистым молоком. Мясо тоже нужно смешивать с чистым.

Светлана Иванова, которая до пенсии работала в колхозе, вспоминает с усмешкой, как несколько лет назад перебирала картошку, которую упаковывала в ящики, на которые приклеивала этикетки «Произведено в Мурманской области».

Сразу после чернобыльской аварии государство проводило широкую кампанию обеззараживания земель в радиоактивной зоне, внося специальные удобрения и производя планомерную глубокую перепашку. Эта программа давно не действует, так как теперь государство требует, чтобы хозяйства выступали коинвесторами дезактивационных сельскохозяйственных процедур, говорит депутат областного Законодательного собрания Виктор Ханаев.

«О каком коспонсорстве с государством может идти речь, если хозяйства элементарно не в состоянии платить своим людям зарплату! — говорит Ханаев. — Уровень радиации не снижается, а молоко и мясо, произведенные здесь, остаются грязными».

«Люди, остающиеся здесь, не ощущают никакой заботы государства и чувствуют себя потерянными и преданными, — говорит депутат. — Старый Вышков — конец пути для этих людей. Государство бросило их здесь, в этой радиационной ловушке, и оставило их умирать».

Николай Денин, губернатор Брянской области, заявил недавно на конференции, посвященной проблемам последствий Чернобыля, что за все годы, прошедшие после аварии, из загрязненных районов было отселено 56 500 человек. Ничего, однако, не было сказано о том, сколько тысяч человек прибыло в Брянскую область из бывшего СССР и поселилось в домах отселенных.

Ничего не было сказано и о том, будет ли полностью отселяться Старый Вышков, так что ситуация по-прежнему трагически неопределенная.

Губернатор заявил также, что защитные мероприятия на загрязненных территориях продолжатся как минимум до 2050 года, и на эти цели потребуется до 200 миллионов рублей ежегодно.

Денин посетовал, что процесс выплаты компенсаций отселяемым жителям за оставленное жилье и собственность, чтобы они могли получить деньги для переезда в другое место, серьезно осложняется коррупционной составляющей и махинациями с оценкой оставляемого жилья.

Расскажите об этом Светлане Ивановой, которая уже год пытается безуспешно сдать свой дом в Старом Вышкове за компенсацию и уехать отсюда куда глаза глядят. Чтобы сдать собственность, нужно выписать семью, а чтобы выписать семью, их нужно прописать в другом месте. В каком? И на какие шиши? Чиновники гоняют Иванову по кругу, приватно намекая ей, что за часть компенсации черный риелтор быстро устроит все ее дела.

Кстати, предыдущий областной инспектор, курирующий оценку собственности и выплату компенсаций, находится под следствием. Однако ситуация Ивановой удивительным образом не меняется.

«Пока люди, застрявшие в зоне, теряют здоровье и всякую надежду выбраться отсюда и кончают счеты с жизнью, коррумпированные чиновники набивают карманы миллионами рублей, — говорит областной законодатель Ханаев. — В результате процесс бесконечно затягивается, и скоро колхоз закроется сам собой, а деревня вымрет со всеми своими обитателями».

* * *

В одном из пустых полуразрушенных домов Старого Вышкова в углу главной комнаты до сих пор висят две иконы, обрамленные белыми ситцевыми кружевами.

Хозяева, покидая дом, видимо, все оставили на месте. Потом мебель и прочие предметы, включая половые доски, растащили мародеры из местных.

А иконы странным образом остались. В селе нет храма. Посреди села стоит старая, красного кирпича, часовня с выбитыми окнами. Никто не помнит, когда здесь последний раз была служба. До Чернобыля или после.

Почему эти неизвестные люди не взяли иконы? Боялись радиации? Или отвернулись от Того, Кто, как они могли подумать, отвернулся от них?

Пятидесятилетний Виктор Фетисов, житель маленького хутора Булдынка, в начале апреля ловил рыбу в быстрой местной речке неподалеку от Старого Вышкова, когда мимо него проплыли два серых квадрата, сбитых из досок.

Виктор выловил их и обнаружил на обратной стороне петли, очевидно, чтобы вешать на стену. Что он и сделал в своем доме. Доски просохли, и на них стали проявляться силуэты иконных ликов. В середине апреля одна из икон, та, что побольше, замироточила.

Из двух точек на уровне глаз проявляющегося лика стали вытекать два тонких ручейка липкой, темноватой, вязкой, как клей, жидкости.

Виктор зажег свечу и перекрестился.

* * *

В перевернутом чернобыльском мире атомная катастрофа, которая, по официальным данным, убила всего 50 человек, затмевает все разрушения и массовые убийства мирных жителей, учиненные немецкими войсками на Брянщине в годы Второй мировой войны.

Годы назад, еще при советской власти, в селе Святск, неподалеку от Старого Вышкова, над братской могилой жертв Великой Отечественной была установлена трехметровая гранитная голова скорбящей матери. После чернобыльской аварии Святск, в отличие от Старого Вышкова, был полностью отселен и сейчас весь покрылся лесными кустарниками поверх груд бревен и кирпичей старых усадеб. Гранитную голову, однако, вывезли и водрузили в центре Новозыбкова. Несмотря на надпись на камне, повествующую о войне, все местные жители называют памятник «Скорбящей Матерью Чернобыля».

Надежда Короткая, которая в свои 77 лет живет одна в приземистой хибарке на краю села, хорошо помнит последнюю войну.

«А что немцы? Немцы пришли и ушли, — говорит она задумчиво. — А Чернобыль пришел и остался».

Сергей Лойко

24.04.2011

http://www.novayagazeta.ru/data/2011/044/25.html

[DAK]

...это наше объщее горе...ПОМЯНЕМ.

[Турандот]

...это наше объщее горе...ПОМЯНЕМ.

К моему ужасу и удивлению, я обнаружила, что и в Тульской области есть зоны отселения. Узловая. Радиоактивное облако совсем чуть-чуть не дошло до Москвы. Там живут родители моей знакомой и она рассказывала, как в школу, где она училась, приезжали японцы и проверяли у всех детей щитовидку. У многих школьников выявлялись отклонения в работе щ/железы. Так и живут там, никого не отселили (((.

В настоящее время, на зараженных после Чернобыля территориях, проживает 8 млн. человек.