О музыке и музыкантах

[Рона]

Николай Рубцов

В минуты музыки печальной

Я вспоминаю желтый плес,

И голос женщины прощальный,

И шум порывистых берез,

И первый снег под небом серым

Среди умолкнувших полей,

И путь без солнца, путь без веры

Гонимых снегом журавлей.

Давно душа блуждать устала

В чужой любви, в чужом хмелю.

Давно пора понять настала,

Что слишком призраки люблю.

Но все равно в жилищах зыбких -

Попробуй их останови! -

Перекликаясь, плачут скрипки

О желтом плесе, о любви...

Но все равно под небом низким

Я вижу явственно до слез

И желтый плес, и голос близкий,

И шум порывистых берез.

Как будто вечен час прощанья,

Как будто время ни при чем...

В минуты музыки печальной

Не говорите ни о чем.

[Рона]

Смычок и струны

(Анненский, Иннокентий)

Какой тяжелый, темный бред!

Как эти выси мутно-лунны!

Касаться скрипки столько лет

И не узнать при свете струны!

Кому ж нас надо? Кто зажег

Два желтых лика, два унылых...

И вдруг почувствовал смычок,

Что кто-то взял и кто-то слил их.

«О, как давно! Сквозь эту тьму

Скажи одно: ты та ли, та ли?»

И струны ластились к нему,

Звеня, но, ластясь, трепетали.

«Не правда ль, больше никогда

Мы не расстанемся? довольно?..»

И скрипка отвечала «да»,

Но сердцу скрипки было больно.

Смычок всё понял, он затих,

А в скрипке эхо всё держалось...

И было мукою для них,

Что людям музыкой казалось.

Но человек не погасил

До утра свеч.... И струны пели...

Лишь солнце их нашло без сил

На черном бархате постели.

Без музыки жизнь была бы ошибкой.

Вильгельм Фридрих Ницше

Музыка – это самый сильный вид магии.

Мэрилин Мэнсон

Музыка… Тончайшая материя, говорящая напрямую с душой человека, чувство в чистом, почти материальном виде, музыка – это когда слова больше не нужны, потому что язык её универсален, музыка – это когда слова не так уж и важны, потому что они появятся после. Появятся сами собой, сложатся в рифмованные строки, заживут своей собственной жизнью, вдохновят кого-то…

И всё-таки поэты находят слова, прислушиваясь к эоловой арфе своей души, находят, отвлекаясь от всего суетного и возносясь ввысь с хороводом звуков, находят этим звукам имена – и тогда Музыка идёт под руку с Поэзией.

Её Величество Музыка никогда не фальшивит, равно как и душа настоящего Поэта, вот почему они – одно целое.

[Рона]

В столетнем мраке черной ели...

(Бунин, Иван)

В столетнем мраке черной ели

Краснела темная заря,

И светляки в кустах горели

Зеленым дымом янтаря.

И ты играла в тёмной зале

С открытой дверью нйсбалкон,

И пела грусть твоей рояли

Про невозвратный небосклон,

Что был над парком,—бледный, ровный,

Ночной, июньский,—там, где след

Души счастливой и любовной,

Души моих далеких лет.

[Рона]

Целует клавиши прелестная рука...

(Верлен, Поль)

Целует клавиши прелестная рука;

И в сером сумраке, немного розоватом,

Они блестят; напев на крыльях мотылька,

(О песня милая, любимая когда-то!)

Плывет застенчиво, испуганно слегка,—

И всё полно её пьянящим ароматом.

И вот я чувствую, как будто колыбель

Баюкает мой дух, усталый и скорбящий.

Что хочешь от меня ты, песни нежный хмель?

И ты, её припев, неясный и манящий,

Ты, замирающий, как дальняя свирель,

В окне, растворенном на сад вечерний, спящий?

[Рона]

Сумасшедший шарманщик

(Вертинский, Александр)

Каждый день под окошком он заводит шарманку.

Монотонно и сонно он поет об одном.

Плачет старое небо, мочит дождь обезьянку,

Пожилую актрису с утомленным лицом.

Ты усталый паяц, ты смешной балаганщик,

С обнаженной душой ты не знаешь стыда.

Замолчи, замолчи, замолчи, сумасшедший шарманщик,

Мои песни мне надо забыть навсегда, навсегда!

Мчится бешеный шар и летит в бесконечность,

И смешные букашки облепили его,

Бьются, вьются, жужжат, и с расчетом на вечность

Исчезают, как дым, не узнав ничего.

А высоко вверху Время—старый обманщик,

Как пылинки с цветов, с них сдувает года...

Замолчи, замолчи, замолчи, сумасшедший шарманщик,

Этой песни нам лучше не знать никогда, никогда!

Мы—осенние листья, нас бурей сорвало.

Нас всё гонят и гонят ветров табуны.

Кто же нас успокоит, бесконечно усталых,

Кто укажет нам путь в это царство весны?

Будет это пророк или просто обманщик,

И в какой только рай нас погонят тогда?..

Замолчи, замолчи, замолчи, сумасшедший шарманщик,

Эту песнь мы не сможем забыть никогда, никогда!

Оркестр

(Винокуров, Евгений)

Копну могучей шевелюры

На струны скрипки уронив,

Скрипач пилил из увертюры

Какой-то сбивчивый мотив.

Флейтист был робок.

Словно флягу,

Поднявши флейту в вышину,

Как в зной по капле цедят влагу,

Он ноту пробовал одну.

Но, вскинув пару тощих прядок,

Встал дирижёр и подал знак,

И тотчас же обрел порядок

Оркестра шумный бивуак.

В молчании пред дирижером

Оркестр в колонне по пяти

Застыл,

готовый по просторам

На смерть и подвиги идти.

И вздрогнул мир, и пали стены,

И даль темна и глубока,

И свет пожаров вместо сцены,

И звёзды вместо потолка.

Из книги «ВСЕ СТРУНЫ ЛИРЫ»

(Гюго, Виктор)

В напевах струн и труб есть радостные тайны,

Люблю в ночном лесу я рога зов случайный,

Люблю орган: он—гром и лира, ночь и блеск,

Он—дрожь и бронза, он волны безмерной всплеск,

Он—горн гармонии, встающей в туче черной;

Люблю я контрабас, что плачется упорно;

И, под трепещущим смычком, люблю душой

Я скрипку страшную: в себя вместив гобой,

Шум леса, аквилон, лет мушки, систр, фанфары,

Льет полусвет её мучительные чары...

Баллада о пианисте

(Евтушенко, Евгений)

Когда его били фашисты

в концлагере

и ухмылялись:

«Попался...» —

он прятал одно —

свои руки костлявые,

только бы не по пальцам.

Потом его вызвал

к себе вертухай —

фашистик розовый,

чистый:

«Дадим инструмент...

для начальства сыграй...» —

а он процедил:

«Разучился...».

И он выступал с лопатой в руках

в изысканном обществе мусора,

но в пальцах его —

в десяти тайниках

пряталась музыка,

музыка.

И ночью,

когда прорезался сквозь мглу

лунный крамольный краешек,

углём

он грубо чертил на полу

клавиши,

клавиши,

клавиши.

В ком-то урчала гнилая фасоль,

кто-то вышёптывал имя зазнобы,

а от неструганых

«фа»

и «соль»

в пальцы

вонзались

занозы.

И он играл до рассвета,

как мог, —

срывался,

мучился,

пробовал,

хотя получить он

только и мог —

букет из колючей проволоки.

Было не страшно ему,

что убьют, —

в гибели нету позора,

было страшнее,

что слаб этюд,

особенно в части мажора,

И он, возвратившись,

не пил,

не рыдал,

Весь, как сплошное

оттуда,

он от холстины

продрогший рояль,

словно ребенка,

откутал.

И старец

со скрепками в бороде —

владыка консерватории,

прослушав, спросил озадаченно:

«Где

вы так хорошо подготовились?»

...Играй, пианист!

Отплывает барак —

ковчег твоей музыки Ноев,

но, криком крича,

проступает сквозь фрак

невидимый лагерный номер...

Вальс о вальсе

(Евтушенко, Евгений)

Вальс устарел,—

Говорит кое-кто, смеясь.

Век усмотрел

В нем отсталость и старость.

Робок, несмел,

Наплывает мой первый вальс...

Почему не могу

Я забыть этот вальс?

Твист и чарльстон,

Вы заполнили шар земной.

Вальс оттеснен,

Без вины виноватый.

Но, затаен,

Он всегда и везде со мной,

И несет он меня.

И качает меня,

Как туманной волной.

Смеется вальс

Над всеми модами века,

И с нами вновь

Танцует старая Вена.

И Штраус где-то тут

Сидит, наверно,

И кружкой в такт стучит,

На нас не ворчит,

Не ворчит...

Вальс воевал,

Он в шинели шел. запылен,

Вальс напевал

Про Маньчжурские сопки,

Вальс навевал

Нам на фронте осенний сон.

И, как друг фронтовой,

Не забудется он.

Вальс у костра

Где-то снова в тайге сейчас.

И Ангара

Подпевает, волнуясь.

И до утра

С нами солнце танцует вальс.

Пусть проходят года,

Все равно никогда

Не состарится вальс.

Поет гармонь,

Поет в ночном полумраке.

Он с нами, вальс,

В ковбойке, а не во фраке.

Давай за вальс

Поднимем наши фляги!

И мы ему нальем,

Нальем и споем,

И споем...

Робок, несмел,

Наплывает мой первый вальс.

Никогда не смогу,

Никогда не смогу

Я забыть этот вальс...

Он любил тебя, жизнь

(Евтушенко, Евгений)

Он лежал, Марк Бернес,

Шли солдаты с ткачихами Пресни,

но ни смерть, ни болезнь

не смогли отобрать его песни.

И артист, и таксист

понимали, что плакать не стыдно.

«Я люблю тебя, жизнь»,—

Тихо пела над гробом

пластинка.

Песни жили внутри

тех, кто к гробу цветы приносили,

песни, как фонари,

освещали дороги России.

Эти песни щемят

до сих пор у Балкан

и Камчатки,

и на мачты шаланд

песни тихо садятся, как чайки.

Всем стараясь помочь,

он поёт и поёт, чуть усталый,

и про тёмную ночь,

и про парня за Нарвской заставой.

В чём Бернеса секрет?

Отчего его помнит планета?

В том, что, в сущности, нет

У него никакого секрета.

Пел Бернес, не спеша,

пел негромко, но добро и гордо.

Голос – это душа,

а не просто лужёное горло.

Лишь тогда мы певцы,

если жизнь – наша вечная тема,

и шагают бойцы

с нашей песней за правое дело.

Вновь, пластинки, кружись,

настоящее прошлым наполни!

Он любил тебя, жизнь.

Ты люби его тоже и помни.

[Рона]

Труба Армстронга

(Евтушенко, Евгений)

Великий Сачмо был в поту.

Летела со лба Ниагара,

но, взвитая в высоту,

рычала труба,

налегала.

Он миру трубил,

как любил.

Украден у мира могилой,

Еще до рожденья он был

украден

у Африки милой.

И скрытою местью раба

за цепи невольничьи предков

всех в рабство,

как малолетков,

захватывала труба.

Он скорбно белками мерцал,

глобально трубя и горланя, —

детдомовский бывший пацан

из города Нью-Орлеана.

Великий Сачмо был в поту,

и ноздри дымились,

как жерла,

и зубы сверкали во рту,

как тридцать два белых прожектора.

И был так естественней пот,

как будто бы вылез прекрасный,

могущественный бегемот,

пыхтя,

из реки африканской.

Записки топча каблуком

и ливень с лица вытирая,

бросал он платок за платком

в раскрытое чрево рояля.

И вновь к микрофону он шел

эстраду вминая до хруста,

и каждый платок был тяжел

как тяжкое знамя искусства.

Искусство весьма далеко

от дамы по имени Поза,

и если ему не легко,

оно не стесняется пота.

Искусство —

не шарм трепача,

а, полный движений нелегких,

трагический труд трубача,

где музыка — с клочьями легких.

Искусство пускают в размен,

но, пусть не по главной задаче,

поэт

и великий джазмен,

как братья,

равны по отдаче.

Сачмо,

попадешь ли ты в рай?

Навряд ли,

но если удастся,

тряхни стариной

и сыграй,

встряхни

ангелков государство.

И чтоб не журились в аду,

чтоб грешников смерть подбодрила,

отдайте Армстронгу

трубу

архангела Гавриила!

Звуки

(Лермонтов, Михаил)

Что за звуки! неподвижен, внемлю

Сладким звукам я:

Забываю вечность, небо, землю,

Самого себя.

Всемогущий! что за звуки! жадно

Сердце ловит их,

Как в пустыне путник безотрадной

Каплю вод живых!

И в душе опять они рождают

Сны веселых лет

И в одежду жизни одевают

Всё, чего уж нет.

Принимают образ эти звуки,

Образ, милый мне:

Мнится, слышу тихий плач разлуки,

И душа в огне.

И опять безумно упиваюсь

Ядом прежних дней,

И опята я в мыслях полагаюсь

На слова людей.

Я помню вальса звук прелестный

(Листов, Николай)

Я помню вальса звук прелестный—

Весенней ночью, в поздний час,

Его пел голос неизвестный,

И песня чудная лилась.

Да, то был вальс, прелестный, томный,

Да, то был дивный вальс.

Теперь зима, и те же ели,

Покрыты сумраком, стоят,

А под окном шумят метели,

И звуки вальса не звучат...

Где ж этот вальс, старинный, томный,

Где ж этот дивный вальс?!

В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа...

(Мандельштам, Осип)

В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа,

Нам пели Шуберта,—родная колыбель,

Шумела мельница, и в песнях урагана

Смеялся музыки голубоглазый хмель.

Старинной песни мир, коричневый, зеленый,

Но только вечно молодой,

Где соловьиных лип рокочущие кроны

С безумной яростью качает царь лесной.

И сила страшная ночного возвращенья

Та песня дикая, как черное вино:

Это двойник, пустое привиденье,

Бессмысленно глядит в холодное окно!

[Рона]

Жил Александр Герцович

(Мандельштам, Осип)

Жил Александр Герцович,

Еврейский музыкант,-

Он Шуберта наверчивал,

Как чистый бриллиант.

И всласть, с утра до вечера,

Заученную вхруст,

Одну сонату вечную

Играл он наизусть...

Что, Александр Герцович,

На улице темно?

Брось, Александр Герцович,

Чего там?.. Всё равно...

Пускай там нтальяночка,

Покуда снег хрустит,

На узеньких на саночках

За Шубертом летит.

Нам с музыкой-голубою

Не страшно умереть,

А там - вороньей шубою

На вешалке висеть...

Все, Александр Герцович,

Заверчено давно,

Брось, Александр Скерцович,

Чего там?.. Всё равно...

За Паганини длиннопалым

(Мандельштам, Осип)

За Паганини длиннопалым

Бегут цыганскою гурьбой -

Кто с чохом чех, кто с польским балом,

А кто с венгерской немчурой.

Девчонка, выскочка, гордячка,

Чей звук широк, как Енисей,-

Утешь меня игрой своей:

На голове твоей, полячка,

Марины Мнишек холм кудрей,

Смычок твой мнителен, скрипачка.

Утешь меня Шопеном чалым,

Серьезным Брамсом, нет, постой:

Парижем мощно-одичалым,

Мучным и потным карнавалом

Иль брагой Вены молодой -

Вертлявой, в дирижерских фрачках.

В дунайских фейерверках, скачках

И вальс из гроба в колыбель

Переливающей, как хмель.

Играй же на разрыв аорты

С кошачьей головой во рту,

Три чорта было - ты четвертый,

Последний чудный чорт в цвету.

Концерт на вокзале

(Мандельштам, Осип)

Нельзя дышать, и твердь кишит червями,

И ни одна звезда не говорит,

Но, видит бог, есть музыка над нами, -

Дрожит вокзал от пенья аонид,

И снова, паровозными свистками

Разорванный, скрипичный воздух слит.

Огромный парк. Bокзала шар стеклянный.

Железный мир опять заворожен.

На звучный пир в элизиум туманный

Торжественно уносится вагон.

Павлиний крик и рокот фортепьянный.

Я опоздал. Мне страшно. Это сон.

И я вхожу в стеклянный лес вокзала,

Скрипичный строй в смятеньи и слезах.

Ночного хора дикое начало

И запах роз в гниющих парниках,

Где под стеклянным небом ночевала

Родная тень в кочующих толпах.

И мнится мне: весь в музыке и пене

Железный мир так нищенски дрожит.

B стеклянные я упираюсь сени.

Куда же ты? На тризне милой тени

В последний раз нам музыка звучит.

Происхождение арфы

(Мур, Томас)

Знаешь, арфа моя, что звенит под рукой,

В незабвенные дни была Девой Морской,

И вечерней порой, беспредельно нежна,

В молодого скитальца влюбилась она.

Но, увы, не пленился певец, в свой черёд,

Тщетно плакала дева всю ночь напролёт,

И пришлось, чтоб' терзанья ее прекратить,

В сладкозвучную арфу ее превратить.

Вот как сжалились древле над ней небеса:

Стали струнами арфы ее волоса,

Но ещё воздымалась блаженная грудь,

Чтобы чары любви в перезвоны вдохнуть.

Так любовью и скорбью звенит под рукой

Арфа в образе дивном наяды морской:

Ты о ласках любви ей вещать повели

И о муках разлуки, когда я вдали!

Reverie

(Надсон, Семен)

Затих блестящий зал и ждёт, как онемелый...

Вот прозвучал аккорд под опытной рукой,

И вслед за ним, дрожа, неясный и несмелый,

Раздался струнный звук— и замер над толпой.

То был родной мне звук: душа моя узнала

В нем отзвук струн своих,—и из моих очей,

Как отлетевший сон, исчезли стены зала,

И пестрота толпы, и яркий блеск огней!

Широко и светло объятья распахнувший

Иной, прекрасный мир открылся предо мной,

И только видел я смычок, к струнам прильнувший,

Да бледное лицо артистки молодой.

Как чудотворный жезл волшебницы могучей,

Он, этот трепетный и вкрадчивый смычок,

За каждой нотою, и нежной, и певучей,

Ответных грез будил в груди моей поток:

И шли передо мной в лучах воспоминанья,

Под звуки reverie, бежавшей, как ручей,

И светлая любовь, и яркие мечтанья,

И тихая печаль минувших, юных дней.

"Вот музыка та, под которую..."

(Окуджава, Булат)

Вот музыка та, под которую

Мне хочется плакать и петь.

Возьмите себе оратории,

И дробь барабанов, и медь.

Возьмите себе их в союзники

Легко, до скончания дней...

Меня же оставьте с той музыкой:

Мы будем беседовать с ней.

Ленинградская музыка

(Окуджава, Булат)

Пока еще звезды последние не отгорели,

вы встаньте, вы встаньте с постели,

сойдите к дворам,

туда, где - дрова, где пестреют мазки

акварели...

И звонкая скрипка Растрелли

послышится вам.

Неправда, неправда,

все - враки, что будто бы старят

старанья и годы! Едва вы очутитесь тут,

как в колокола

купола золотые ударят,

колонны

горластые трубы свои задерут.

Веселую полночь люби - да на утро надейся...

Когда ни грехов и ни горестей не отмолить,

качаясь, игла опрокинется с Адмиралтейства

и в сердце ударит, чтоб старую кровь отворить.

О вовсе не ради парада, не ради награды,

а просто для нас, выходящих с зарей из ворот,

гремят барабаны гранита,

кларнеты ограды

свистят менуэты...

И улица Росси поет!

Музыка

(Олейник, Борис)

Я приду, уже увенчанный сединами,

Отягченный положением и узами,

В переулочек с прохладой тополиною,

Что остался в моем сердце, словно музыка.

У ворот, где и следов не сыщешь прежнего,

О печаль свою споткнусь, никем не узнанный,

И плеснет в мое лицо волною нежною

Твоих пальцев удивительная музыка.

Я приду из детства, росами омытого,

Залихватским пареньком в смешном картузике,

И растает сизый иней пережитого

В переулочке, журчащем, словно музыка.

Ни с годами не считается, ни с разумом

Та девчонка, что бежала тропкой узенькой...

А единственное слово и не сказано...

А зачем слова, коль тихо плачет музыка?

Арфа

(Рождественский, Всеволод)

В симфонической буре оркестра

Наступает порой тишина,

И тогда после страстного presto,

Чуть вздыхая, рокочет она.

Длится звук, то далекий, то близкий,

И под плеск задремавших лагун

Лебединые руки арфистки

Бродят в роще серебряных струн.

Затихая и вновь нарастая,

Покидая таинственный грот,

Белокрылая лунная стая

Проплывает в сиянии вод...

Так сплетается струнная фраза,

Вспоминая о чем-то сквозь сон,

С переливчатой тканью рассказа

Из давно отшумевших времен.

И, в свои забирая тенёта,

Рассыпает сверкающий дождь

От тенистых дубов Вальтер Скотта

До славянских раскидистых рощ.

Но литавр нарастающий трепет,

Грохот меди в накатах волны

Заглушают младенческий лепет

Пробужденной на' миг старины.

И, мужая в разросшейся теме,

Где со скрипками спорит металл,

Грозным рокотом бурное Время

Оглушительно рушится в зал.

И несется в безумном разгоне

Водопадом, сорвавшимся с гор,

В круговерти и вихре симфоний

На разодранный в клочья простор.

В минуты музыки

(Рубцов, Николай)

В минуты музыки печальной

Я представляю желтый плес

И голос женщины прощальный,

И туй порывистых берез.

И первый снег под небом серым

Среди погаснувших полей,

И путь без солнца, путь без веры

Гонимых снегом журавлей...

Давно душа блуждать устала

В бЫлой любви, в былом хмелю,

Давно понять пора настала,

Что слишком призраки люблю.

Но всё равно в жилищах зыбких—

Попробуй их останова—

Перекликаясь, плачут скрипки

О желтом плесе, о любви.

И всё равно под небом низким

Я вижу явственно, до слез,

И желтый плес, и голос близкий,

И шум порывистых берез.

Как будто вечен час прощальный,

Как будто время ни при чем...

В минуты музыки печальной

Не говорите ни о чем.

[Рона]

Шопен

(Северянин, Игорь)

Кто в кружева вспененные Шопена,

Благоуханные, не погружал

Своей души? Кто слаже не дрожал,

Когда кипит в отливе лунном пена?

Кто не склонял колени — и колена! —

Пред той, кто выглядит, как идеал,

Чей непостижный облик трепетал

В сетях его приманчивого плена?

То воздуха не самого ли вздох?

Из всех богов наибожайший бог —

Бог музыки — в его вселился opus,

Где все и вся почти из ничего,

Где все объемны промельки его,

Как на оси вращающийся глобус!

1926

Это было у моря

(Северянин, Игорь)

Это было у моря, где ажурная пена,

Где встречается редко городской экипаж-

Королева играла—в башне замка—Шопена,

И, внимая Шопену, полюбил её паж.

Было всё очень просто, было всё очень мило:

Королева просила перерезать гранат,

И дала половину, и пажа истомила,

И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

А потом отдавалась, отдавалась грозово,

До восхода рабыней проспала госпожа...

Это было у моря, где волна бирюзова,

Где ажурная пена и соната пажа.

Кармен

(Северянин, Игорь)

Кармен! какая в ней бравада!

Вулкан оркестра! Луч во тьме!

О, Гвадиана! О, Гренада!

О, Жорж Бизэ! О, Меримэ!

Кокетливая хабанера,

И пламя пляски на столе,

Навахи, тальмы и сомбреро,

И Аликант в цветном стекле!..

Застенчивая Микаэла

И бесшабашный Дон-Хозэ...

О ты, певучая новелла!

О, Меримэ! О, Жорж Бизэ!

И он, бравурный Эскамильо,

Восторженный тореадор;

И ты, гитанная Севилья,

И контрабанда в сердце гор...

Кармен! И вот — Медея Фигнер,

И Зигрид Арнольдсон, и Гай...

Пускай навеки май их сгинул, -

Но он ведь был, их звучный май!

Пусть время тленно, и сквозь сито

Его просеяны лета,—

Она бессмертна, Карменсита,

И несказанно золота!

Дюма и Верди

(Северянин, Игорь)

Дюма и Верди воедино

Слились, как два родных ручья.

Блистает солнце. Тает льдина.

Чья драма? музыка к ней чья?

Она дороже амулета

И для души, и для ума.

О, Маргарита — Виолетта,

В тебе и Верди, и Дюма!

Душа элегией объята,

В ней музыкальное саше:

То вкрадчивая Травиата,

Прильнувшая к моей душе.

Элементарна? Устарела?

Сладка? опошлена? бледна?

Но раз душа на ней горела,

Она душе моей родна!

Наивны сморщенные книги

Прадедушек, но аромат,

Как бы ни спорил Каратыгин,

Неподражаемый хранят.

Он, кстати, как-то в разговоре,

Пусть — полном едкого ума,

Поверг меня в большое горе,

Назвав "водицею"... Тома!

Неразгаданные звуки

(Северянин, Игорь)

В детстве слышал я ночами

Звуки странного мотива.

Инструмент, мне неизвестный,

Издавал их так красиво.

Кто играл? на чем? – не знаю;

Все покрыто тайною мглою;

Только помню, что те звуки

Власть имели надо мною.

Их мотив был так чарующ,

Так возвышен, полон ласок;

Вместе с тем печален, страшен –

Описать его нет красок.

Я боялся этих звуков,

Их таинственного свойства,

Но когда я их не слышал,

Я был полон беспокойства.

Я любил, когда незримый

Музыкант играл ночами;

Я лежал в оцепененьи

С удивленными очами;

Я лежал в своей кроватке,

Щуря глазки и, дыханье

Затаив, ловил так жадно

Их гармонию рыданья.

Звуков больше я не слышу.

Что они мне предвещали?

Счастье ль в мире равнодушья

Или горе и печали?

Не нашел себе я счастья, -

Звуки горе мне напели:

Я боялся их недаром

С безмятежной колыбели.

А любил я их, мне мнится,

Потому, что эти звуки

Мне сулили счастье в смерти,

На земле напев лишь муки.

Знает кто? быть может, струны

Пели мне слова Завета:

«Кто страдает в царстве мрака,

Насладится в царстве света».

О чём поёт

(Северянин, Игорь)

О чем поет? поет о боли

Больного старика-отца,

Поет о яркой жажде воли,

О солнце юного лица.

О чем поет? о крае смутном,

Утерянном в былые дни,

О сне прекрасном и минутном,

О апельсиновой тени...

О чем поет? о вероломстве

Филины, хрупкой как газель,

О нежном с Мейстером знакомстве,

О хмеле сладостных недель...

О чем поет мотив крылатый,

Огнём бегущий по крови?

О страстной ревности Сператы,

О торжестве ее любви!

О чем поет? о многом, многом,

Нам близком, нужном и родном,

О легкомысленном, о строгом,

Но вечно юном и живом!

Сияла ночь...

(Фет, Афанасий)

Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали

Лучи у наших ног в гостиной без огней.

Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,

Как и сердца у нас за песнею твоей.

Ты пела до зари, в слезах изнемогая,

Что ты одна—любовь, что нет любви иной,

И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя,

Тебя любить, обнять и плакать над тобой.

И много лет прошло, томительных и скучных,

И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,

И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,

Что ты одна—вся жизнь, что ты одна—любовь.

Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,

А жизни нет конца, и цели нет иной,

Как только веровать в рыдающие звуки,

Тебя любить, обнять и плакать над тобой!

[Рона]

Есть в музыке такая неземная,

как бы не здесь рожденная печаль,

которую ни скрипка, ни рояль

до основанья вычерпать не могут.

И арфы сладкозвучная струна

или органа трепетные трубы

для той печали слишком, что ли, грубы

для той безмерной скорби неземной.

Но вот они сошлись, соединясь

в могучее сообщество оркестра,

и палочка всесильного маэстро,

как перст судьбы, указывает ввысь.

Туда, туда, где звездные миры,

и нету им числа и нет предела.

О, этот дирижер - он знает дело.

Он их в такие выси вознесет!

Туда, туда, все выше, все быстрей,

где звездная неистовствует фуга...

Метет метель. Неистовствует вьюга.

Они уже дрожат. Как их трясет!

Как в шторм девятибальная волна,

в беспамятстве их кружит и мотает,

и капельки всего лишь не хватает,

чтоб сердце, наконец, разорвалось.

Но что-то остается там на дне,

и плещется в таинственном сосуде,

остаток, тот осадок самой сути,

ее безмерной скорби неземной.

И вот тогда, с подоблачных высот,

той капельки владетель и хранитель,

нисходит инопланетянин Моцарт

и нам бокал с улыбкой подает:

и можно до последнего глотка

испить ее, всю горечь той печали,

чтоб чуя уже холод за плечами,

вдруг удивиться - как она сладка!

© Юрий Давидович Левитанский

Pано опустело всё в осеннем

Стаpом паpке гоpодском

Встpетились случайно мы под чёpтовым

Счастливым колесом

Музыка негpомкая знакомая

Летит со всех стоpон

Только вот судьба у нас с тобою

Hе смешной аттpакцион

А музыка звучит

Как pазлуки стон

Это стаpый вальс

Осенний сон

Сквозь года даже сквозь года

Сеpдце обжигает гpустью он

А музыка звучит музыка звучит

Слёзы за улыбкой пpячешь ты

Hе гpусти и за всё пpости

Hа кpаю несбывшейся мечты

Где-то в одиночестве колдует

Pепpодуктоp вдалеке

Вновь как пpежде сеpдце моё

Тянется отчаянно к тебе

Стихла отгуляла листопада канитель

Hо не откpужилась нашей жизни и надежды каpусель

А музыка звучит

Как pазлуки стон

Это стаpый вальс

Осенний сон

Сквозь года даже сквозь года

Сеpдце обжигает гpустью он

А музыка звучит музыка звучит

Слёзы за улыбкой пpячешь ты

Hе гpусти и за всё пpости

Hа кpаю несбывшейся мечты

А музыка звучит

Как pазлуки стон

Это стаpый вальс

Осенний сон

Сквозь года даже сквозь года

Сеpдце обжигает гpустью он

А музыка звучит музыка звучит

Слёзы за улыбкой пpячешь ты

Hе гpусти и за всё пpости

Hа кpаю несбывшейся мечты

ЛИСТУ

П.Вяземский

Когда в груди твоей — созвучий

Забьет таинственный родник

И на чело твое из тучи

Снисходит огненный язык;

Когда, исполнясь вдохновенья,

Поэт и выспренний посол!

Теснишь души своей виденья

Ты в гармонический глагол, —

Молниеносными перстами

Ты отверзаешь новый мир,

И громкозвучными волнами

Кипит, как море, твой клавир;

И в этих звуках скоротечных,

На землю брошенных тобой,

Души бессмертной, таинств вечных

Есть отголосок неземной.

М.Скребцова

Божественную музыку небес

Орган неустающий зажигает.

Он растворяет мглу немых завес,

И струны душ Незримое ласкает.

О, эти звуки, я вас узнаю,

Безумна и прозрачна ваша сладость,

За что, за что, скупой, ничтожной мне

Такая незаслуженная радость?

Моя душа, как пленница земли,

Из круга опостылого взовьется

В свои края, дворцы, мечты свои,

И яркий свет на нищий день прольется.

Органа плачь всесильною волной

Заполнит пустоту уставших глаз,

Он все простит, заметив сразу в нас

Мир наших душ, мир хрупкий, мир родной.

ШАЛЯПИН

Распахнул окно в закат.

Повеяло прохладой и печалью.

И вспомнился безумный Петроград,

Где столько дней душа была в опале.

Ему казалось – жизнь обречена,

Как навсегда обречена Россия.

Его тоске внимала тишина,

Как будто бы о музыке просила.

И он запел – сначала для себя.

Сначала, чтоб развеяться немного.

И песня, по минувшему скорбя,

Ему гадала скорую дорогу.

Он чувствовал, что так тому и быть,

Что ждет его печальная разлука.

Ах, если б можно было все забыть,

Что в нем болело горестно и глухо.

Шаляпин пел, как будто усмирял

В самом себе неясную тревогу…

А город возле дома обмирал

От голоса, ниспосланного Богом.

Был тот концерт предчувствием беды.

Всю жизнь он будет в чьих – то душах длиться.

Последний луч с заоблачной гряды

Скользнул по взглядам, по слезам, по лицам.

Андрей Дементьев

[Рона]

Юрий Визбор

Наполним музыкой сердца!

Посвящается А.Межирову

Наполним музыкой сердца!

Устроим праздники из буден.

Своих мучителей забудем,

Вот сквер - пройдемся ж до конца.

Найдем любимейшую дверь,

За ней - ряд кресел золоченых,

Куда с восторгом увлеченных,

Внесем мы тихий груз своих потерь,

Внесем мы тихий груз своих потерь.

"Какая музыка была,

Какая музыка звучала!"

Она совсем не поучала,

А лишь тихонечно звала.

Звала добро считать добром,

И хлеб считать благодеяньем,

Страданье вылечить страданьем,

А душу греть вином или огнем.

И светел полуночный зал.

Нас гений издали заметил,

И, разглядев, кивком ответил,

И даль иную показал.

Там было очень хорошо

И все вселяло там надежды,

Что сменит жизнь свои одежды,

Наполним музыкой сердца

Всё глуше музыка души,

всё звонче музыка атаки.

Но ты об этом не спеши,

не обмануться бы во мраке:

что звонче музыка атаки,

что глуше музыка души.

Чем громче музыка атаки,

тем слаще мёд огней домашних.

И это было только так

в моих скитаниях вчерашних:

тем слаще мёд огней домашних,

чем громче музыка атак.

Из глубины ушедших лет

ещё вернее, чем когда-то:

чем громче музыка побед,

тем горше каждая утрата.

Ещё вернее, чем когда-то,

из глубины ушедших лет.

И это всё у нас в крови,

хоть этому не обучались:

чем чище музыка любви,

тем громче музыка печали.

Чем громче музыка печали,

тем выше музыка любви.

Б. Окуджава

Слушая Баха

М.Ростроповичу

На стене прозвенела гитара,

Зацвели на обоях цветы.

Одиночество Божьего дара -

Как прекрасно

И горестно ты!

Есть ли в мире волшебней,

Чем это

(Всей докуме земной вопреки), -

Одиночество звука и цвета ,

И паденья последней строки?

Отправляется небыль в дорогу

И становится былью потом.

Кто же смеет указывать Богу

И заведовать Божьим путем?!

Но к словам,ограненным строкою,

Но к холсту,превращенному в дым, -

Так легко прикоснуться рукою,

И соблазн этот так нестерпим!

И не знают вельможные карты,

Что не всякая близость близка,

И что в храм ре-минорной токкаты

Недействительны их пропуска!

А.Галич,1971

В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа,

Нам пели Шуберта — родная колыбель.

Шумела мельница, и в песнях урагана

Смеялся музыки голубоглазый хмель.

Старинной песни мир — коричневый, зеленый,

Но только вечно молодой,

Где соловьиных лип рокочущие кроны

С безумной яростью качает царь лесной.

И сила страшная ночного возвращенья —

Та песня дикая, как черное вино:

Это двойник, пустое привиденье,

Бессмысленно глядит в холодное окно!(О.Мандельштам)

[Рона]

Опять шопен не ищет выгод,

Опять Шопен не ищет выгод,

Ио, окрыляясь на лету,

Один прокладывает выход

Из вероятья в правоту.

Задворки с выломанным лазом,

Хибарки с паклей по бортам.

Два клена в ряд, за третьим, разом -

Соседней Рейтарской квартал.

Весь день внимают клены детям,

Когда ж мы ночью лампу жжем

И листья, как салфетки, метим,

Крошатся огненным дождем.

Тогда, насквозь проколобродив

Штыками белых пирамид,

В шатрах каштановых напротив

Из окон музыка гремит.

Гремит Шопен, из окон грянув,

А снизу, под его эффект

Прямя подсвечники каштанов,

На звезды смотрит прошлый век.

Как бьют тогда в его сонате,

Качая маятник громад,

Часы разъездов и занятий,

И снов без смерти и фермат!

Итак, опять из-под акаций

Под экипажи парижан?

Опять бежать и спотыкаться,

Как жизни тряский дилижанс?

Опять трубить, и гнать, и звякать,

И, мякоть в кровь поря, - опять

Рождать рыданье, но не плакать,

Не умирать, не умирать?

Опять в сырую ночь в мальпосте

Проездом в гости из гостей

Подслушать пенье на погосте

Колес, и листьев, и костей.

В конце ж, как женщина, отпрянув

И чудом сдерживая прыть

Впотьмах приставших горлопанов,

Распятьем фортепьян застыть?

А век спустя, в самозащите

Задев за белые цветы,

Разбить о плиты общежитий

Плиту крылатой правоты.

Опять? И, посвятив соцветьям

Рояля гулкий ритуал,

Всем девятнадцатым столетьем

Упасть на старый тротуар.

1931 Б.Пастернак

[Рона]

ГЛЕБ СЕМЕНОВ

БАХ

Не верю, нет, не органист

меня во прах поверг!

Летели камни Сверху вниз,

а души - снизу вверх.

Был каждый вновь из ничего

прекрасно сотворен.

О ты, слепое торжество

знамен, племен, времен!

Тщета интриг, тщета вериг,

тщета высоких слов...

Есть человека первый крик,

любви внезапный зов.

Есть добрый труд из года в год

и отдых в день седьмой.

И время течь не устает,

как небо над землей.

Какая разница: свеча или мильоны свеч?

Какая разница: парча или лохмотья с плеч?

Геройствуй, схимничай, греши, -

за жизнью - только смерть.

Лишь в редких проблесках души

сияет третья твердь.

Там, над обломками эпох,

с улыбкой на губах,

ведут беседу Бах и Бог,

седые Бог и Бах.

Михаил Пляцковский.

АППАССИОНАТА.

Бетховен… Аппассионата…

И взорван порох тишины.

Мне самому понять все надо.

Мне объяснения не нужны.

Товарищ лектор, не спешите

Растолковать, что там к чему.

Пусть звезды кружатся в зените,

Ночную прожигая тьму.

Пускай в ушах гудит протяжно

Ветрами схваченный простор,

И разве это очень важно –

Знать, где минор и где мажор?

Качнулся мощный взрыв аккорда –

И подо мною все быстрей

Земля плывет светло и гордо,

Вращаясь вкруг оси своей.

Товарищ лектор, в кои веки

Я слышу сам, я слышу сам,

Как перезваниваются реки,

Как бродит эхо по лесам.

Я умоляю вас: не надо,

Не раскрывайте тайну мне…

Бетховен…Аппассионата…

Мы с музыкой наедине.

САЛОМЕЯ НЕРИС

БЕТХОВЕН

Зачем ты шествуешь сквозь бурю,

И вихрь седые кудри рвет?

Остановился, глядя хмуро,

И снова ты идешь вперед.

Что было в прошлом? Великаны.

Или пигмеи—всё равно...

Шагает время неустанно,

И ты с грядущим заодно.

Где те, о гений одинокий,

Что силою тебе равны?

И этот день и век далекий

Восторгом пред тобой полны.

Ты необъятен, словно море,

Никто не знал такой судьбы...

Иду сквозь слезы, кровь и горе

Я с поколением борьбы.

Не тень тебя сопровождает

На огненном закате дня,

То в след шагов твоих ступает

Ступня кровавая моя.

Пусть льется кровь, пусть горе бродит,

Пусть город в пепле и в чаду, -

Вот новый человек восходит,

Его приветствовать иду,

Чтоб к солнцу стяг был поднят алый

Недрогнувшей рукой моей,

И чтобы я расцеловала

Всех к правде рвущихся людей.

[Рона]

ЛЕОНИД ХАУСТОВ

САЛЬЕРИ

А он и впрямь обрел бессмертие,

В веках бесследно не исчез.

В энциклопедиях проверьте,

Возьмите том на букву С.

Сальери.

Имя вы назвали»

Но как-то странно оттого,

Что вы ни разу не слыхали

Звучанья музыки его.

Когда над Моцартом сомкнулась

Земля, как на море, - волной,

Должно быть глубоко вздохнулось

Тому, кто ждал минуты той.

Но было так:

Когда в партере

И в ложах смолкли голоса,

Исполнить музыку Сальери

Ничей смычок не поднялся.

Прикрыв рукой глаза неловко,

Похолодел недаром он:

Так начиналась забастовка

Всех музыкантов всех времен.

Всю жизнь свою отдать карьере,

А сорок опер - все молчат.

И не себя ль убил Сальери,

В чужой стакан бросая яд?!

АЛЕКСАНДР ЛИВАНОВ

День гаснет,

И от кирхи бурой

Всё глубже тень над мостовой,

И ветер, словно партитурой,

Шуршит пожухлою травой.

Клавир открыв, за клавесином

Маэстро, строгий, как чернец,

Воссел - и с отрешенной миной

Коснулся клавиш наконец...

Педант, рожденный для карьеры,

Фанатик с черствою душой,

Терзает клавиши Сальери,

Порабощая звуков рой.

Он ноте в такт не покачнется,

И сух и беден строй рулад:

Сердцам корыстным не дается

Гармонии высокий лад...

Но вот его сменяет Моцарт!

Он сердцем здесь, в гостях, озяб,

И он, пожалуй, развлечется –

Импровизацией хотя б ...

И клавесин - влюбленней девы,

И звуки - сами льнут к нему!

О, эти дивные напевы –

Не сам ли бог внушил ему?

Как пляшет блик на ручке двери,

Свеча - жива, и песнь - жива...

И шепчет сумрачный Сальери:

«Не надо людям божества!»

И он уходит в сумрак комнат,

И глыбой тьмы твердеет сам,

И кружевной платочек скомкан

И брошен к собственным ногам.

Как жить ему в самообмане?

Да, Моцарт гений, а не он!

И руку холодит в кармане

С надежным ядом медальон

[Рона]

БУЛАТ ОКУДЖАВА

МОЦАРТ НА СКРИПКЕ ИГРАЕТ

(Из путевого дневника)

Моцарт на старенькой скрипке играет,

Моцарт играет, а скрипка поёт,

Моцарт отечества не выбирает –

Просто играет всю жизнь напролет.

Ах, ничего, что всегда, как известно,

наша судьба - то гульба, то пальба.

Не оставляйте стараний, маэстро,

не убирайте ладони со лба.

Где-нибудь

на остановке конечной

скажем спасибо и этой судьбе.

Но из грехов своей родины вечной

не сотворить бы кумира себе!

Ах, ничего, что всегда, как известно,

наша судьба - то гульба, то пальба...

Не расставайтесь с надеждой, маэстро,

не убирайте ладони со лба.

Коротки наши лета молодые:

миг -

и развеются, как на кострах,

красный камзол, башмаки золотые,

белый парик, рукава в кружевах.

Ах, ничего, что всегда, как известно,

Наша судьба - то гульба, то пальба....

Не обращайте вниманья, маэстро,

Не убирайте ладони со лба.

РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ

МУЗЫКА

Что ты играешь, мальчик? Что за тень

по саду пролетела, словно птица?

Взгляни сюда: душа твоя стремится

в тот угол сада, где цветет сирень.

Она укрылась в глубине аллеи,

но возвратится, песней пленена;

пусть жизнь твоя сильна, но песнь твоя сильнее,

твоей тоской навек уязвлена.

Дай ей молчанье - музыки ей мало,

пусть возвратится в вечное, родное,

где жизнь её так плавно нарастала,

пока ты не увлек её игрою...

Ты все, мечтатель, грезишь наяву,

а в этих крыльях боль и утомленье;

она взлетит и упадет в траву.

когда её к себе я призову,

в мой сад, для высших игр и наслажденья.

Перевод с немецкого Т. Сельман.

[Рона]

ДАВИД САМОЙЛОВ

http://video.mail.ru/mail/likinas/93/49.html

ШУБЕРТ ФРАНЦ

Шуберт Франц не сочиняет –

Как поется, так поет.

Он себя не подчиняет,

Он себя не продает.

Не кричит о нем газета,

И молчит о нем печать.

Жалко Шуберту, что это

Тоже может огорчать.

Знает Франц, что он кургузый

И развязности лишен,

И, наверно, рядом с музой

Он немножечко смешон.

Жаль, что дорог каждый талер,

Жаль, что дома неуют.

Впрочем - это всё детали,

Жаль, что песен не поют!..

Но печали неуместны!

И тоска не для него!..

Был бы голос! Ну а песни

Запоются! Ничего!

ДАВИД САМОЙЛОВ

* * *

Чет или нечет?

Вьюга ночная.

Музыка лечит.

Шуберт. Восьмая.

Правда ль, нелепый

Маленький Шуберт, -

Музыка - лекарь?

Музыка губит.

Снежная скатерть.

Мука без края.

Музыка насмерть.

Вьюга ночная.

[Рона]

ИГОРЬ ИВАНОВ

ЭТЮДЫ СКРЯБИНА

Невозможно не слушать,

и слушать почти невозможно...

Будто тянутся руки к тебе,

сокрушаясь, что ты далеко...

Буд-то вслед жеребенку глядит

сиротливая добрая лошадь

и, крича под тягучим дождем,

тщетно бьется среди васильков...

На ногах, словно гиря. Земля...

Белолобого мать не догонит...

Ты схватился за голову,

встал

и увидел, к окну подойдя,

что упала сирень,

вся заплаканная,

на подоконник

и глухая крапива

не слышит беды и дождя.

[Рона]

ВАДИМ СЕМЕРНИН

С. С. ПРОКОФЬЕВ

С минуту музыка звучала:

В ней - ненаписанный концерт

Душа, слабея, отмечала...

И все оборвалось в конце.

Его кладут в футляр, как скрипку.

На крышку черную с угла,

Как будто грустная улыбка,

Мимозы веточка легла.

Цветы! Ты их достать попробуй,

Пробейся сквозь поток толпы!..

Ведь вся Москва к другому гробу

Несла торжественно цветы.

И всё же с самой ранней рани,

Чуть звезды на покой ушли,

К нему и флоксы и герани

С квартир московских понесли.

Всё было правильно и просто—

Оркестры пели о другом.

А здесь один печальный Ойстрах

Водил над скрипкою смычком.

Как шторы, тени провисали...

Молчал спокойно великан,

Как в опустевшем темном зале

Забытый публикой орган.

[Рона]

http://rutube.ru/tracks/1100325.html

М. ГУМИЛЕВ

На мотивы Грига.

Кричит победно морская птица

Над вольной зыбью волны фиорда,

К каким пределам она стремится?

О чем ликует она так гордо?

Холодный ветер, седая сага

Так властно смотрят из звонкой песни,

И в ленной грезе морская влага

Еще прозрачней, еще чудесней.

Родятся замки из грезы лунной,

В высоких замках тоскуют девы,

Златые арфы так мног7острунны,

И так маняще звучат напевы.

Но дальше песня меня уносит,

Я всей вселенной увижу звенья,

Мое стремленье иного просит,

Иных жемчужин, иных каменьев,

Я вижу праздник веселый, шумный,

В густых дубравах ликует эхо,

И ты проводишь мечтой безумной,

Звеня восторгом, пылая смехом.

А на высотах, столь совершенных,

Где чистых лилий сверкают слезы,

Я вижу страстных среди блаженных,

На горном снеге алеют розы

И где-то светит мне образ бледный,

Всегда печальный, почти безмолвный…

…Но только чайка кричит победно

И гордо плещут седые волны.

[Рона]

http://video.mail.ru/mail/irinaipoteka66/9437/9954.html

П. ВЯЗЕМСКИЙ

Листу.

Когда в груди твоей – созвучий

Забьет таинственный родник

И на чело твое из тучи

Снисходит огненный язык;

Когда, исполняясь вдохновенья,

Поэт и выспренний посол!

Теснишь души своей виденья

Ты в гармонический глагол,-

Молниеносными перстами

Ты отверзаешь новый мир,

И громкозвучными волнами

Кипит, как море, твой клавир;

И в этих звуках скоротечных,

На землю брошенных тобой,

Души бессмертной, таинств вечных

Есть отголосок неземной.

http://video.mail.ru/mail/irinaipoteka66/9437/9954.html

[Рона]

http://www.clubochek.ru/lib.php?rat=14

[Рона]

История одного шедевра или "Поэма о любви"

Вторник, 18 Июня 2013 г. 04:50 + в цитатник

Людвиг ван Бетховен - Лунная соната - I Adagio sostenuto - д. Томсич (фортепиано)

Соната №14 Cis moll "Quasi una fantasia" Op. 27 №2 Людвига ван Бетховена, широко известная, как «Лунная соната»,

написана им в 1801 году.

Композитор посвятил ее своей ученице,

17-летней графине Джульетте Гвиччарди

, в которую был влюблен. Жизнелюбие и очарование молодой девушки покорили тридцатилетнего композитора, и он сразу же признался друзьям, что влюбился пылко и страстно.

Джульетта, дочь графа Гвиччарди, получившего назначение в Вену надворным советником при Богемской канцелярии, появилась в Вене в конце 1800 года. Бетховен, как только узнал ее, тут же воспламенился. Через несколько месяцев после первой встречи Бетховен предложил Джульетте взять у него несколько бесплатных уроков игры на фортепиано. Та с радостью приняла это предложение, а взамен за столь щедрый подарок преподнесла своему учителю несколько вышитых ею рубашек.

Бетховен был строгим учителем. Когда игра Джульетты ему не нравилась, раздосадованный, он швырял ноты на пол, демонстративно отворачивался от девушки, а та молча собирала тетради с пола.

Через шесть месяцев, на пике чувств, Бетховен приступил к созданию новой сонаты, которую после его смерти назовут «Лунной».

Бетховен был уверен, что Джульетта испытывает к нему самые нежные чувства. Он писал Ф.Вегелеру (16 ноября 1801):

“Перемена, происшедшая во мне теперь, вызвана милой чудесной девушкой, которая любит меня и любима мною”.

Дописывал же композитор свой шедевр в гневе, ярости и сильнейшей обиде: ветреная кокетка завела роман с восемнадцатилетним графом Робертом фон Галленбергом, который тоже увлекался музыкой и сочинял весьма посредственные музыкальные опусы. Однако Джульетте Галленберг казался гениальным, чем наивная девушка не замедлила поделиться со своим учителем. Тот, разгневанный, попросил юную графиню больше не приходить к нему. А ученица-аристократка, став графиней Галленберг, покинула Вену и уехала в Италию.

В марте 1802 года соната – с посвящением Джульетте – была опубликована в Бонне издателем Зимроком.

Это одна из самых популярных бетховенских сонат, и одно из самых популярных фортепианных произведений вообще.

Название "Лунная" не принадлежит Бетховену,

так назвал первую часть сонаты поэт и музыкальный критик

Людвиг Рельштаб в 1832 году

, уже после смерти автора. Он сравнил это произведение с «лунным светом над Фирвальдштедским озером».

Соната имеет подзаголовок

«в духе фантазии»

(итал. quasi una fantasia), поскольку в ней нарушена традиционная последовательность частей "быстро-медленно-быстро".

Вместо этого, соната имеет линейную траекторию развития -

от медленной первой части к бурному финалу.

Такое отклонения от традиционной схемы является намеренным.

В сонате 3 части:

1. Adagio sostenuto

2. Allegretto

3. Presto agitato

Произведение было очень популярно и при жизни Бетховена, что несколько раздражало самого композитора, который как-то заметил своему ученику Карлу Черни: "конечно, я написал вещи и получше".

После его смерти в ящике письменного стола нашли письмо

«К бессмертной возлюбленной»

:

«Мой ангел, моё всё, моё я… Отчего глубокая печаль там, где господствует необходимость? Разве наша любовь может устоять только ценою жертв путём отказа от полноты, разве ты не можешь переменить положение, при котором ты не всецело моя и я не всецело твой? Что за жизнь! Без тебя! Так близко! Так далеко! Какая тоска и слёзы по тебе — тебе — тебе, моя жизнь, моё всё…».

Многие потом будут спорить о том, кому именно адресовано послание. Но маленький факт указывает именно на Джульетту Гвиччарди: рядом с письмом хранился крохотный портрет возлюбленной Бетховена, выполненный неизвестным мастером.

Источник

.

http://www.liveinternet.ru/users/5144129/post280338195/

[Рона]

"Грёзы любви" Ференц Лист.

Четверг, 04 Июля 2013 г. 05:46 + в цитатник

Тихая и грустная музыка Ференца Листа - Грезы Любви (Ноктюрн N3 S 541).

Посвящена она Каролине Петровне Витгенштейн, самой большой любви в жизни великого композитора. История любви, к сожалению, трагична и не имеет счастливого конца, но благодаря ей мировая музыкальная культура обогатилась множеством прекрасных мелодий.

В феврале 1847 года Лист давал концерты в Киеве.

Билеты стоили по рублю, что было в те времена совсем не малыми деньгами. И вот некая дама платит за билет на один из его благотворительных концертов не рубль, а сто. Кто же эта щедрая душа?

Вскоре стало известно, что даму зовут Каролиной Петровной, она умна и очень хороша собой. Каролине Петровне двадцать восемь лет, она замужем за князем Николаем Сайн-Витгенштейном, сыном российского фельдмаршала, и у нее есть маленькая дочь Мария.

Лист поблагодарил в письме таинственную Каролину за столь щедрое пожертвование, а она в ответ пригласила маэстро в свое роскошное имение Вороницы неподалеку от Киева. На следующее утро к отелю подкатила карета княгини Витгенштейн, и вскоре Лист оказался в Вороницах.

Каролина призналась, что не пропустила ни одного концерта Листа в России, что давно увлечена его музыкой, и что давно порывалась написать ему. И вдруг словно искра пробежала между ними. Не оглядываясь назад, Каролина всею силой страстной души решает порвать с прошлым, даже если в будущем ей будут грозить нищета и бесславие. И единственный человек, с которым она может представить себе новую жизнь, – Ференц Лист.

"Поверьте мне, Каролина, что я так же схожу с ума, как Ромео, если, конечно, это можно назвать сумасшествием... Петь для вас, любить вас и доставлять вам удовольствие; я хочу сделать вашу жизнь красивой и новой. Я верю в любовь – к вам, с вами, благодаря вам. Без любви мне не нужны ни небо, ни земля. Давайте же любить друг друга, моя единственная и славная Любовь. Богом клянусь, что люди никогда не смогут разлучить тех, кого навеки соединил Господь..."

Лист не хочет снова оказаться в двусмысленном положении: ему нужна не любовная интрига, а законный союз. Он уже устал быть странствующим музыкантом и мечтает об уютном доме и любящей жене. Однако разводы были недопустимы для русских аристократов. Ни князь Витгенштейн, ни император Николай I не дают Каролине разрешения на развод. Более того, когда семья узнала о намерениях Каролины связать свою судьбу с музыкантом, то решила... упрятать Каролину в сумасшедший дом или монастырь.

Тогда решительная женщина продала все ценное, что у нее было, взяла маленькую Манечку и в одну из вьюжных зимних ночей решилась на побег из России.

На границе офицер пограничной стражи, давний почитатель красоты и щедрости Каролины, сказал ей: "В связи с беспорядками в Европе получен приказ закрыть русскую границу. Но я задержу приказ до того момента, когда Ваше сиятельство не очутится за ее пределами". Каролина стала, как сейчас говорят, невозвращенкой. За это на родине ее лишили титула и всех имущественных прав.

Каролина и Ференц Лист поселяются в Веймаре. Сам Лист «веймарский» период называл самым счастливым в своей жизни. Благодаря Листу маленький Веймар стал центром музыкальной культуры Европы.

Каролине удается доказать, что родители выдали ее замуж против воли, когда она была еще несовершеннолетней. Новый российский император Александр II дает согласие на развод. Однако требуется еще подтверждение папы римского. Каролина получает и это подтверждение. Венчание Ференца и Каролины назначено на 22 октября 1861 года в Риме. Алтарь церкви Сан-Карло на улице Корес уже украшен живыми цветами, но неожиданно к Каролине и Ференцу является секретарь папы и сообщает, что венчание отменяется.

В такой ситуации Каролина впадает в психический транс, неожиданно для всех она принимает эту весть как Божье веление и категорически отказывается от венчания, посвящая себя служению церкви. Она занимается исключительно изучением религии, а так же пишет объемный труд из 24 томов. Лист часто наносит Каролине визиты пытаясь вернуть ее к жизни, но тщетно - они больше не понимают друг друга. Все чаще Листу приходит в голову мысль остаться в Ватикане, писать исключительно духовную музыку, посвятив остаток жизни служению церкви.

И когда приходит весть о том, что князь Витгенштейн скончался и Каролина отныне – свободная женщина, Лист совершает абсолютно неожиданный поступок. Объяснить его не могут ни биографы, ни давние друзья композитора. В зените своей славы он постригается в монахи, и становится аббатом.

В своем завещании Ференц Лист написал: "Всем, что я сделал за двенадцать последних лет, я обязан женщине, которую я страждал назвать своей супругой, чему, однако, мешали зло и мерзкие интриги отдельных людей. Имя этой любимой женщины – княгиня Каролина Витгенштейн. Она – источник всех моих радостей и исцелительница моих страданий".

Источник

.

http://www.liveinternet.ru/users/5144129/post282262443/

#

[Рона]

История одного шедевра | "Весенняя симфония" Роберта Шумана...

Среда, 26 Июня 2013 г. 09:40 + в цитатник

Berliner Symphony Симфония № 1 Allegro animate e grazioso - Роберт Шуман

Шуман. Симфония № 1, си-бемоль мажор, Op. 38 («Весенняя»)

Первая симфония появилась в счастливую пору жизни Шумана. 12 сентября 1840 года композитор обвенчался с Кларой Вик, и после многолетней борьбы и страданий началась ничем не омраченная семейная жизнь.

Клара Вик и Роберт Шуман (1840 г.), незадолго до их бракосочетания

Они познакомились в 1828 году, когда 18-летний Шуман, подающий надежды пианист, стал брать уроки у ее отца, знаменитого лейпцигского педагога Фридриха Вика, и поселился в их квартире.

Он разучивал фортепианный концерт, а 9-летняя Клара рядом за столом учила уроки. Он сочинял для нее и ее младших братьев волшебные сказки и разбойничьи истории, играл в шарады, загадывал загадки.

Клара была вундеркиндом — в 11 лет она уже выступала с самостоятельными концертами и быстро завоевывала славу.

А Шуман должен был расстаться с мечтой о карьере пианиста-виртуоза: от чрезмерных упражнений он растянул сухожилие, что привело к параличу пальца и неизлечимой болезни кисти правой руки.

В те годы и возникла их любовь;

в 1837 году они тайно обручились.

«Борьба за Клару» была долгой и мучительной: отец не брезговал никакими средствами, чтобы разлучить влюбленных. Больше года длился суд. Счастье, охватившее композитора после женитьбы, вызвало огромный прилив творческих сил.

В январе 1841 года за четыре дня Шуман набрасывает Первую симфонию. В его письмах читаем:

«Я закончил на днях работу,., которая сделала меня вполне счастливым».

Сочинение шло «в том весеннем порыве, который способен охватывать человека вплоть до глубокой старости и всякий раз по-новому».

«Если бы вы могли внушить вашему оркестру при исполнении [симфонии] некоторое томление по весне! Именно это я главным образом и испытывал, когда писал ее».

Каждая часть также имела заголовок, и в их чередовании рисовались картины весны —

от робкого прихода до полного расцвета

. Однако все эти пояснения Шуман снял при издании партитуры, и программность, достаточно обобщенная уже в первоначальном замысле симфонии, сохранилась лишь в письмах и воспоминаниях.

Симфония посвящена королю Саксонии Фридриху Августу; ее первое исполнение состоялось 31 марта 1841 года в Лейпциге оркестром Гевандхауза под управлением Мендельсона.

Начало весны

Общий светлый, беззаботный характер определяется уже в первой части, которая должна была носить название «Начало весны». Медленное вступление открывается неким «призывом к пробуждению», после чего «все словно начинает зеленеть и, быть может, даже вылетает мотылек», как писал композитор одному из дирижеров, репетировавших симфонию.

Вечер

Медленная вторая часть первоначально имела заголовок «Вечер». Она очень близка медленным частям любимых Шуманом симфоний Мендельсона, также являясь своего рода симфонической «Песней без слов».

Весёлые забавы

Третья часть первоначально носила название

«Веселые забавы»

, но в партитуре сохранилось лишь обозначение «скерцо». Это ряд жанровых картинок в излюбленной Шуманом форме с двумя трио.

Торжество весны.

Финал с первоначальным названием

«Весна в разгаре»

возвращает к образам первой части. Он также открывается энергичным возгласом, а главная партия, беспечная, танцевальная, вновь напоминает о классических образцах. Побочная начинается таинственными пиццикато струнных (тема заимствована из финала фортепианного цикла «Крейслериана»), но через несколько тактов сменяется энергичным начальным возгласом. Перед репризой появляется краткий медленный эпизод лесной романтики: слышны отдаленные звуки рогов (солирующие валторны), птичьи трели (каденция флейты). После чего реприза почти без изменений, как в классических симфониях, повторяет экспозицию, а кода утверждает торжество жизненных сил, разбуженных весной.

А. Кенигсберг

**************

Использованы работы художников: Игорь Жарков "Флора", Жозефина Уолл "Приход Весны", Софи Андерсен "Время сирени", Милле, Жан Франсуа "Весна", Winterhalter Franz Xavier "Весна".

Источник

.

http://www.liveinternet.ru/users/5144129/post281312030/

[Рона]

Шопена вальс… Кто не играл его и кто не слушал?

Barucaba все записи автора

Шопена вальс… Кто не играл его

И кто не слушал? На чьих устах

Не появлялась улыбка нежная,

И в чьих очах не вспыхивала искра

Любви, а может быть, печали

От звуков тех, кокетливых и гордых,

Задумчивых, как вечер золотого дня,

Пылающих горячим поцелуем?

(М. Рыльский “Шопен”)

Наиболее интимным, «автобиографическим» жанром в творчестве Шопена являются его вальсы. По мнению российского музыковеда Изабеллы Хитрик, связь между реальной жизнью Шопена и его вальсами исключительно тесна, и совокупность вальсов композитора может рассматриваться как своеобразный «лирический дневник» Шопена. Поэтому его личность раскрывается только тем, кто хорошо знает его музыку.

Вальс № 1 Grand valse brilliante

Valse brillante Op. 34, № 1

Еще звучит в моих ушах

Седьмого вальса легкий шаг,

Как вешний ветерок,

Как трепетанье птичьих крыл,

Как мир, который я открыл

В сплетенье нотных строк

Еще звучит тот вальс во мне,

Как облако в голубизне,

Как родничок в траве,

Как сон, что вижу наяву,

Как весть о том, что я живу

С природою в родстве.

(Л.Озеров)

Вальс № 7

Шопен, ты словно море выплаканных слёз,

Круженье, виражи и игры над волной

Воздушных бабочек, стремительных стрекоз.

Мечтай, люби, чаруй, баюкай, успокой.

Вальс № 3

Мятежный страстный звук внезапно оборвёт

Поток страданий – твой немыслимый каприз,

Так бабочка легко исполнит перелёт

С фиалки скромной на причудливый нарцисс,

Но пламенный восторг всё ж полон горьких нот.

Вальс № 4

Вода озёрная и бледный лунный свет

Твой благородный лик оправили в печаль,

Но на рассвете вновь ты призываешь даль,

И солнце разольётся радостно в ответ.

Вальс № 8

Оно сквозь слёзы улыбается как прежде,

Даруя светлый луч утраченной надежде!

Марсель Пруст

(перевод Нат.Корди)

Вальс № 10

Рубрики: Музыка/Фортепианная

Музыкальные жанры и формы/Вальс

Метки: Шопен стихи о музыке

http://www.liveinternet.ru/community/4989775/post303986230/

[Рона]

История любимого романса «Утро туманное»

http://www.liveinternet.ru/users/2496320/post304939905/#

Романс на стихи Ивана Тургенева "В дороге"

Утро туманное, утро седое,

Нивы печальные, снегом покрытые...

Нехотя вспомнишь и время былое,

Вспомнишь и лица давно позабытые.

Вспомнишь обильные, страстные речи,

Взгляды, так жадно и нежно ловимые,

Первые встречи, последние встречи,

Тихого голоса звуки любимые.

Вспомнишь разлуку с улыбкою странною,

Многое вспомнишь родное, далёкое,

Слушая ропот колёс неустанный

Глядя задумчиво в небо широкое.

В ноябре 1843 года Тургенев встретил в доме Демидова в Петербурге Полину Виардо и поcвятил ей стихотворение "В дороге", написанное под впечатлением разрыва с Татьяной Бакуниной.

Виардо (1821-1910), дочь испанских артистов Мануэля и Хоакины Гарсиа была одной из самых заметных женщин XIX века. Великолепная певица, умная, разносторонне одаренная, хотя и не очень красивая, она была дружна со многими знаменитостями своего времени. Ференц Лист давал ей уроки фортепианной игры. Её ближайшей подругой была знаменитая французская писательница Жорж Санд, написавшая с неё свою Консуэло. Французский поэт и драматург Альфред де Мюссе страстно влюбился в неё, когда она была совсем юной, сразу разглядев в ней блестящий талант, ум и образованность, сделал ей предложение, но получил отказ. Фридерик Шопен ценил её не только как певицу, но и как композитора. Шарль Гуно посвятил ей оперу “Сафо”, а Камиль Сен-Санс - оперу “Самсон и Далила” и первой исполнительницей партии Далилы была Виардо.

Она пела почти во всех европейских столицах. Но всё же своей славой больше всего она была обязана своим петербургским сезонам. Исполнение Вилардо алябьевского “Соловья” стало легендой. Ей посвящали стихи Алексей Плещеев, Владимир Бенедиктов, Аполлон Григорьев. Каждый раз она уезжала из России, осыпанная драгоценными подарками. Но дороже подарков и всех наград была любовь к ней Тургенева.

Они знали многие счастливые дни. Письма Тургенева к Виардо - чудесный роман любви, длившийся почти сорок лет, а стихи первых дней знакомства Тургенева с Виардо во многом отразили будущие настроения писателя на протяжении всей оставшейся жизни.

• 
  

Рубрики: Лирика русского романса

Метки: романс